Заячьи побасенки - Александр Иванович Папченко Страница 2

– Вы меня определённо льстите, – собака начинает предательски краснеть, начиная с носа. – То был Маркиз, с такой шикарной родословной, что… У него мама – сама Эльза из Тюрингии, а папа – так тот вообще, если собаки не брешут, Мак.

– Как?

– Мак. Ирландец.

– Ирландец, говорите? – заяц, прищурившись и восхищённо цокая языком, обходит вокруг застывшего пса. – Определённо, с вами никакого сравнения. Нет. А этот мужественный поворот хвоста?! А?! Разве это хвост?

– А что это? – косит собака себе за спину.

– Беркут! Струна! – восклицает потрясённый заяц. – Н-нет, я должен, просто обязан позвать ещё зайцев. Пусть придут и посмотрят настоящую стойку. Пусть. Придут, увидят и, не побоюсь даже этого слова, – восхитятся и получат это… как его… неземное впечатление.

И пока пёс цепенеет от восторга, заяц поспешно удаляется, на ходу утирая слёзы – не то восхищения, не то просто давясь хохотом…

Скоро, или к вечеру, в лесу раздаётся поступь. Шаги. Трещат сучья, что-то беспрестанно лязгает и ругается. Через какое-то время, споткнувшись, это что-то, очень грязное и совсем замёрзшее, выпадает из кустов на поляну. Потом это что-то долго барахтается в снегу, и всё равно это ему не помогает согреться – хотя, быть может, оно это делает не для того, чтоб согреться, а так, из интереса…

Потом охотник встаёт и перестаёт лязгать своими зубами. Как же! Вот он, его родной Бобик, – стоит с поднятой в стойке ногой и такой пунцовый от заячьих комплиментов, что аж снег кругом с шипением плавится, будто это тут не собачка, а месяц Апрель из известной народной сказки.

– Что он тебе сказал, Бобик?! – восклицает охотник.

Да, великая сила – вежливость. Вы скажете, таких зайцев не бывает? Ещё и не такие встречаются особи. Такие нахальные попадаются, что прямо… прямо… Ну вот послушайте!

Отдельная особонахальная особь

Вот представьте: бредёт себе охотник по лесу и никого не трогает.

Одной рукой он, как и положено, ружьё крепко сжимает, другой, конечно, патронташ. И едва наш охотник увидит зайца – начинает, по неопытности, ружьё рвать из-за плеча. Суетится, ясное дело. Колбасу и огурец из рук на землю роняет. И невдомёк охотнику, что перед ним не простая, а особонахальная особь.

Так вот, в этот тревожный миг особь и говорит:

– Не спешите так, за ради бога. Что вы торопитесь, не понимаю? А то и до беды недалеко. Ещё стрéлите куда ни попадя. Вы не спешите. Я вот здесь стану. Вам удобно? Солнце, простите, в глаз не лупит? Не слепит? Да, действительно, здесь тень немножечко… Сливаюсь, хе-хе, так сказать, с фоном. Да и то – ещё бы я не сливался, если линял я в этом году как-то поздно. И неравномерно почему-то. Я, с вашего позволения, сейчас веточку отогну. Вот. Теперь вам должно быть очень удобно целиться в меня. Теперь вы в меня не промажете. Так на чём я остановился? А-а, да! Линял я неравномерно. Уж и не знаю почему, но весь какими-то пятнами пошёл. И из-за этих пятен один мазила в меня с двух метров не попал. Вы не поверите, со старой осины жёлуди – как ветром, а во мне ни дробинки, простите за такое слово, не застряло. Ой, что это с вами? Нет, ну так вы промахнётесь в меня. У вас же руки, опять простите за это слово, дрожат и мушка прыгает, как мышка… Как вас только с такими нервами на охоту одного отпускают? Вот же, я вижу: стволы определённо уходят в сторону. И не надо на меня, простите за выражение, глаза закатывать. Пришли на охоту, так стреляйте! Прекратите немедленно бледнеть! А хотите, я к дереву прислонюсь? Хотите?

– Нет… – тут охотник обычно швыряет ружьё на землю. – Это свыше всех моих человеческих сил! – восклицает охотник и падает рядом со своим ружьём в глубокий обморок.

– Не хотите стрелять, как хотите… – бормочет заяц. – Что я вам, Колумб какой – заставлять? Только ружьё жалко. Не дай бог ещё сломается – обязательно скажут, что заяц сломал. Да. Так и скажут… – печально вздохнув, особонахальная особь удаляется. И, удаляясь, мурлычет себе под нос:

Ваше благородие, госпожа удача,

Для кого вы добрая… мы-мы-мы… иначе.

Девять граммов в сердце, постой… не мы-мы…

Вот такая она, эта особонахальная особь…

Печальная картина

А между тем наш старый знакомый, нервный и разочарованный заяц, благополучно забрался со своей морковкой в самую чащобу-глухомань. Огляделся – что за душевное зрелище, эти ёлки в заснеженных сарафанах! Очень!

– Эх вы, шишки перезревшие… – ласково промолвил заяц и принялся завтракать.

Ёлки пошевелились. Снег беззвучно заскользил вниз по широким их лапам, пока не шлёпнулся зайцу на затылок. Заяц поперхнулся морковкой и долго откашливался, стеснительно прикрывая рот лапкой.

– Пошутить уже нельзя, – наконец проворчал заяц. – Жизнь, сами понимаете, – собаки, люди, волки… С утра набегаешься за морковью – лапы отваливаются. А тут ещё машин развелось, бензином воняют. Вот умру нечаянно, будете тогда шуршать колючками в трауре… в траурном карауле, – заяц тяжело вздохнул. – Молчите? Тоже мне, часовые зябнущего леса…

«Часовые» молчали. Сверху было видно, как заяц поочерёдно трёт лапами свои длинные уши и, загнув кончики, хакает на них, греет.

– Вот уеду в Аргентину, в морозоустойчивом варианте. Кроликом устроюсь. Буду палками бананы с пальм сшибать. Туристов пугать. Улыбкою. Ситро буду пить… «Кока-кола» называется. Перелиняю в мутновато-зелёного, под цвет джунглей и знойных кипарисов, и стану капризным, как ребёнок… – заяц поёжился. – Молчите? Испугались, ёлки-шишки…

Ветер стих. Ёлки замерли в оцепенении…

– Жалко вас, а то давно бы уехал. Слинял бы… и уехал. Стояли б тогда в одиночестве, словом перекинуться не с кем. Что за печальная картина…

Ёлки облегчённо качнули верхушками – как же, заяц опять передумал уезжать, и, значит, лес продолжается.

Не знаю, как там у вас джунгли без анаконды, а у нас лес без зайца – не лес. Зайца нет – лес кончился… Так-то.

Кеша и очки

Как-то на одной солнечной полянке валялись в непринуждённых позах зайцы, когда