Александра Бруштейн - Весна Страница 20

— Это очень плохо! Ужасно!

На следующее утро я, конечно, передаю Степе и Шниру слова дяди Мирона. Они понимающе переглядываются, и Шнир говорит мне серьезно:

— Ваш дядя, конечно, образованный человек. Но вот, понимаете, есть такие вещи, которых не знают и образованные люди! Ваш дядя сказал вам не самую правду, а только «около правды». Каст нету, есть классы. Подробно об этом вы узнаете в свое время — может быть, даже скоро. А пока вам надо знать одно: правящий класс всегда прав — ив жизни, и на суде. А угнетенный класс всегда считается неправым…

— А нельзя сделать так, чтобы этого безобразия не было? — допытываюсь я.

— Можно, — отвечает Шнир, снова переглянувшись со Степой. — Люди борются за это. Это называется «классовая борьба»… Понимаете?

Процесс подходит к концу. И уже ни у кого нет надежды, что он завершится благополучно для Дрейфуса.

Кончается и лето. Скоро начнутся занятия в институте.

Большой куст орешника под нашим окном в ветреные дни уже не просто шуршит ветвями, словно что-то бормочет, — нет, теперь ветви его стучат в стекло твердыми ореховыми «лапками». В каждой такой лапке от одного до пяти светлых пальчиков-орешков, иногда и больше. Лапки стучат в стекло — они зовут в лес, в поход за орехами.

Мы так устали от целого месяца волнений, — а что-то сегодня там, в Ренне? — от газет, от разговоров и споров (у нас, по обыкновению, с утра до вечера толпится взволнованный народ), — что иногда рады отдохнуть от всего, уйти в лес за орехами. Мама просто гонит меня, Леню и приходящих ко мне подруг:

— Довольно вам тут слоняться среди взрослых! Ступайте в лес! Собирайте орехи!

28 августа мы уходим в ореховый поход: Варя, Маня с Катюшкой, Леня и я (Лиды Карцевой с нами нет — мама ее заболела, папа увез маму за границу, а Лиду отправили до конца каникул в Петербург, к теткам-писательницам).

После отъезда Тамары, которую у нас никто не любил, Леня стал уже вроде не Тамарин, а мой старший брат. Все мои подруги любят Леню. Конечно, он, как все мальчишки, и насмешник и дразнилка. Но, если бы спросить у меня и у моих подруг, за что мы любим Леню, мы бы, наверное, ответили: Леня — надежный. Ему нельзя не верить, на него можно положиться.

Плохого Леня ничего не сделает, он и других остережет. Леня всегда и во всем поможет и выручит, как настоящий друг. Вот за это мы его и любим!

В азарте охоты за орехами — их необыкновенно много! — мы забредаем так далеко в лес, что никто из нас уже не соображает, в какой стороне наш дом.

— Друзья мои! — дурачится Ленька. — Мы попали в страшную беду! Мы заплутались в джунглях!

— Что же нам делать? — трагически, в тон ему, подаю реплику я. — Наступают сумерки, воют волки, свистят ядовитые змеи…

— Шипят гуси! Кудахчут куры! Положение безвыходное! — подхватывают девочки.

— И ужасно хочется пить! — жалобно стонет Катя.

Надурачившись вдоволь, решаем идти по симпатичной тропе, вьющейся среди леса. Бывают такие тропочки — бегут впереди человека, как собачки. Все равно выбирать не из чего — дорогу мы потеряли; спросить в лесу не у кого; и хотя змеи и не свистят, шакалы не воют, но пить хочется всем — не одной Катюшке. Куда-нибудь да приведет нас эта славненькая тропинка. К жилью, к людям…

Так и случается. Вскоре мы приходим к глухому забору и останавливаемся перед воротами с надписью:

Никто из нас здесь никогда не бывал. Я слыхала от папы, что здесь изготовляют лечебный кумыс.

Решаем зайти — попросить напиться. Узнаем, где мы находимся и как попасть домой.

За забором маленький дом, так ослепительно выбеленный известью, что он похож на снежный сугроб. Перед домом молодая женщина играет с крохотной девочкой — видно, с дочкой.

У женщины круглое лицо, плоское, как тарелка. На этом лице играют-дразнятся раскосые по-монгольски глаза, похожие на крупные синевато-черные изюмины (этот сорт изюма в магазинах называется «малага»), У девочки такое же круглое личико и такие же изюмины-глаза, как у матери. На голове у женщины круглая, плоская татарская шапочка-ободок, с которой свисает назад лоскут материи. Девочка простоволосая, на голове у нее много диковинных коротышек-косичек. Косички прыгают-пляшут на круглой девочкиной головке.

Отойдя от девочки шага на три, мать протягивает к ней подманивающие руки и ласково журчит-приговаривает:

— Ходите, ходите, ходите, ходите…

Осторожно, как по льду, девочка переступает босыми ножками и, пройдя пространство, отделяющее ее от матери, бросается в материнские руки, закинув головку и счастливо крича что-то на непонятном языке. Но, и не зная языка, понятно, что именно она кричит:

— А вот я и дошла! А вот я и дошла!..

Мать крепко охватила девочку руками, прижимает ее к себе.

И до того они обе прелестны, что в сердце невольно поднимается горячая волна. «Милые, какие милые!» — думаешь, глядя на них.

И вот Варя Забелина тоже протягивает руки к девочке и ласково манит ее к себе, повторяя те же воркующие, призывные слова, какими перед тем подманивала девочку мать:

— Ходите, ходите, ходите, ходите!

Мы с Катюшей и Маней делаем то же самое. Девочка смотрит на нас. Синевато-черные изюмины ее глаз выражают удивление: что это еще за четыре незнакомые растрепанные обезьяны зовут ее каждая к себе? Потом она пристально всматривается в каждую из нас по отдельности, словно выбирая: к которой направить свои еще нетвердые шажки? И выбирает Варю!

— Ходите, ходите, ходите, ходите! — гудит Варя добрым, шмелиным голосом.

Девочка слезла с материнских колен и сторожко туп-тупает по песку. И вот уже Варя подхватила ее на руки.

Я смотрю на Варю — Варю Забелину, нашу Варю… За четыре года я, казалось, выучила ее наизусть до последней черточки. Вздор, ничего я о ней не знала раньше! Вот этой нежной улыбки, этих ласковых глаз — ничего этого я прежде не замечала! Она красивая, наша Варя! И когда же расцвела эта спокойная красота, что никто этого и не заметил?

Радуясь новой забаве, девчушка обходит нас всех по очереди. И снова я, как прозревший слепой, впервые вижу, какими прелестными стали внезапно Маня и Катюша! Разве у Мани и вчера были такие огромные, задумчивые глаза? Вздернутый носик Катеньки Кандауровой — он, конечно, не сегодня вздернулся, как гребешок у петушка, — но раньше я не замечала, какое в нем веселое очарование!

Молодая женщина объясняет нам, что она — жена кумысника Муратова, зовут ее Фатимой. А призывное: «Ходите, ходите, ходите, ходите!» — это совсем не то, что «поди сюда, поди сюда, поди сюда!» Это имя девчушки — Хадити.

Хадити с вопросительным выражением смотрит на Леню.

Словно хочет спросить: «Ну, а ты, мальчик, что умеешь?»

И Леня, недолго думая, показывает свои таланты. Он пляшет вприсядку, а потом, встав на руки вниз головой, ходит вокруг нее на руках. Впечатление огромное! Хадити в полном восторге!

Фатима усаживает нас за одним из столиков, расставленных перед домом-сугробом. Вместо воды, о которой мы просили, Фатима приносит на подносе кружки с кумысом.

— Пей, пей! — приговаривает она. — Деньга нету? Другой раз принесешь…

Холодный — со льда — кумыс, кисленький, вкусный.

Расшалившаяся Хадити перелезает с одних колен на другие, гладит ручками наши лица.

Удивительно весело и приятно нам здесь — перед домом-сугробом! Словно пришли мы к близким, родным людям. Может быть, в первый раз за весь этот мучительный месяц, когда и встаешь и ложишься все с тем же тяжелым чувством опасения, — а что там, в далеком Ренне, неужели не оправдают, неужели опять осудят? — мы сегодня на несколько часов словно выключились из всего этого. Уже несколько часов мы бездумно веселы и беспечны. И это мы ощущаем как отдых — душа распустила напряженные мускулы, отогнала тревогу.

Внезапно за оградой раздаются конский топот и голоса. Наше мирное веселье прерывается появлением новых лиц. К белому домику-сугробу идут от ворот спешившиеся всадник и всадница с хлыстиками в руках. Оба очень элегантные: в особенности она — в черном платье-амазонке с длинным шлейфом, перекинутым через руку, в блестящем маленьком черном цилиндре на золотистых волосах. Она к тому же и очень красива.

Он некрасив, у него сонное лицо и глаза, прижмуренные, как у кота, только что пообедавшего очень вкусной райской птицей.

В незнакомых всадниках нет ничего враждебного или злого.

На них приятно смотреть — красивые, нарядные люди. Но с их приходом почему-то становится невесело, даже неуютно. Чувствуется — все мы это чувствуем, — пришли чужие люди.

Господин и дама тоже уселись за одним из столиков. Они пьют кумыс, перебрасываясь между собой французскими фразами. Стараюсь не слушать, чтобы не вышло, что я подслушиваю.

Расшалившись в играх с нами, маленькая Хадити приковыляла и к красивой амазонке. Девочке понравились сверкающие «игрушечки» в ушах незнакомки — крупные, переливающиеся огнями брильянтовые серьги. Хадити протянула ручки к красавице. Прелестный детский жест говорит: «Возьми меня на руки.