Вера Новицкая - Безмятежные годы Страница 2

Я перевожу ему про какую-то девицу, которая что-то вспоминала и разбирала сушеные цветы.

- TrХs bien, mademoiselle. VoilЮ encore un petit astre qui s'ИlХve Ю notre horizon. J'approuve parfaitement la joie de vos amies. (Прекрасно. Вот еще маленькая звездочка восходит на нашем горизонте. Вполне сочувствую радости ваших подруг). - Я немножко краснею; мне приятна его похвала, но еще приятнее услышать благодетельный звонок, благодаря которому я сейчас, сию минутку, смогу обнять и расцеловать все эти милые, приветливые, любимые мордашки.

На перемене мы только это и делали, впрочем, еще ахали, охали, удивлялись происшедшей перемене, особенно я, потому что все они до неприличия повырастали. Опять я оказалась в классе самой маленькой. Многих не досчитываюсь, но тех не жалко, a мои любимицы, вся наша милая, теплая компания, все налицо.

За следующим уроком состоялась моя встреча с нашим добрым батюшкой. Едва успел он войти, как взор его невольно упал на первую скамейку, куда уже гостеприимно приютили меня. Сел, повернулся в мою сторону и смотрит, пристально так глядит.

- Что-то девица эта мне больно знакомой кажется, - говорит он.

Я встаю.

- Да неужели же, батюшка, вы меня не узнаете? - спрашиваю.

Опять смотрит.

- Как не узнаю, то есть даже совсем узнал. Ведь это наша чернокудрая Мусенька. A выросла, много выросла, только все же еще «малым золотником» осталась. (См. «Веселые будни. Из воспоминанйи гимназистки» того же автора.) Ну, какими же судьбами к нам вас обратно занесло?

Я объясняю.

- Это хорошо, хорошо. Ну, a что, батюшка-то того, совсем гриб старый сделался, а?

Все конечно хохочут, не отстаю и я.

- Нет, батюшка, какой вы гриб, вы совсем, совсем молодой и даже очень мало изменились, - протестую я, - только вот похудели и, точно… Вы тоже, как будто, немножко подросли..

- Старобельская! - вдруг раздается за моей спиной исполненный гнева и негодования голос : - Старобельская!

Я невольно оборачиваюсь. Вся добродушная физиономия пашей классной дамы обратилась в одно сплошное красное-прекрасное негодование. Ловко, нечего сказать, не пробыла и двух часов в гимназии, как уже удостоилась лестного замечания! Cela promet! (Это обещает!). Впрочем, ведь я за свои вольные речи не раз претерпевала.

Всю следующую перемену, вплоть до начала урока, девицы мои наперебой сыпали мне, как из мешка, новости; особенно старались Шура и Полуштофик, так рекой и разливаются; вдруг… - что за штука? - y обеих точно что поперек горла стало, запнулись и начинают взапуски краснеть. Ничего не понимаю. Оглядываюсь - вокруг меня тридцать мухоморов: щеки, уши, чуть не волосы, все краснеет в ту минуту, как в дверях появляется высокий, худощавый, стройный шатен - русская словесность. Он вежливо кланяется и садится. Мало-помалу все щеки и уши принимают почти нормальный цвет.

- Попрошу госпожу Сахарову быть любезной ответить новый урок.

Ланиты Сахаровой вторично вспыхивают. Она подходит к столу, бессвязно и захлебываясь лепечет что-то несуразное. Я смотрю на учителя и злюсь. Вот противная мумия. Лицо точно каменное; большие голубые, холодные глаза равнодушно, чуть-чуть презрительно смотрят перед собой, точно скользя над головами; кажется, что он глядит и никого не видит, не удостаивает замечать. Гадость! Ответ Сахаровой он лишь изредка перебивает словами: «Неужели? Вот как!» - Правда, плетет она вздор, но это не значит, что ему следует издеваться над ней: ставь шестерку и успокойся. Впрочем, он так и делает.

- Благодарю вас, - легким поклоном отпускает он ее. В журнале красуется изящное шесть.

Ах! противный! Еще смеет благодарить! Ну, уж с кем-кем, но с этим милейшим господином мы наверно будем врагами.

Но пусть, пусть будет, что будет, a пока я так рада, так бесконечно счастлива, что я опять здесь, в Петербурге, в нашей милой родной гимназии. Еще и суток нет, как мы приехали, a уже сколько радости, сколько чудных впечатлений, a впереди еще больше, еще так много-много хорошего, светлого.

Спать, скорее спать! Голова болит, глаза слипаются…

Глава II

«Клепка» - «Карточка» - «Желток без сердца и души» - «Евгений Барбаросса»

Вот мы, наконец, в полном составе, приехал последний транспорт: папа, кухарка и Ральф (См. «Веселые будни. Из воспоминанйи гимназистки» того же автора). Теперь все «уместях», как говорит эта самая кухарка Аделя.

Мой ушастик, верный своей всегдашней любознательности, помчался осматривать и обчихивать всю квартиру и после самого тщательного исследования, видимо, помещением остался доволен. Не миновав ни одного окна, он перебывал на всех подоконниках, с необычайной серьезностью заглядывая вниз на улицу, будто желая отдать себе отчет о высоте нашего помещения. Пожалуй, это могло бы навести на мысль о его желании решиться на самоубийство через выбрасывание из третьего этажа, но все последующее его настроение доказало, что он далек от такого мрачного решения. Хотя он теперь уже не маленький, a особа средних лет, но нрава все такого же веселого, и живем мы с ним по-прежнему душа в душу.

На следующий же день после своего приезда начали мы с мамусей колесить по всем родным и знакомым. Всюду сюрпризы, всюду ахи, охи удивления.

Все Снежины (См. «Веселые будни. Из воспоминанйи гимназистки» того же автора) (само собой, кроме monsieur и madame) возмутительно повырастали, a Саша имел нахальство перегнать меня чуть не на полголовы. Кроме того изменился и весь его внешний вид, благодаря кадетскому мундиру. Люба смотрит барышней, но все же японочкой; премиленькая, полная, стройная и грациозная. Все это я приблизительно могла бы еще представить себе, но y тети Лидуши…

Звоним. Входим. Крепко-крепко целуемся. Вдруг, что-то, незаметно вкатившееся, дергает меня за юбку. Смотрю, очаровательный пузырь, с гладкими, светло-каштановыми волосенками, с чудными серыми, серьезными глазищами, розовый, толстенький.

- Маму Мусю посмотреть хочу.

- Ах ты, мое золото! - Пока я его целую и обнимаю раз пятьсот, он пристально-пристально, не спуская глаз, смотрит на меня и вдруг довольно бесцеремонно тычет меня пальцем в лоб.

- У тебя черная заря, a y Тани белая, - глубокомысленно заявляет он.

- Какая такая заря?

- A вот как y Боженек на картинках…

Но в это время я вижу стоящую в дверях, держась за нянину руку, каплюшку Таню и сразу понимаю, о какой заре говорил Сережа. Её чудная ясная мордашка со всех сторон, как сиянием, окружена светлыми, почти льняными, пышными локончиками, ореолом стоящими кругом белого лобика; несколько непослушных кудряшек спустилось и на него, a из-под них смотрят такие святые, совсем ангельские глазки. Боже! Какие душки! Это просто куклы, a не дети!

Я ахала над ними, a тетя и Леонид Георгиевич ахали над тем, как выросла я, и уверяли, будто я ужасно стала похожа на мамочку. Дай-то Бог, да только где нам!.. Где мне с моей курносой носюлей равняться с точно выточенным профилем мамуси!

Прежде я удивлялась: какое удовольствие можно находить при раскопках всякого древнего мусора, но теперь, кажется, поняла. То есть относительно мусора остаюсь при прежнем мнении, a вот относительно раскопок и находок. Право, нечто подобное переживала я первое время по возвращении сюда: вдруг откуда-то из-под спуда вынырнет совсем забытое лицо, какое-нибудь веселое-превеселое воспоминание, и так станет приятно, точно и, правда, клад нашла. Но не одни раскопки, новое здесь все тоже очень интересно.

Со всем и со всеми-то я перезнакомилась, ну и меня теперь знают, только, добросовестность требует признаться, что - увы! - не все с хорошей стороны. Меня даже почти сразу успели причислить к разряду отпетых. Этот строгий, беспощадный приговор изрекла надо мной наша классная дама, преподобная Клеопатра Михайловна или просто «Клепка» - как все называют ее. Драгоценный экземпляр, если не по древности, то по редкости. Ходят упорные слухи, что она воспитывалась в Петербурге в институте, по-моему, - на луне, только там. Если еще с грехом пополам можно допустить первое, то второе!.. Скажите, найдется ли не только в столице, но в самом завалящем уголке земного шара институтка, которая приходила бы в благоговейный ужас от той или другой штучки, шутки, свободного словечка, вырвавшегося из уст ученицы? Ведь, - что греха таить? - сами-то обыкновенные, подлунные институтки по этой части о-ох, как не промах, и это еще под большим сомнением, гимназистка ли на состязании получила бы пальму первенства? Между тем, наша многострадальная Клеопатра приходит в священный трепет, если какая-нибудь нечестивая осмелится засмеяться во время урока. - Несчастная! Зачем смеяться в сорок минут одиннадцатого, - недоумевает она, - когда стоит подождать только четверть часа, ударит звонок на перемену, и смейся сколько душе угодно? - Положа руку на сердце: ну, похоже ли это на обыкновенную, одушевленную институтку? Тысячу раз нет!.. Таким образом, остается еще одно последнее и, думается мне самое правильное предположение: хоть и прозывается она «Клепка», но именно двух-трех клепочек-то и не хватает в её мыслительном аппарате. Вообще, я нахожу, что в этом отношении имя Клеопатра - porte malheur (приносит несчастье)! Например, царица того же наименования, проглотив одним взмахом растворенную в уксусе миллионную жемчужину, тоже того… Швах немножко была. Одно знаю, что, на основании как личного, так и исторического опыта, никогда дочь свою так не назову.