Поезда идут на Запад - Евгений Федорович Богданов Страница 2

Мы не любили зал ожидания и почти всегда находились на перроне. К станции один за другим подходили поезда, чаще всего товарные, с большими четырехосными вагонами-пульманами и длинными платформами. Пульманы были заполнены бойцами. На платформах везли танки, орудия, автомашины. Легонько, почти неприметно дымили походные кухни.

Когда смотришь на эшелон издали, то кажется, что вагоны и платформы стоят в очереди к паровозу. Отдышавшись, паровозы шли дальше, увозя с собой и вагонные очереди, связанные, словно одной веревочкой, сцепкой.

Вперемежку с военными поездами шли грузовые: везли каменный уголь, нефть в цистернах, лес. Они, как и военные, тоже держали путь на Запад.

Все шли на Запад, всё везли на Запад — на войну.

Когда на станции останавливался воинский эшелон, из теплушек высыпали на платформу веселые молодые бойцы в новеньких гимнастерках, кирзовых сапогах или ботинках с обмотками. От бойцов пахло махоркой, черным хлебом. Они стремглав бежали за кипятком, мылись у паровозной колонки, осаждали деревянный прилавок под навесом, где несколько поселковых торговок продавали стаканами табак-самосад, вареную картошку, семечки и зеленый лук. Бойцы покупали самосад и тут же пробовали его, крутя цигарки и прикуривая от одной спички: видно, экономили.

— Ох и табачок!

— Один курит — семеро валятся!

Бойцы смеялись, заметив нас, спрашивали:

— Какая станция, ребята?

Мы отвечали:

— Грачи!

— Грачи? Вот так название! Слышите, товарищи: станция Грачи! А вы кто? Грачата?

— Эй, грачата, идите сюда! — кричали из ближайшей теплушки в настежь отворенную дверь.

Мы подходили к теплушке, и нас засыпали вопросами. Бойцы делились с нами хлебом и сахаром. Брать у них хлеб было не очень-то удобно: люди едут воевать. Но они настойчиво совали нам в руки горбушки, кусочки сахару, и мы смущенно благодарили. В долгу не оставались — бегали за кипятком, за картошкой и семечками.

Однажды на станцию пришел эшелон с кавалеристами. Загремели двери вагонов, и на платформу, как всегда, посыпались военные. На портупеях у них ладно и красиво висели клинки. В вагонах стояли боевые кони. Подъезжали машины с тюками сена: путь, видимо, был дальний, и корма лошадям не хватило. Кавалеристы грузили тюки, бежали с котелками к походным кухням.

В теплушке с открытой дверью, прислонясь к косяку, стоял молодой кавалерист и громко читал стихи:

— Разрешите доложить

Коротко и просто:

Я большой охотник жить

Лет до девяноста.

А война — про все забудь

И пенять не вправе.

Собирался в дальний путь,

Дан приказ: — Отставить! —

Грянул год, пришел черед,

Нынче мы в ответе

За Россию, за народ

И за все на свете.

Бойцы, сидя на ящиках, на поленьях-чурбаках, внимательно слушали. Кавалерист был молод, черноволос, кучеряв. На щеке виднелся шрам.

Он прервал чтение, закрыл книгу:

— Вот так: «За Россию, за народ и за все в ответе!»

— Очень правильно сказано!

— Дюже гарные стихи! — донеслось из глубины вагона.

К вагону подошло несколько бойцов. Они принесли котелки с супом. В крышках от котелков дымилась каша.

— А ну, ребятки, посторонитесь.

Мы отошли. В вагоне сказали:

— Давай, Степа, порубаем. Потом дочитаем про Теркина.

Кавалеристы принялись «рубать» свой обед. Петька ткнул меня в бок:

— Пошли.

И только мы сделали несколько шагов, как нас окликнули:

— Эй, пацаны! — Чернявый кавалерист махал нам рукой. — Идите сюда! Небось на тыловых-то харчах и пояса на животах не держатся, а?

Бойцы засмеялись, к нам протянулись руки, и мы сразу очутились в вагоне. Нас усадили на седла, положенные на пол, поставили перед нами полный котелок и дали ложки:

— Ешьте, ребята!

Борщ был вкусен, наварист. Настоящий кавалерийский! Мы мигом опорожнили котелок, а потом принялись за кашу. Покончив с едой, Сережка старательно вылизал ложку, вытер ее досуха подолом рубахи. Мы с Петькой проделали то же самое. Кавалеристы похвалили:

— Хозяйственные ребята.

Из боковой двери станционного здания вышел военный комендант и что-то сказал сопровождавшим его командирам. Командиры откозыряли и пошли к эшелону. Раздалась команда:

— По ваго-о-на-а-ам!

— Ну вот, ребята, пора нам и расстаться, — сказал Степа. — Как говорится: до свиданья, уезжаю, целоваться некогда! Растите большими, учитесь. А мы уж за вас повоюем, будьте уверены!

— Спасибо за угощение! Спасибо за все!

Мы выпрыгнули из теплушки.

По платформе со всех сторон бежали бойцы, смаху влетая по железным стремянкам в теплушки. Громыхали двери вагонов, где стояли кони. Степа порылся в карманах и достал какую-то кисточку:

— Держи! — Он протянул ее мне. — Это темляк от шашки. На память!

Я схватил подарок. Махая руками, мы бежали за вагоном, пока поезд не набрал скорость. А когда эшелон скрылся из виду, принялись рассматривать темляк.

— Хороший подарок! — Я взвесил на ладони кисточку из тяжелого крученого шелка.

— Хороший, — почесал переносицу Петька, блеснув черными, как смородина, глазами. — А еще лучше — шашку бы подарили, во!

— Ну, шашку! А воевать чем будут?

— У них, может, запасная есть!

— Нету запасной. Я видел — нету, — вздохнул Сережка. — У них по одной только шашке, да по автомату. И гранаты на стене в сумках висят. Запасных шашек нету. — Он протянул руку. — Колька, дай-ка сюда темляк!

— А зачем? — мне не хотелось расставаться с подарком. — Пусть у меня будет.

— Дай посмотреть!

Я подал ему темляк. Сережка хитро улыбнулся, достал из кармана кусок крепкой бечевки. Он всегда и везде подбирал нужное и ненужное. Если бы он сейчас достал из карманов осколок зеркала, свинцовую пломбу, железный гвоздь, или даже лягушку, я бы не удивился. Таков уж был Сережка. Он подпоясал рубаху бечевкой, к ней привязал темляк.

— Ты растеряха, — сказал он мне. — У меня будет надежнее. Когда захочется поиграть темляком — я вам дам.

Петька снисходительно хлопнул его по плечу:

— Эх ты, Плюшкин! Все к себе тянешь!

Сережка не обиделся.

— Айда к Василию, — позвал он. — Покажем ему подарок.

Глава третья

ВАСИЛИЙ

Сережкина мать рано уходила на работу, и Василий в садике у дома варил для всей семьи обед на очаге, сложенном из кирпичей. Он, видимо, привык на фронте готовить пищу по-походному и не изменял этой привычке, вернувшись домой. Сидя на чурбаке, он подкладывал в огонь щепки. Очаг дымил, Василий жмурился и глуховато покашливал. На