Лариса Исарова - Тень Жар-птицы Страница 2

Купил бы отец мотоцикл с коляской, всюду бы ездили, камней приволокли бы красивых… Я с детства ничего красивее камней не признаю, на кварцы или яшму могу смотреть как на картину. Меня и в минералогическом музее уже узнают, как поругаюсь с матерью — сразу туда, лечусь от всех обид камнями.

Митька этого не понимает, пошел пару раз, а потом сказал, что любоваться ими могут только такие валуны, как я.

До него не доходит, что камни — это и история, и картина, и фантастика, и наука, а главное — они молчат, но заставляют шевелиться серое вещество…

За Ферсмана или Ефремова я отдам хоть сто «Мушкетеров», а Митька признает только литературу, над которой не надо думать.

А нога ноет, как зуб… Смешно, с тех пор как я стал длинней всех в классе, мне наши ребята младенцами кажутся. Особенно Митька. Вот у него может что-то болеть, а у меня ну никогда ничего не болело, даже зубы. Я про эту боль в книжках читал, да видел, как в прошлом году ревела Рябцева, когда у нее щеку раздуло. А сейчас вдруг услышал свою ногу отдельно от себя. Нет, нельзя распускать собственные части организма, так они и на голову сядут. Сейчас я возьму и сделаю на этой дурацкой ноге приседание…

Да, целый час не писал, зато узнал, что такое искры из глаз. Тоже полезно.

Сидел Митька и трепался про своих «девочек». Глаза у него синие, волосы белые, нос маленький, но подбородок такой волевой, что на него можно вешать шарф. И хоть мне еле до локтя доходит, на физкультуре он самый ловкий, как блоха. И чего его тянет к взрослым парням и девчонкам? Из-за самолюбия? Он заводится с пол-оборота, как тигр, даже губы белеют от бешенства, он ничего не боится. Когда мы с ним пришли в секцию бокса, тренер принял его условно, жидковатым показался. А когда начало всерьез получаться, он подрался с Ланщиковым и нож схватил перочинный. Его тут же поперли из секции, а Ланщиков остался, он всегда умеет вылезать сухим из воды. Начинает каяться, сам себя запросто и подлецом назовет, и негодяем, больше другим и сказать нечего…

Я тоже из секции ушел с Митькой за компанию, хотя тренер даже отцу звонил, он имел на меня какой-то прицел. Отец весь вечер кряхтел на тему, что друг — это хорошо, но грош цена Митьке как настоящему другу, если он позволил, чтобы я бросил бокс ради него. Он, мол, не способен на волевое усилие, человек минуты, а я, как утюг, меня только раскалить, долго могу тепло удерживать. А я отключился. Митька здорово придумал, когда родители начинают воспитывать — глохнуть. Тебя нет, ты ничего не слышишь, следишь со вниманием за их губами, как глухонемой, а на лице самое честное старание понять… Ведь они чаще всего не для нас, для себя говорят. А называется — воспитывают. Я даже однажды ладонь к уху приставил, как глухонемой, но тут перебор вышел, мать по вывеске съездила, она у меня плохо юмор понимает…

Я не люблю литературу, кроме фантастики, и мы с Митькой всегда цапались. Он только детективы признает. А я сразу все угадываю, дальше тратить время глупо. Фантазию же научную никогда не предскажешь, особенно, наверное, когда ученый пишет, у них мозги выше организованы, чем у детективных писателей, или извилин больше, информации…

Уже два месяца новая учительница пристает к нам со своей литературой, и я окончательно понял, что у нее нет к людям жалости. Раньше можно было отбарабанить учебник, поулыбаться — и шар в лузе, твердая четверка. А Марине Владимировне все неймется. Учебник не читать, только тексты, критических статей не списывать и вообще отвечать своими словами. Ничего себе требования!

Как-то велела мне под ее диктовку на доске план написать. Она решила, что у меня хороший почерк, а почему? Раз я выше всех, сразу бросаюсь в глаза, вот меня все и эксплуатируют. А ребята ржали, что мне доска мала. Я и написал «писсимист», вместо «пессимист», хотя вообще пишу грамотно. Марина Владимировна засмеялась громче девчонок: «Барсов, можно было просто руку поднять!» Я сразу и не понял, пока Митька не закатился…

Потом мы стали острить, придумывать, что бы кто из наших учителей по поводу этого сказал.

Историчка наша, Нинон Алексеевна, по прозвищу Нинон-Махно, заявила бы: «Сразу видно, что вы не читаете работы классиков марксизма, типичный Махно!» Самое страшное ругательство. Если дело доходит до Махно, значит, грозит двойка!

Кира Викторовна — физик и наш класрук, в просторечии — Кирюша, дернула бы плечиком и покраснела, блеснув зубами. Она их всегда выставляет как главную свою ценность. И мне кажется, что их вдвое больше, чем у нормального человека. «Ах, Сережа, что же ты пишешь, миленький, да как тебе не стыдно?!»

Географичка Мариванна потребовала бы: «Чтоб это вы мне все оформили в виде доклада к следующему уроку!»

Таисья Сергеевна — англичанка, кличка — Таис Московская, заорала бы на всю школу: «Вы плюнули мне и душу!»

А Эмилия Игнатьевна, железный наш математик, типичный Дед Мороз, но в юбке и без бороды, посмотрела бы на меня в упор: «Не хочешь учить математику — не надо. Кому ты в жизни понадобишься без нее?!»

Больше всего бы сдрейфил наш дядя Вася — физкультурник. Он всего на свете боится, потому что выпивает. Он бы обязательно замахал руками: «Что ты пишешь, что ты пишешь, а вдруг начальство?!»

Лучше всех сочиняла речи в стиле наших учителей Антонина Глинская. Митька сразу съязвил, когда она в классе появилась: «Маленькая обезьянка с длинным именем вместо хвоста», но у нее и язык длинный. Правда, иногда ее заносит. Вот велели ей про «лишних людей» рассказать, а она об Евгении Онегине и заявила: «Первое, что можно сказать об Евгении, что он — настоящий мужчина!»

И хлоп-хлоп глазами, точно не понимает, чего все ржут.

— Интересный подход, — засмеялась Марина Владимировна.

И я подумал, что она тетка ничего, с юмором.

А вообще, врут все писатели, что золотым детством умиляются! И чего хорошего, когда ты уже и не маленький и не взрослый. Даром что во мне почти два метра, а лицо как у младенца, а я и стараюсь на улицу пореже вылезать, обязательно в какую-нибудь историю вляпаюсь. Заметный я теперь — ужас! Как-то даже штраф заработал. Всю жизнь улицу перебегал рядом с домом — ничего, а тут сразу засекли, хотя целая толпа шла. Конечно, я же теперь вроде дяди Степы… И такой мильтон вредный попался! С тетками бы я обязательно поладил, улыбнулся бы, слезу пустил, заныл, что денег нет, отец прибьет, а этот, как клещ, в меня впился и слушать ничего не стал. Пришлось рубль отдать, заначный.

Странно, вот родичи хорошо зарабатывают, а денег у меня никогда не бывает. Я не прошу, мне не предлагают — честь по чести.

А у Митьки всегда пять-десять рублей в кармане. Он все на свете достать может и одет лучше Ланщикова, на которого родители не надышатся. Настоящие фирмовые джинсы у него раньше всех в классе появились, и, как Кирюша ни кудахтала, он в них постоянно ходит. Я раз спросил просто так, на мой рост все равно ничего не достать, да и без разницы мне, какие будут брюки, на какие шиши он это покупает, а Митька только посмеялся: «Хочешь жить, умей вертеться».

— Спекулируешь? — скривился я. Он не обиделся.

— Коммерция!

Он говорит, что мне можно не думать о тряпках из-за роста, а маленьким парням без них — зарез. Я промолчал. Дядя Гоша тоже только заграничные вещи носит, но он на свои покупает!

Наверное, я в отца пошел. Нам с ним без разницы, как что выглядит, лишь бы без дыр, меня даже неглаженность не смущает, могу в мятых-перемятых штанах щеголять; он, конечно, поаккуратнее, но я уверен, что наглаживается он ради матери. Будь его воля, мы бы на пару ходили, как уголовники, — выражение матери…

Что-то втягиваюсь я в эту писанину, самому смешно. Только неохота писать по датам, как девчонки. Вроде того, что «25 февраля у меня на носу вскочил прыщик». Или: «10 октября он посмотрел на меня и чихнул…» Так, наверное, пишут девицы вроде Рябцевой.

Я же решил записывать в эту тетрадь лишь глобальные события школьной жизни и собственной биографии… Да и новая учительница литературы сегодня вдруг сказала, что вести дневник — мобилизация мыслей. Мы заржали, а она добавила, что интересно писать даже многие ученые не умеют, нет навыка письменной речи, а раньше книги Сеченова, Прянишникова, Юдина, Ферсмана читались как роман. У них был стиль, ирония, логичность и красочность, а многие научные работы сегодня — занудство, даже в литературоведении.

Литераторша говорит, что многие «неэкономно пишут, неэлегантно, вода, многословие переходит в пустословие». Люди разучились писать из-за телефона, телеграмм. А дневник приучал к точности, умению замечать детали, разбираться в себе и в окружающих спокойно и разумно, раздумчиво. И прочла стихи Баратынского: «Мгновенье мне принадлежит, как я принадлежу мгновенью…»

Вот я и побаловался дневничком, пока сидел дома — и понравилось. Даже представляю днем, как приду к вечеру, сяду к столу и от всего отключусь.