Мария Мартиросова - Красные, желтые, синие (сборник) Страница 20

– Грета, ты даже не представляешь, как вам повезло! – тут же включался в разговор мамин троюродный брат, дядя Эдик. – Америка!!! Они там беженцев знаешь как поддерживают?! Три года только учишь язык. Не работаешь: кормят, поят, одевают, квартиру дают, машину. Эх…

Мама виновато качала головой, объясняла, что, если мы уедем в такую даль, как нас найдёт Алида?.. Ведь уезжаешь, и всё. Обратно уже не пустят… И Алиду к нам могут не выпустить.

Дядя Эдик досадливо махал рукой:

– Вчерашним днём живёшь. Ты лучше про Свету думай, про её будущее! Все умные люди сейчас в Америку ходы ищут, детей своих туда перевозят, устраивают. А ты… Хоть за анкетой в посольство сходить можешь? Может, ещё и не пустят никуда. Пустят – тоже хорошо, через годик и брата троюродного к себе перетянешь.

Отказ на свою анкету с просьбой о выезде в США мы получили спустя полгода. Поселковая почтальонша, вручив письмо, долго топталась у нашей двери, надеясь, что мама тут же при ней распечатает чудной заграничный конверт.

Мы жили в Подмосковье, в служебной квартире, которую вместе с должностью воспитательницы в школе-интернате маме «выбили» в Министерстве образования. Каждый месяц у нас появлялось по одной своей вещи: кастрюля, занавески, подушка, исчезали казённые стулья, стол, железные кровати.

Мы изо всех сил пытались побыстрее адаптироваться, привыкнуть. Но в первую же зиму я отморозила себе уши и нос, нахватала двоек по физкультуре, когда дело дошло до лыж; смешила одноклассников частичкой «да», по бакинской привычке щедро прибавляемой к глаголам: «дай, да, отойди, да, пошли, да». Мама долго разыскивала в нашем посёлке газетный киоск, спрашивала у местных старушек-огородниц про кинзу, удивлялась высоте голенищ резиновых сапог.

Соседки, забегая к нам, с сочувствием смотрели, как мама из первой весенней зелени готовит жангялов хац, «тощие пирожки с травой». На следующий же день нам стали приносить полные сумки вялой весенней картошки, трёхлитровые банки парного молока. А через год почти весь посёлок называл нас по именам, а не «беженцами» и «азербажанцами».

Время от времени я получала письма из Армении. Пять-шесть коротких предложений, в которых Ерванд описывал прожитый месяц. Про редкие уроки в холодных неотапливаемых классах; непропеченный зеленоватый хлеб, выдаваемый по карточкам; сожжённые в печке мебель, деревянные половицы, учебники. Про дядю Сурика, попавшего в больницу с инфарктом миокарда. Про тётю Нору, которая рассказывала всем подряд про то, как в квартиру ворвались и зарезали меня, маму, как наша кровь текла по лестнице до самого первого этажа. Рассказывала, как умело и достойно Артур организовал похороны, поминки, семь дней, как из-за траура пришлось отложить его свадьбу с Ашхен…

Каждое письмо заканчивалось призывом «писать, не пропадать» и обещанием прислать через уезжающих знакомых посылку с сушёной пряной зеленью, домашними консервами из баклажанов.

Потом письма стали приходить из Ставрополя. Ерванд с Димой Туманяном уехали туда сразу после выпускного и вместе с Олегом Погосовым устроились работать на стройку. Через несколько лет оформили «портфолио» из картинок, вырезанных из заграничного журнала, и вовсю предлагали ставропольцам шикарный евроремонт от фирмы «Три мушкетёра».

После школы я поступила в пединститут, на филологический факультет. Училась, немного сотрудничала с газетами, журналами. А однажды вместо заказанной статьи ко Дню знаний я вдруг начала писать об оплавленных японских часах, недочитанном детективе, запылённой шпаге, целой пачке писем о так и не наступивших для Артура первых холодах.

– Отличный материал! – обрадовался редактор армянской общественно-политической газеты, выходящей в Москве. – Эмоциональный, субъективный, зато от очевидца событий – сестры́ героя Армении! Чуть-чуть подредактируем и – вот достойный ответ лживым статейкам наших врагов! Смотри-смотри, что пишут! – Редактор протянул мне несколько номеров азербайджанских газет, выходящих на русском языке.

Первые полосы в них были отведены «карабахскому вопросу»: геноциду азербайджанцев в Армении, разоблачению лживых армянских СМИ, угрозам скорого победного марша азербайджанских солдат по Еревану. Я словно вновь услышала давнишние самые отчаянные, самые страшные Дилярины гаргыши: «Пусть ваши имена будут написаны на могильных камнях», «Пусть саваны будут вашей единственной одеждой», «Пусть болезни и смерть поселятся в ваших домах». А через пару недель моя «чуть-чуть подредактированная» статья сделает Артура очередным игроком этой войнушки. И в ней, как в детских играх, противными, деревянными голосами заговорят почерневшие часы, неразгаданный детектив, выроненная шпага, неотправленные письма: «Пусть ваши имена будут написаны на могильных камнях», «Пусть саваны будут вашей единственной одеждой», «Пусть болезни и смерть поселятся в ваших домах».

Я осторожно вытянула листочки из рук редактора, сунула их в сумку и ушла.

В 2000 году в Москву приехал Ерванд. Пока один: оглядеться, разведать, навести мосты. Снял в нашем подмосковном посёлке однокомнатную квартиру, собрал строительную бригаду, обновил «портфолио» фотографиями ставропольских евроремонтов. И каждое утро, сталкиваясь со мной по дороге на станцию, спрашивал про мамино здоровье, мою работу, предлагал совершенно бесплатно, из излишков стройматериалов сделать нам евроремонт. С арками, мозаикой в ванной, позолоченной лепниной на потолке из «гипс-картона».

После окончания филфака я устроилась учителем русского языка и литературы в нашу поселковую школу. Моими учениками стали младшие братья и сёстры бывших одноклассников и дети «из семей трудовых мигрантов» – таджики, армяне, молдаване, азербайджанцы.

Каждый год 21 февраля мы справляем Международный день родного языка. То подводим итоги конкурса сочинений «Мы разные, но мы вместе», то устраиваем вечер чтения стихов на родном языке. В этом году девочки настояли на организации кондитерского фестиваля народов мира. А из-за презрительного отказа мальчишек участвовать в изготовлении «тортиков-пироженок» представить армяно-азербайджанскую выпечку досталось мне.

Мама уже много лет не пекла пахлаву, кяту, шакер бура, шор гогал[59]. Да и в Баку она без особой радости замешивала тесто, напряжённо сверяясь со своей старой кулинарной тетрадкой. Поэтому сразу запаниковала, услышав мою просьбу:

– Ты что, Света! Знаешь, какое это трудное дело! Столько возни!

Её поддержал Ерванд, подкручивавший на кухне капающий кран:

– Э-э-э, мозги не делай, да! Купи готовое, сейчас в магазинах всё есть!

Но мне хотелось угостить моих семиклассников настоящим, домашним печёным, какое в послепасхальные понедельники приносил из дома Дима Туманян.

Я набрала в поисковике: «Купить домашнюю азербайджанскую, армянскую выпечку», прошла по верхней ссылке. На главной странице сайта размещалась фотография огромного торта в обильных кремовых волнах. Красных, жёлтых, синих. Я медленно вращала колёсико мышки, прокручивая фото румяных курабье и кяты, роскошных тортов, щедро украшенных кремовыми розами, орехами и фигурным шоколадом. Под каждым изображением был указан состав изделия, вес, способы доставки и стоимость в шекелях. Я немного помедлила, разыскала среди тегов «Мы», щёлкнула по нему. С яркой фотографии мне улыбалась забавно перепачканными шоколадом и мукой лицами семья Ривкес. Улыбающаяся пожилая женщина Эсфирь, худощавый загорелый мужчина Биньямин, трёх– и восьмилетние девочки Рина и Яффа, коротко остриженная девушка, Алида.

Мама без конца гладила фотографию на мониторе, «разговаривала» с тётей Фирой, детьми, Беником, Алидой:

– Ты почему нас не искала, почему дяде Эдику не позвонила? Почему маме ничего не сказала? Уехала в этот Израиль…

Ерванд подошёл к компьютеру, положил руку маме на плечо:

– Искала, как не искала, тётя Грета. В Ереван тёте, наверное, звонила… А там… Сами знаете.

Мама закрыла лицо ладонями, печально покачала головой:

– Э-эх, Нора-Нора! Нора-джан!

Ерванд тщательно запер нашу квартиру, подёргал дверь за ручку и положил ключи себе в карман. У подъезда нас ждало такси до Домодедова. Мама нервничала, то и дело спохватывалась, что что-то забыла, перепутала, не выключила. Ерванд терпеливо её успокаивал:

– Тётя Грета, валнаваца петка чи![60] Вот паспорт, вот очки, вот фотоаппарат, вот чемоданы, вот ваша дочка. С самолётом я тоже договорился: не бойтесь, низко-низко будет лететь. Всё, садитесь.

Ерванд захлопнул за мамой дверь, просунул голову в опущенное окно водителя, пожал ему руку, протянул деньги. Потом подошёл ко мне, осторожно приобнял за плечи:

– Ну ладно, давай не пропадай… Звони, если что.

Алиде – привет.

Ерванд взял с капота вынесенный из дома ковшик воды и приготовился плеснуть её вслед нашей машине. Я вдруг вспомнила бакинский обычай лить воду вслед уезжающим. Мама неукоснительно соблюдала его, провожая папу в Кадебек, а нас с Алидой – в пионерлагерь. Ещё раньше, я знаю, выливала воду вслед уезжавшей в Ереван старшей дочери моя бабушка. Уверена, кто-то из соседей-турков выплеснул стакан чистой колодезной воды вслед убегающей из Карса бабушкиной семье. Вылитая вслед вода, словно благословение, увлажняла, облегчала путь убегающим, уходящим, уезжающим.