Галина Галахова - Поющий тростник Страница 2

Наталья Савельевна спросила:

– Прочти первое слово, я не поняла. И потом – что значит фаза с большой буквы?

Пиня ответил:

– Моткоф – это когда много ниток, а Фаза живет в нашем доме, он хулиган и хорошо играет в хоккей, он семиклассник.

Ребята засмеялись. Гончаров насторожился (про хоккей услышал!), а Маша Соколова внимательно смотрела мимо учительницы, объяснявшей, почему первое из Пининых слов не имеет буквы "ф".

После этого случая прошло много дней. Первоклассники уже научились писать, читать и считать. Один Саня Иванов оставался в прежнем своем неведении – он словно бы не понимал, чего от него хотят.

– Иванов, так сколько будет шесть прибавить семь?

Саня нехотя поднялся.

– В палочках? – спросил он робко.

– Нет, просто так сложи!

Саня посмотрел на учительницу пронизывающим взглядом. Наталья Савельевна не выдержала, накричала на него и обозвала болваном. Он стоял, не защищаясь, под градом ее слов, как под дождем. Ребята смеялись. И вдруг кто-то заплакал.

Наталья Савельевна подняла глаза и увидела слезы на щеках Маши Соколовой. Наталья Савельевна сначала хотела пристыдить ее – не над тем плачешь! – но на минуту представила себя сидящей на последней парте, откуда видна самая большая несправедливость, и неожиданный комок застрял в горле у нее самой.

…Маша шла домой, волоча портфель и мешок с тапками. Со всех сторон неслось:

– Жирафа, здравствуй!

– Эй, смотрите, Жирафа! Удвоенная первоклашка!

Маша прозвище свое носила гордо, на него отзывалась, сама себя называла Жирафой и всем обещала вырасти еще выше, чтобы в школе не нашлось для нее парты и ее посадили бы прямо в землю на школьном дворе, где выросло бы из нее дерево под тем же названием.

Дома она тоже представилась как Жирафа, и отец ее, Максим Петрович, сказал:

– Ну что ж, Жирафа так Жирафа! Только ради бога воздержись тянуться выше, поскольку знаешь наши потолки!

Маша росла единственным ребенком и, вопреки всем теориям и практикам, неизбалованным.

– Как это вам удалось меня не испортить? – говорила она родителям, когда те – одна нога здесь, другая за дверью – убегали в кино или театр, оставляя ее засыпать одну в пустой квартире.

– Ты мне награда за тяжелое блокадное детство, – отвечал Максим Петрович, щелкая ее по носу, или придумывал еще что-нибудь, менее правдивое.

– Потому что ты – это мы. А мы сразу вместе – это нечто хорошее, то есть ты! – непонятно говорила мама, поправляла дремучую рыжую шапку, крепко целовала Машу и бежала вслед за папой на автобусную остановку. Там их подхватывал автобус и уносил в театр, а Маша оставалась за хозяйку.

Но в такие вечера она была не одна – все вещи в доме превращались в животных. Круглый стол был гигантской черепахой, диван – крокодилом, шкаф – слоном, а сама она оставалась Машей.

"Уважаемая Черепаха, как трудно вам сегодня пришлось! Один мой знакомый человек колотил на вас орехи!"

"Что вы, милая, я даже не заметила! Посмотрите на мой панцирь – его ничем не пробить. Вот Крокодилу есть от чего поворчать. На него сегодня ставили стул, чтобы прибить картину. Он до сих пор охает!"

"Я не о том. Я вздыхаю о моей зеленой реке, которую вижу каждый вечер. А вчера я видел во сне моего сына. Он жаловался, что его назвали болваном, – а он такой способный по нашему крокодильскому делу!"

"А я все время слышу выстрелы. Кто это стреляет?" – вмешался Слон.

"Это бьют часы! – объяснила Маша. – В них сидит время, и они его бьют, чтобы скорее наступило завтра, когда мама с папой никуда не уедут!"

Маша ложилась спать и скоро засыпала в обнимку с плюшевым лисом. С ней вместе засыпали и все звери.

"До свиданья, мои хорошие, я покидаю вас ненадолго. Завтра мы обязательно похвалим крокодильего сына, чтобы ему не было обидно!"

Маша очень любила животных. Животные, можно сказать, тоже любили ее, особенно игрушечные. Что касается живых, то в силу различных обстоятельств они не успевали ответить Маше на ее привязанность.

Подарили Маше щегла на день рождения – белое брюшко, рябое крыло. Маша не могла отвести от него глаз – такой необыкновенный, только грустный очень. Не успела она показать его подружкам, как нахохлился щегол, растопырил лапки и застыл на боку, ткнувшись носом в пол клетки.

Горько плакала Маша, расстроилась мама, папа обещал черепаху купить.

Купил черепаху. Поехали на дачу. Выпустила Маша черепаху погулять, одуванчиковых листьев поесть. Солнце высоко, греет жарко. Дятел на сосне долбит кору, красная жилетка на нем играет. А черепахе до этого и дела нет. Заползла она в высокую траву и пошла-поехала, как вездеход.

Маша очнулась, оторвала глаза от дятла, нагнулась за черепахой в траву, а черепахи уже и след простыл.

Горько плакала Маша, пустой ящик прижимая, расстроилась мама, папа обещал хомяка купить.

Купил белого хомяка, привез дочке. Посадили хомяка в банку. Стал хомяк в банке жить. Маша на него не налюбуется. На ночь ставит банку рядом с кроватью, и спят два друга – хомяк и Маша, и сны у них почти одинаковые.

Жарко хомяку в банке, душно. Переместила его Маша в Щеглову клетку для поправки здоровья, а он перекладинки прогрыз, прутья спинкой раздвинул – и был таков!

Ночью слышал папа, как дикий кот Грузик радовался – терзал белого хомяка на свободе.

Плакала Маша, расстроилась мама, папа сказал: "Хватит!"

При заходящем солнце у большого теплого камня поймала Маша ящерицу. Поселила ее в большом спичечном коробке, и целое лето прожили они вместе: ящерица – в коробке, а Маша – снаружи. Пришла пора уезжать – открыла Маша темницу, а ящерица,

не прощаясь, скользнула у нее между пальцами, упала в траву и пропала.

– До свиданья, ящерица, я тебя не забуду! крикнула ей вслед Маша.

В городе Маша пошла в школу. Появились у нее заботы и дела, но по-прежнему животные из джунглей вели разговоры по вечерам, а сны посещали старые друзья: щегол, черепаха, хомяк и ящерица.

Глубокой осенью около своей парадной Маша увидела толстую серую кошку. Кошка с неохотой двигалась и от пищи отворачивалась. Лена Травкина, специалист по трудным житейским вопросам, уверенно сказала:

– У этой кошки скоро будут котята!

И правда, через несколько дней все так и случилось. И авторитет Лены поднялся еще выше.

Две недели девчонки снабжали кошку продуктами. Котят между собой поделили по жребию. Назначили день по отлову. Пришли – кошки нет, котята лежат мертвые.

Маша, как увидела побоище, выскочила на улицу и побежала куда глаза глядят. Заметила телефонную будку – бросилась туда.

– Помогите, пожалуйста, котятам, они умирают! – закричала она в трубку.

На другом конце провода диспетчер вздрогнул от неожиданности и закричал:

– Это что за хулиганство! Повесь трубку, кому говорю!

Но Маша так плакала, что диспетчер "Скорой помощи" смягчился:

– Не плачь, девочка, у тебя горе маленькое! Иди домой!

Маша вышла из будки, девчонки уже тут как тут. Погоревали они, покричали, погрозили неизвестным врагам и побежали к дому.

Навстречу им, увешанный сумками, шел из магазина Максим Петрович. Девчонки бросились к нему. Толкаясь, наперебой стали рассказывать страшный случай. Девчонки потеснили Максима Петровича с мостков, где он стоял. Максим Петрович потерял равновесие и ступил в жирную глину. Нога увязла. Он стал вытаскивать ногу, ногу вытащил, а ботинок остался в глине. Максим Петрович поставил на мостки сумки и полез за ботинком. В это время плакальщицы опрокинули ему на брюки бидон с молоком.

– Ничего себе, – сказал Максим Петрович и поморщился. Он схватился за сумки – в сумке что-то крякнуло.

– Ох! – простонал Максим Петрович, представляя себе получившуюся яичницу.

Девчонки приняли его стон за соболезнующий и стали просить его принять участие в похоронах.

Дома Максиму Петровичу крепко попало от жены. Настроение у него сделалось самым что ни на есть похоронным. Он выхватил из шкафа коробку с надписью "Цебо", вытряхнул на пол новые сапожки жены, схватил лопату и помчался на улицу.

На улице ему стало холодно в мокрой одежде, и он, радостно засмеявшись, подумал: "Заболею теперь наконец!"

Те несколько минут, которые он потратил на рытье ямы, он посвятил обдумыванию превратностей человеческой жизни. Он посмотрел на себя со стороны, и ему стало смешно. Но вокруг никто не смеялся. Тихие, совсем печальные лица окружали его, и он удержался от смеха.

Когда "братская могила" была готова, Максим Петрович произнес прощальную речь:

– Тот, кто заставил нас собраться в чистом поле, остался для нас неизвестным разбойником. Он не любит кошек, а также и детей и – по моему глубокому убеждению – очень плохой человек! Поэтому предлагаю выселить его на Луну, поскольку достоверно известно, что там нет ни детей, ни кошек. Вечная память бедным котятам!

Опустили коробку в яму, забросали землей и разошлись кто куда.