Семен Юшкевич - Странный мальчик Страница 2

Он всплеснул от восторга руками; мы же сидели онемевшие, с чувством большого счастья от его рассказов, но испуганные теми вопросами, которые тут же постепенно начинали зарождаться в наших головах. О какой другой жизни он нам говорил? Разве наша не настоящая, и гора, на которой мы сидим, не существует? Разве сон и сновидения не проходят с наступлением утра? Что-то дикое и мучительно-ужасное пробежало в моей голове, но странно — душу переполняло что-то тёплое, таинственное и радостное, как будто я замёрз и теперь оттаивал. С каждым словом этого незнакомого мальчика очарование всё более охватывало меня, и мне казалось, слушая его, что между нами давно существует какая-то тайная связь; что мы где-то уже были, жили, разошлись и снова встретились теперь… Что-то похожее на любовь, на страстную привязанность зарождалось к нему, и сознание о том, что он не мой, не брат мой, не мой друг, причиняло мне страдания.

— Говорите, рассказывайте, — шёпотом попросил я, схватив его за руку, и когда он, услышав мой шёпот, посмотрел на меня, я почувствовал, как между нами сверкнуло и загорелось что-то, как искра, светлое, и жгучее, и радостное. И опять от этого на душе стало так, как будто и я, и он — долго бродили одинокие, искали друг друга и, сойдясь, обрадовались.

— Всё это очень чудно, — задумчиво произнёс Коля, но уже совсем другим голосом, чем раньше, — и вы мне кажетесь странным мальчиком. О, да, я так вас буду называть: Странный Мальчик. Но о том, что вы нам рассказали, я никогда не слыхал, не читал, и мне оно не приходило в голову. Может ли быть, — вопросил он, не то к нему обращаясь, не то к себе, — чтобы наша жизнь была сном, а наш сон — настоящей жизнью? Но ведь гора всё-таки есть и я сижу на ней. Сижу ли? Посмотрите, — он взмахнул руками, — я бью землю и это ведь наверное. Скоро нас позовут завтракать. Придёт толстая Маша. Дома есть мать и она нас ждёт. Как странно всё, что вы говорили. Как вас зовут?

— Алёша.

— Мне нравится ваше имя, — важно произнёс Коля, — но всё-таки будьте для нас "Странным Мальчиком". Я, кажется, буду вас любить. Послушайте, Странный Мальчик, я теперь сижу на горе и с вами разговариваю? Или мне это кажется?

— Вам кажется, — тихо отозвался Алёша. — Разве во сне вы так же не видите этой горы, товарищей и всё это вам не кажется настоящим? Во сне вы видите свет, хотя ваши глаза плотно закрыты; вы разговариваете, хотя не раскрываете рта; вы бегаете, а между тем ваши ноги неподвижны. Не правда ли?

— Это правда! — вскричал я.

— Совершенно верно, — подтвердил Коля. Только Стена брезгливо фыркнул и закурил.

— Вот видите, — продолжал Странный Мальчик, — и только проснувшись, вы узнаете, что оно было сном и неправдой. Для меня же обратно. Я знаю: то, что во сне со мной — есть истинная правда, и не верю тому, что есть здесь. Здесь ложь, гадкий сон, потому что жизнь должна быть счастьем, а не страданьем. "Там" же — правда, и она даёт счастье. Ах, я счастлив, когда наконец засыпаю.

Наступило молчание. Мы сидели и глядели на него, и теперь он представлялся нам совершенно иным и в другом свете. Как было дивно… Оборванный мальчик, которого мы хотели прибить, он был теперь больше, чем равный нам, и мы крепко уважали его. Своей уверенностью он точно убедил нас, что он сын царя. Разговор его соответствовал его сану, и нисколько не казалось уже неприятным; что он босой. Глядя на него, мы находили его всё более милым, а черты лица благородными, возвышенными.

— Скучно что-то очень, — произнёс Стёпа, зевнув и перевёртываясь на живот. — Нет, я уже пойду, — он неожиданно вскочил на ноги, — а то мне худо от батьки придётся. Даром только, прибег сюда.

Он постоял подле нас, видимо колеблясь, поглядел на солнце, с азартом почесался, совсем было уже тронулся, чтобы идти, как опять обернулся и, обращаясь к Странному Мальчику, произнёс с насмешкой:

— Так ты, стало быть, чёрт, теперь будто спишь?

— Я сказал, — ответил Странный Мальчик.

— Чудно что-то очень. Ну, а я то как, значит, по твоему: взаправду здесь или тоже сон твой?

— Вы, может быть, и существуете, но для меня вы — сон.

— Так… — зловеще произнёс Стёпа, — ну, а как я тебя вот этак тресну кулаком по этому месту?

У него загорались постепенно глаза, и руки сжимались в кулаки.

— Будешь ты кричать или нет?

— Я никогда не кричу, когда меня бьют. Мне, правда, от ударов больно, но я знаю, что никто меня не бьёт. Оттого и не кричу.

— А ну, попробую! — с жестокостью произнёс Стёпа, приблизившись к Странному Мальчику.

Тот даже не сделал движения, чтобы защищаться. Коля с любопытством смотрел, ожидая, что будет. Я только в волнении протянул руки. Но в это время Стёпа размахнулся и изо всей силы нанёс Странному Мальчику удар по лицу. Я крикнул от ужаса. Алёша покачнулся, с жалкой гримасой-улыбкой посмотрел на нас, провёл рукой по лицу, и опять уже сидел ровно, не издав ни звука.

Мы все молчали.

— Какие гадкие сны бывают, — прошептал Странный Мальчик.

— Я тебя дойму, — озверев, диким голосом вдруг крикнул Стёпа, — ты у меня закричишь!

— Ну, ты, — не дам больше, — сурово вмешался Коля и, обращаясь к Алёше, с важностью сказал:

— Странный Мальчик, вы выдержали с честью испытание и теперь я верю вашим словам. Хотите быть моим другом?

Алёша улыбнулся ему. Я же страдал и наслаждался счастьем. Стёпа всё стоял нахмурившись и исподлобья глядел на нас.

— Ну, и чёрт с вами, — вырвалось у него с досадой. Он плюнул и убежал.

Солнце стояло уже почти над головой и безжалостно жгло нас. Сверху как бы спускался огромный шар, наполненный жаром, а вдыхаемый воздух казался густым, нездоровым. Раскалённое серебро моря стояло неподвижно, а посреди него, как человек в пустыне, еле передвигалась лодочка. Слева отчётливо вырисовывалась невысокая церковь слободы и над крестом её летала стая голубей.

— Хочешь играть с нами? — спросил Коля у Странного Мальчика. — Но раньше я поведу тебя к нашему "ключу", где мы умоемся. Жарко очень.

— Я никогда не играю.

— Как не играешь, — вмешался я, — разве можно не играть?

— Я не люблю играть, — повторил Странный Мальчик, — я люблю думать. В игре нельзя быть свободным. Всё мешает, и от всего зависишь. Когда же я думаю, я совершенно свободен. К тому же игра утомляет и вместо удовольствия испытываешь слабость. Я очень слабый.

— О чём же ты думаешь? — спросил я с любопытством.

— Обо всём. Я сидел на скале и глядел на море. Лучшую радость ведь получаешь благодаря глазам. Я сижу неподвижно, и всё само, без моего усилия, входит в меня. Не только входит, но как бы просит разрешения войти. Я открываю глаза, и вся прекрасная даль входит в меня. Какое море ни широкое, но всё же сжимается, чтобы уместиться в моих глазах…

— Как у тебя умно всё выходит, — с жаром перебил я его.

Он улыбнулся и продолжал:

— Пролетит птица, но и она моих глаз не минует, на миг войдёт и полетит дальше. Самое большое и самое малое входит в меня и радует. Нужна ли мне игра?

— Но тебе не хочется бегать, кричать, охотиться? — спросили мы оба жадно, в один голос, всё более поражаясь тем, что слышали от него.

То, что он говорил, было так странно, необычно для нас. И то, чем мы жили до сих пор, стало как будто колебаться, становилось как будто чужим от новых мыслей.

— Нет, не хочется. Вы посмотрите: мне пятнадцать лет, а мне едва дают двенадцать. Я ведь слабый, и оттого, вероятно, не хочется… Дома я как-то слышал, что скоро умру. Потому и учиться перестал, потому и читать перестал.

Со страхом мы взглянули на него. Я никогда не видел мёртвых людей, никогда не видел людей смертельно-больных и никогда не думал о смерти. Не думая, как-то уверен был, что смерть существует для других, нас же не коснётся. О себе не говорю. Мне даже дико было бы подумать, что я могу умереть. Не только потому, что смерть считалась чем-то невыразимо страшным, и что о ней дома говорили шёпотом и с ужасом: я ненавидел смерть и инстинктивно боялся её.

— Ты скоро умрёшь? — с трепетом спросил я его.

— Слышал, как говорили, что недолго поживу ещё.

— А… а ты не боишься смерти? — бледнея, спросил Коля дрожащим голосом. Оба мы стали боязливо оглядываться назад. Казалось всё, что кто-то стоит за спиной у нас.

— Я ничего и никого не боюсь, — медленно, как бы желая убедить нас в том же, ответил Странный Мальчик. — Кого мне бояться? Я ведь сын царя. Но у меня гадкие сны, которые преследуют меня. Я просыпаюсь сыном бедного слепого, которого все и всегда мучают. Мать… ах, если бы вы знали, как мы несчастны. Но вот придёт смерть, и всё переменится. Никогда уже не проснусь я, и вечно буду там, где живу настоящей жизнью. Я люблю смерть, — она благодетельница.

— Всё это чрезвычайно странно и непонятно, — почти с отчаянием произнёс Коля, подумав. — Не бойся, Павка, — успокоил он меня, заметив, что я стал дрожать и схватил его судорожно за руку. — Я должен поговорить с папой об этом. Ты ужасно странный мальчик. Я таких не встречал. Но ты мне очень нравишься и, — откровенно прибавил он, — если бы я не боялся, то сидел бы с тобой и разговаривал. Так интересно всё, что ты говоришь, и мне право чего-то стыдно. — Голос его оборвался. — Кажется стыдно? — задумчиво переспросил он себя. — Ты назвал Красного Монаха. Кто это такой? А Наставник? Я готов познакомиться с твоими друзьями и врагами. Я верный… в дружбе.