Вадим Фролов - Невероятно насыщенная жизнь Страница 20

18.25 — 19.00 — Обедали. А после обеда я все-таки заставил этого тунеядца Мишку посуду вымыть. И даже не слушал, что он там поет, а взял и ткнул его мордой в раковину. Правда, получил замечание от Ангелины Павловны.

— Ф-фу, Сеня, — сказала она басом, — от тебя я этого не ожидала. Такой воспитанный мальчик и… физические методы. Фи!

— А, катитесь вы! — сказал я. Уж не знаю, как это у меня вырвалось, но вырвалось, факт.

19.00 — 19.10 — Десять минут извинялся перед Ангелиной! Ну, наконец простила. Даже по голове погладила.

19.10 — 20.10 — Делал уроки. Занятая только начались, и уроков не так уж много, но все же час ухлопал. Бати еще нет.

20.10 — 22.00 — Засадил Мишку за уроки. Десять минут туника несчастного засаживал. Чуть было опять не применил физический метод, да маму пожалел. Она ужасно это переживает.

— Иди, Сеня, погуляй, отдохни, — сказала мама, а потом, словно извиняясь, добавила: — Если сможешь, в аптеку забеги. Наверно, лекарство готово… А то Мишутка потом сбегает…

— Нет уж, никуда Мишутка не сбегает. Набегался, — сказал я и взял рецепт.

В аптеке я потерял минут десять. Занес лекарство домой, а потом до 22.00 гулял. Ну, это время личное, имею я на него право или нет? Раз имею — значит, делаю, что хочу, и хронометраж тут ни при чем. А что я в это время делал, расскажу в другой раз. Между прочим, всего-то полтора часика и погулял, но рассказать есть о чем.

22.00 — Пришел домой. А дальше все неинтересно. Пришел батя. Ужинали. Телик немного посмотрели. Батя сидел мрачный, а раз он мрачный, значит, спрашивать у него ничего не надо. Сам расскажет, если захочет, — такой у нас порядок. Но он ничего не рассказал, а только, когда уже из-за стола вставали, спросил меня:

— Слушай-ка, ты Балашова-мальчишку знаешь?

— Веньку, что ли? Из двадцать седьмого?

— Да.

— Знаю. А что?

— Ничего… так. Завтра поговорим. Ну, я пошел.

— Опять, Вася? — спросила мама.

— Что сделаешь, Люда.

И уже в дверях опять спросил меня:

— Ну, как твой хронометраж?

Я только рукой махнул и пошел отдавать дяде Саше часы. Вот и весь хронометраж!

Глава вторая

…Дядя Саша лежал на тахте и читал, и вид у него был такой довольный и спокойный, что я даже позавидовал — вот у кого время наверняка зря не уходит. В комнате у него хорошо и интересно. У тахты большая лампа на палке с абажуром — торшер называется. Вдоль стен — полки с книгами, а на стенах и в стеклянном шкафу много разных сувениров, прямо музей. Он ведь весь мир облетал и отовсюду привозил что-нибудь интересное. «Тряпки меня не интересуют, их я и дома купить могу, — говорит он, — а вот такую штуковину, например, где ты увидишь? Разве в музее только. — И он показывал какую-нибудь страшнейшую маску, или красивую раковину, или открытки с видами разных стран. — Вот это — интересно: тут и история, и география, и память», — говорит дядя Саша. И я ему очень завидую.

— А-а, здорово! — сказал дядя Саша, когда я вошел. — Ну, как делишки?

Я протянул ему часы, он положил их на столик около тахты и посмотрел на меня с любопытством.

— Сделал хронометраж? — спросил он.

— Сделал, — сказал я и махнул рукой.

— Что так мрачно? — спросил он и засмеялся.

— Ерунда получилась, — сказал я.

— Дай-ка сюда.

— Да не стоит. Чепуха на постном масле.

— Давай, давай, вместе разберемся! — И он протянул руку за моим блокнотиком.

«Ладно уж, — подумал я, — может, он чего интересное скажет». И отдал ему блокнот. Ну и хохотал же он. Прямо по тахте катался и даже слезы вытирал. Я чуть было не обиделся, но он так здорово смеялся, что я тоже не выдержал и начал смеяться вместе с ним. Он наконец отхохотался и уже серьезно сказал:

— Да-а, Семен, прямо скажем, не ахти как получилось. Но все же некоторые выводы можно сделать.

Он вырвал из блокнота листок, взял со столика шариковую ручку и начал разными цветами писать что-то на этом листке. Писал, писал, а потом протянул мне эту страничку.

— Вот какая схема, — сказал он, — полюбуйся.

Я полюбовался. Красивая схемка получилась. Ничего не скажешь! Там все было разобрано по минуткам, но я не буду приводить тут всю эту схему, а только главное. Жутковато получалось. Вот посмотрите:

СУТКИ — 24 часа, или 1440 минут.

РАБОЧИЙ ДЕНЬ — от подъема в 7.00 до отбоя в 23.30–16 часов 30 минут, или 990 минут.

СОН: 1440 минут минус 990 минут =.450 минут.

Из 990 минут бодрствования непроизводительно потеряны («пшикнули»!):

а) До школы — 40 минут;

б) В школе — 60 минут;

в) После школы — 260 минут.

Всего:40 мин. + 60 мин. + 260 мин. = 360 мин.

Производительно затрачено:990 мин. — 360 мин. = 630 мин. Составим пропорцию:

990 — 100%

360 — X%

X= 360×100/990 =36,(36)%

Итак: время, которое «сгорело голубым огнем» составляет почти 36,4 % (!!!)

КОШМАР!!!

— Вот такие пироги, Семен, — сказал дядя Саша, когда я прочитал все это. — Баланс, прямо скажем, не в твою пользу. Что делать думаешь?

А что тут делать, подумал я и только головой помотал. Отличный «хронометражик», чтоб ему пусто было! Впрочем, это мне чтобы пусто было. До чего же безалаберный я человек! И вот ведь что получается: вроде и минуты свободной нет — все дела и дела, а на поверку оказывается не дела, а один пшик. У меня даже в горле пересохло от досады на себя, а дядя Саша посматривал на меня и так хитренько улыбался.

— Ладно, — сказал я, — допустим, с собой я как-нибудь справлюсь, а вот как быть со всякими… непредвиденными обстоятельствами?

Сказал и сам удивился — ишь как заговорил!

— Человек должен быть сильнее обстоятельств, — сказал дядя Саша.

— Это как? — спросил я.

— А вот так: ну какое для тебя обстоятельство Мишка, который не хочет просыпаться? А ведь ты на него в общей сложности, — дядя Саша посмотрел на листок, — в общей сложности совершенно зря потерял больше часа! Ухлопал ни за что ни про что.

— Я на него иногда еще больше ухлопываю, — разозлился я.

— А ты не ухлопывай, — спокойно сказал дядя Саша, — ты воспитывай. Скажи один раз: «подъем». И все! Как в армии.

— А если не встанет?

— Его дело. Раз проспит школу, два проспит, а на третий…

— Жалко. Попадет ему.

Дядя Саша поднял вверх указательный палец.

— «Не унижайте жалостью человека!» Кто это сказал? — спросил он.

— Этот… как его… ну, тот…

— Горький это сказал, балбес ты! — Дядя Саша шлепнул меня по макушке. — А теперь топай отсюда. Спать пора. А подсказывать я тебе ничего не буду. Сам не маленький. Подумай.

— Ладно, — сказал я, — подумаю. А вот тут как считать: скажем, я старичка проводил — это как? Потерянное время или нет?

— А ты хитер, — засмеялся дядя Саша. — На добрые дела время жалеть не надо.

— Да, а вы приписали.

— Ну ладно, — засмеялся он, — скости полчаса на доброе дело. Но ведь все равно — плоховато.

— Плоховато. А… а… Мишку будить разве не доброе дело?

— Это я тебе уже разъяснил.

— А отца искать?

— Ты дикарь или цивилизованный человек? Телефон на что?

— А две копейки?

— Ты, парень, не только хитрец, но и нахал. Иди спать!

— Ага! Не все так-то просто. Вот туалет, например. Как же я, когда там…

— Марш отсюда! — закричал дядя Саша. — Ты мне еще квартирные дрязги разводить будешь! Марш! — Он хлопнул кулаком по столику, на котором лежали газеты и журналы, так, что все они даже подпрыгнули.

Я вежливо сказал ему «спокойной ночи» и добавил что-то насчет того, что у летчиков должны быть железные нервы. Он засмеялся и погрозил мне пальцем.

— А между прочим, — сказал он, — интересно, почему это у тебя от 17.15 до 18.00 сорок пять минут «сгорели голубым огнем»? А?

Ну что ты с ним делать будешь? Уел ведь все-таки.

— Да так, — сказал я. — Так вот… как-то…

Дядя Саша хмыкнул и уткнулся в книгу, а я пошел домой и почти сразу лег. Подумать было над чем, и я стал вспоминать этот день. И, во-первых, вспомнил эти сорок пять минут: от 17.15 до 18.00. А было вот что. После того, как мы расстались с батей, я сразу побежал домой. Бежал, бежал, а на углу Моховой и Белинского растянулся на тротуаре. Какой-то тип подставил мне ногу, и я шлепнулся носом вперед. Правда, удачно шлепнулся — ничего не расквасил. Я сразу вскочил, злой, как черт. Смотрю, стоит здоровенный парень, черный, как цыган, и смеется. И зубы у него, как у нашего Повидлы — белые-белые и мелкие; мне даже показалось, что у него и клыки собачьи есть. Глаза у него маленькие, как бусины, и темные-темные, так что кажется — их вовсе и нет, а есть просто черные дырки вместо глаз. Мне стало почему-то страшновато и сразу расхотелось ругаться. А он посмеялся еще немного и вдруг перестал, и рожа у него стала странная — словно ее перекосило на одну сторону. Он взял меня за плечо, прямо как будто клещами вцепился, и сказал: