Сергей Григорьев - Белый враг Страница 2

— Тебе или Старику?

Репеёк сказал:

— Старику!

Раскрыл глаза и живо обернулся, окинул глазами доску — доска была пуста. Репей разинул рот и вытаращил глаза. Рабочие захохотали, они жевали хлеб и говорили:

— Пока ты делил, смотри, Балкан твою порцию подбрил…

— Али его Линь обсчитал? Линь, как это ты просчитался? Дружка-то обманул?

— Ладно баловать-то, отдайте!.

— А ты заплачь, — сказал Сверчок.

— Я тебе заплачу, сволота!

— Ну-ка, ну!

— Отдайте…

— Ты гляди, и картуз-то твой Балкан вместе с хлебом съел.

Репеёк осмотрелся, скинутого им картуза тоже не было… Линь подтолкнул его и шепчет:

— У Сверчка картуз-от твой.

— Отдай, Сверчок, — сказал Рыжий Чорт.

— Да он никак уж и евоную порцию слопал…

— Отдай, а то заплачет…

Старик сдвинул брови и строго прикрикнул:

— Будет! Отдайте хлопцу хлеб…

— Отдай, Сверчок, а то я из тебя всю требуху выбью, — прибавил Рыжий Чорт.

Сверчок швырнул Репью картуз с хлебом. Репей обругал его и уполз с картузом в самый угол палатки под нависший брезент. Туда к нему пробрался, ворча, Балкан, за Балканом, ругая Семена, и Линь… Мальчишки растянулись на соломе и стали есть хлеб. Балкан лежал меж ними, вилял хвостом и подбирал крошки и объедки, как будто ненароком падающие с обеих сторон. Сверчок свистнул и крикнул:

— Балкан! Пошел вон! Блох от тебя не оберешься!

Пёс встрепенулся.

— Лежи, Балкан, — сказал ему тихонько Линь.

III. Кукушка с железными когтями

Поевши хлеба, подобрели.

— Ветер-то, братцы, гляди сорвет палатку. В поле ехать — душу выдунет…

— Рацию[3] ветром сломало, — подал из своего угла голос Репей.

— Да вре?

— Пра! Провалиться мне на этом месте. Идем с Линем, я говорю: давай поспорим на миллиард! Ка-ак дунет, ка-ак хряснет — бац по крыше — дом пополам, и огни погасли, и петь перестала…

— Сломало и ладно. Линь, вытряхивай картошку в чашку…

Линь с Репейком сняли с жаровни ведро и слили воду за палаткой, опрокинули картошку в большую деревянную чашку, а на жаровню подкинув в нее из куля углей, поставили большой артельный чайник.

На доску насыпали горкой соли. Рабочие тельстроты сгрудились к чашке; от горы картошки шел пар; дуя на руки, Репеёк лупил картошку и, ткнув её в соль, откусил и с набитым ртом продолжал рассказ.

— Я гляжу вверх, думаю, — ну вот, сломает.

— Ну, уж ты верхогляд известный, сказал Сверчок.

— Ка-ак дунет, как рванет — мачта пополам, и все закачались и поклонились ветру…

— Лютой ветер, чтоб ему ни дна ни покрышки, — выругался Рыжий Чорт, перекидывая горячую картошку из лапы в лапу.

Вдруг ветер словно обиделся, навалился сверху медведем на палатку, сломал стойку, потом рванул покрышку, выдернул колья и причалы.

Полотно палатки взвилось и исчезло в темноте. Из опрокинутой жаровни рассыпались уголья и подожгли солому. Вспыхнул и побежал огонь. Работники тельстроты повскакали спасать свое барахло… Линь схватил опрокинутый чайник и вылил на огонь. Рыжий Чорт топтал огонь ногами. Сверчок орал на него:

— Чорт, не топчи картошку…

Огонь погасили. Ночь накрыла без просвета. И небо в черных облаках. Ветер мигом сдул смрад и чад палатки. Суматоха улеглась… Все легко вздохнули. Но холод прохватывал. Рабочие кутались — кто во что: в рваные чапаны, в брезентовый «непросыхач», в дырявое одеяло. Бехтеев крикнул:

— Ребята, ставь палатку!..

— А где она?

— Найди!..

Пошли по саду по ветру, ощупью шарили на земле в кустах ногами, — голые кусты царапали и хватали… Палатки нет… Пытаются вздуть огонь. Чиркают кремешки зажигалок. Ветер тотчас задувает огоньки… Линь с Репейком, а с ними и Балкан, рыщут по окружности стана… Балкан остановился между сосен, голых снизу, как телеграфные столбы, навострил уши и тявкнул.

— Что, Балкан? — спросил склонясь к нему Репеёк, — гнали тебя на мороз, да сами в собачье положение попали!

Балкан тряхнул ушами, снова деловито тявкнул, поднявши голову вверх…

— Он не жалится тебе, — сказал Линь, — а что-то слышит… Постой-ка… Послушаем.

Мальчишки, стоя рядом с псом под соснами, прислушались. В вершинах сосен густо гудел ветер, и в гуле его Репеёк первый услыхал, что словно вверху хлопает крылом большая птица.

— Есть! — тихо крикнул Репеёк. — Линь, давай когти и веревку…

Линь сбегал на стан, нашарил в темноте у сундука с инструментом когти и веревку и принес к сосне. Репеёк опоясался концами веревки, надел на ноги когти; обняв сосну, переступая когтем за коготь, стал взбираться вверх; скоро его не стало видно; веревку держал в руках Линь; она тянулась кверху; Балкан прыгал вокруг сосны и лаял…

Репеёк добрался до нижних ветвей сосны и увидал, что полотно палатки, плотно облипнув крону дерева с наветренной стороны, плещет краем, как флагом. Репеек развязал на поясе верёвку, поймал край брезента; впетлил конец, завязал его двойным узлом…

— Нашли! — крикнул он вниз. — Линёк, тяни!

— Есть — тяни! — ответил Линь и, повиснув на веревке, стал тянуть ее; ветки ломались; прижатая густым ветром к сосне, палатка не сдавала…

— Товарищи! — кричал сверху Репеёк, нашли! айда сюда! Старик! Гони сюда народ…

— Да ты где? — спросил снизу Старик.

— Я — «ку-ку», сижу на суку… Она тут к сосне прилипла… Тащи…

К сосне сбежались рабочие и, ломая ветви, сдернули веревкой полотно с сосны… Репеёк помогал вверху, обламывая задирающие сучья.

— Ну ты, кукушка, полезай вниз, молодец, — закричал Старик.

— Ку-ку!..

Репеёк спустился вниз и снял когти с ног.

Полотнище палатки было разорвано с одной стороны.

<…> ставя палатку на прежнее место, забивая поплотнее колышки растяжек.

Поставили палатку, и все забрались внутрь. Засветили коганец, разобрали рухлядь, улеглись. Линь с Репейком подобрали в чашку рассыпанную картошку, разожгли жаровню и поставили на нее опять артельный чайник…

Последним в палатку забрался Старик и сказал, грея руки у жаровни:

— Придется и нам переведаться с белым врагом!

Линь и Репеёк перемигнулись. Старик даром слов не тратит, а они только о том и мечтали, что однажды на лагерь их, тут или в лесу нападет шальная банда белых, из врангелевских отсталых, или из махновских, и произойдет сраженье….

— А что? — спросил Репей несмело Старика, — разве что есть, товарищ взводный?

— Сам увидишь — время придет. Утро вечера мудренее.

Он улегся на свое место у входа… Репеёк, сидя у чайника, прислушивался к шуму ветра. Ветер будто бы стихал; но кроме его шума и треска падающих веток, — ничего не было слышно.

Когда чайник закипел, Репеёк громко спросил:

— Чай кто пить будет?

Ему ответил с разных сторон храп. Все спали. Репеёк пролез в тот уголок, где обнявшись спали Линь с Балканом, привалился к ним и тоже уснул.

IV. Спутанная сеть

К утру Репейку приснился сон, что на лагерь напала белая банда. Окружили, подняли пальбу. Репеёк хотел вскочить и выстрелить из нагана, но на него навалился бородатый мужик с криком:

— Даешь рацию?

Репеёк проснулся, хотел встать, но полотно палатки не уступило его движению — оно тяжко провисло; от него веяло ледяным холодом. Репеёк разбудил Линька. Балкан проснулся тоже — они втроем выползли из палатки. Мальчишки зажмурились от солнца. Ночью выпал снег. Ветер утих. Палатка провисла под толстым слоем снега. Охлопьями ваты снег лежал на ветках сосен. На земле под солнцем снег почти везде уже растаял — только в колеях и рытвинах голубеет. Линь разгреб огневище, заваленное кирпичами, подул на пепел и выдул красный уголек, подложил вишенную сушинку, — огонь весело занялся. Репеёк побежал с ведром к колодцу; на срубе бадья с веревкой, навитой на барашек. Репеёк схватил бадью — спустить и удивился: не даётся. Едва оторвал, — бадья пристыла за ночь к срубу…

Свежо и звонко. По небу молочно-синему бежали трепаные облачка… Ветер чуть шелестит сухой листвой. На кустах свистят снегири, с пламенно-красной грудью.

— Хорошо б теперь, — подумал Репеёк, — в саду тайник поставить. Насыпать конопли; в клеточке посредине «манку» Раз! и накрыть сразу десяток снегирей…

Костер пылал, от дыма пахло вишней. Линь с Репейком наладили над огнем чайник. Из палатки стали выползать один по одному рабочие.

В чайник бросили щепоть «советского кофею» — жареной и смолотой ржи; уселись кружком у костра и прихлебывали горячую бурую горькую воду, запивая ею, у кого остался, хлеб, а кто его приел — вчерашнюю картошку.

Говорили о минувшей буре, о том, что «рация» пропала, но больше всего о том, что пора бы Старику охлопотать на зиму для взвода где-нибудь под городом хоть летнюю дачу. О том, чтобы поместиться в городе, никто не мечтал: город был наполовину сожжен и разбит снарядами, а уцелевшие дома уплотнены до отказа. Старик молчал.