Наталья Парыгина - Я вернусь! Неудачные каникулы Страница 20

— Такая красота, даже говорить ничего не хочется! — сказала Саша.

Я пожал плечами. Не хочется, так молчи. Я ведь молчу. Но девчонки не очень-то умеют молчать.

— Как это получается, — задумчиво проговорила Саша, — что один человек вдруг полюбит другого человека… Вот полюбит, и всё…

У меня в груди что-то радостно трепыхнулось и замерло. Первый раз в жизни девчонка заговорила со мной о любви. Она смотрела на оранжевое солнце и ждала от меня каких-то особенных слов. Я старался вспомнить хоть одну красивую цитату из лекции «О дружбе, любви и товариществе», которую читал у нас в школе лектор, но, как назло, ничего не вспоминалось, и я только глупейшим образом улыбался. Хорошо, что Саша смотрела на солнце, а не на меня.

— И всё думаешь и думаешь об этом человеке, — задумчиво-сладким голосом продолжала Саша.

У меня в уме очень быстро составилось продолжение диалога. «Кто же этот человек?» — спрашиваю я. «Этот человек — ты, — говорит Саша. — Я полюбила тебя с первого взгляда». После этого опять придётся что-то сказать мне, но я абсолютно не представлял, что говорят в таких случаях. И потому я не пытался узнать, кто «этот человек».

— Да, — сказал я удивлённо, — всё время думаешь.

После этого мы долго молчали, стоя рядом в нашем зелёном убежище, и следили, как солнце спускается к горам. Оно спускалось быстро, вот раскалённый диск уже коснулся краем вершины горы.

— Ты знаешь, почему я поступила в геологоразведочный техникум?

— Чтобы стать киноактрисой, — сказал я.

Мне было досадно, что она уклонилась от более занимательной темы. Через какой-нибудь час я уеду. Я хотел увезти с собой воспоминание не только об этом закате, который мы смотрели вдвоём, но и о чистой, самоотверженной любви.

— Нет, — сказала Саша. — Потому что мне ещё в школе нравился один мальчишка. И он поступил в этот техникум. Павлик Лукашин…

Идиот! Это я подумал о себе в порядке самокритики. Мне хотелось немедленно убежать от Саши, но тогда я бы выдал свои несбывшиеся надежды. И я стоял рядом с ней до тех пор, пока солнце не скатилось за гору.

Мы пришли как раз к ужину. Марков спешил ехать дальше, он обещал сегодня быть на Голубом озере.

— Хлеб вам будут привозить раз в неделю, — говорил он Вольфраму. — И почту тоже.

— Терпеть не могу чёрствый хлеб! — капризно проговорила Саша.

Я ей не сочувствовал. Я её ненавидел. Я злорадствовал, что ей придётся есть чёрствый хлеб.

— Мягкий геологам редко удаётся пробовать, — сурово сказал Марков.

Витька молчал — сердился на меня, что я согласился уехать.

— Готов, Гарик?

Это Марков.

— Готов.

Рюкзак у меня так и лежит в машине. Осталось самому запрыгнуть.

— Ну, счастливо.

Вольфрам крепко, по-мужски жмёт мне руку.

— В жизни не всегда удаётся делать то, что хочется, — говорит он.

— Ну да… Как там, в Якутии?

Вольфрам весело подмигивает мне:

— Нормально.

Подходит Витька:

— Ты ничего не забыл?

Заговорил всё-таки!

— Ничего.

— Жаль, что ты уезжаешь, — говорит Саша.

Ага! Теперь ей жаль…

Марков лезет ко мне в кузов. Мог бы ехать в кабине. Нет, лезет в кузов, чтобы мне не было скучно.

— Поехали, Иван!

Легко сказать — поехали. Совсем стемнело и ещё спустился туман, плотный, как слежавшийся снег. Ночь и туман. Как тут ехать? Иван потихонечку ткнулся в серую муть, которую фары машины едва могли пробить на несколько метров.

В машине полно мягкого, душистого сена. Два рюкзака. И два человека.

Иван уже выехал на дорогу. Но скорость не прибавляет. Или прибавил чуть-чуть. Полуторка ползёт, как трактор. Дорога идёт в гору.

— На горе не должно быть тумана, — говорит Марков, — на горе ветер разгоняет туман.

— Наверно, — соглашаюсь я, — на горе нет тумана.

Машина поднимается всё выше. В самом деле, туман редеет. Уже видно луну. Иван прибавляет скорость.

Свет фар теперь выхватывает у ночи порядочную полоску дороги. Мы опять спускаемся в долину, но тумана здесь нет. Какой-то зверёк вдруг выскакивает на светлую половину дороги и мчится впереди машины на своих тонких ножках.

— Заяц! — догадываюсь я.

— Молодой, любопытный, — отзывается Марков. — Свет привлекает. Тебя почему Гариком зовут? — спросил он. — Гриша ведь лучше.

— Не знаю, — сказал я. — С детства так. Я привык.

— Нравится тебе полевая жизнь?

— Я посуровей представлял.

— Бывает и посуровей. У геологов всякое бывает.

Чёрные степи лежат окрест. Далеко на горизонте горы чёрными зубцами врезаются в небо. Изредка в отдалении светятся яркие сигнальные огни буровых вышек.

— Вольфрам сказал — вы на Кубе были.

— Был.

— Интересно?

— Новое всё интересно.

Марков сидит близко от меня. Я вижу в ночном сумраке белую рубашку, руки, овал лица.

— Трудно там было, на Кубе. Не хватало самых простых вещей — молотков, сумок, чуть ли не с одними топорами выходили в маршрут. Район тяжёлый, горный. И тропическая жара — градусов тридцать пять при высокой влажности. В маршруты продирались сквозь лианы, страшные колючки и лианами перепутаны, как проволокой. На гору нас, правда, завозили машинами по лесовозным дорогам — там, на хребтах, валили сосны, а потом мы продирались сквозь эти заросли к ручью. И шли уж по ручьям, по колено в воде, там хоть нет колючек.

Я слушаю Маркова, стараюсь не потерять ни слова за гулом машины. Похоже, что геологам везде приходится нелегко. На севере. На Кубе. В Якутии… Недаром Вольфрам не советовал идти в геологи. Не советовал. А сам пошёл.

— Работали по-русски: пораньше встать, побольше сделать. Но уставали сильно. С одним нашим товарищем сделался сердечный приступ от соляного голодания. Потели очень много, а соли ели как обычно. Потом узнали, что надо есть больше соли, даже глотали в папиросной бумаге, как порошки.

— И кубинцы с вами работали?

— А как же. Работали и учились. Молодые ребята, вроде тебя, только колледжи окончили. Мы перед отъездом учили испанский, немного освоили разговорный язык, и переводчик один у нас был. Народ нам помогал — быстро узнали о русских геологах, подсказывали, где золото, хром, никель. Вообще богатый остров. Мы им составили геологическую карту и карту прогнозов.

Он ещё рассказывает мне о Кубе. О Фиделе Кастро, которого он видел однажды в гостинице. О горячих кубинцах, которые толкали и щипали русских в знак величайшего расположения, и играли для них на гитарах, и требовали автографы. О подводной охоте, увлёкшей русских геологов.

А потом мы долго молчим. Ровный гул мотора временами переходит в натужное рычание, словно машина жалуется на усталость.

Мне кажется, что дороге не будет конца. Но не оттого, что надоело ехать. Ничуть не надоело. И не хочется спать. Просто эта чёрная степь представляется бесконечной.

— «Эх, дороги, пыль да туман…» — вдруг негромко запел Марков.

Голос у него приятный, а ночь и гул машины придают песне какую-то особенную таинственность. Я подхватываю песню, и мы поём уже втроём — Марков, я и машина. А может быть, Иван тоже подтягивает.

Знать не можешьДоли своей…

Машина наконец замедлила ход, свернула с дорога и прямо по траве покатила круто под гору. Матово-чёрная гладь озера заблестела сквозь кусты, и казалось, что Иван решил завести машину прямо в озеро и утопить.

Но машина спускалась по косогору осторожно. Вдруг в кустах громко залаяла собака, и я увидел на берегу озера что-то белое.

Палатки.

Машина остановилась.

И сразу послышались людские голоса.

— Наконец-то! — сказал женский голос. Почему-то он показался мне знакомым. — Мы весь день вас ждали.

— Варенье сварили, — сказал мужчина с заметным кавказским акцентом, — но не дождались. То есть мы дождались, а варенье — нет. Два раза принимались есть.

— Съели? — спросил Марков.

— Съели.

В одной палатке вспыхнул свет.

— Приехали, Гарик, — сказал Марков.

Ночь

— Вот, — сказал Марков, — привёз тебе, Светлана, молодого человека вместо Павлика. Прошу любить и жаловать.

Светлана?

Полная женщина в брюках и свитере подошла ко мне и положила руки мне на плечи.

— Да мы знакомы, — сказала она. — Ты в отряде Вольфрама был? У Шехислама Абубакировича встречались, помнишь?

— Помню.

— Сергей, письма есть? — спросил кавказец.

— Есть. Давай, Карпис, бороться, — предложил Марков. — Если ты меня поборешь, сегодня отдам письмо, если я тебя — только завтра получишь.

— Я десять таких, как ты, положу на лопатки, — храбро заявил Карпис. — Потому что мне сегодня нужно письмо.

Они сбросили рубахи и вышли на середину поляны. Конечно, все остальные стали смотреть ночную борьбу.