Марк Твен - Приключения Тома Сойера Страница 21

Внезапно у борта парохода взвился столб белого дыма; когда этот дым превратился в безмятежное облако, до слуха зрителей донёсся тот же унылый звук.

— Теперь я знаю, в чём дело! — воскликнул Том. — Кто-то утонул!

— Верно, — заметил Гек. — То же самое было и прошлым летом, когда утоп Билли Тернер; тогда тоже стреляли из пушки над водой — от этого утопленники всплывают наверх. Да! А ещё возьмут ковриги хлеба, наложат в них живого серебра[30] и пустят по воде: где лежит тот, что утоп, там хлеб и остановится.

— Да, я слыхал об этом, — сказал Джо. — Не понимаю, отчего это хлеб останавливается?

— Тут, по-моему, дело не в хлебе, а в том, какие над, ним слова говорят, когда пускают его по воде, — сказал Том.

— Ничего не говорят, — возразил Гек. — Я видал: не говорят ничего.

— Странно!.. — сказал Том. — А может, потихоньку говорят… про себя — чтобы никто не слыхал. Ну конечно! Об этом можно было сразу догадаться.

Мальчики согласились, что Том совершенно прав, так как трудно допустить, чтобы какой-то ничего не смыслящий кусок хлеба без всяких: магических слов, произнесённых над ним, мог действовать так разумно, когда его посылают по такому важному делу.

— Чёрт возьми! Хотел бы я теперь быть на той стороне! — сказал Джо.

— И я тоже, — отозвался Гек. — Страсть хочется знать, кто это там утоп!

Мальчики глядели вдаль и прислушивались. Вдруг в уме у Тома сверкнула догадка:

— Я знаю, кто утонул. Мы!

В тот же миг они почувствовали себя героями. Какое торжество, какое счастье! Их ищут, их оплакивают; из-за них сердца надрываются от горя; из-за них проливаются слёзы; люди вспоминают о том, как они были жестоки к этим бедным погибшим мальчикам, мучаются поздним раскаянием, угрызениями совести. И как чудесно, что о них говорит целый город, им завидуют все мальчики — завидуют их ослепительной славе.

Это лучше всего. Из-за одного этого, в конце концов, стоило сделаться пиратами.

С наступлением сумерек пароходик занялся своей обычной работой, и лодки исчезли. Пираты вернулись в лагерь. Они ликовали. Они гордились той почётной известностью, которая выпала на их долю. Им было лестно, что они причинили всему городу столько хлопот. Они наловили рыбы, приготовили ужин и съели его, а потом стали гадать, что теперь говорят и думают о них в городке, и при этом рисовали себе такие картины общего горя, на которые им было очень приятно смотреть. Но когда тени ночи окутали их, разговор понемногу умолк; все трое пристально смотрели в огонь, а мысли их, видимо, блуждали далеко-далеко. Возбуждение теперь улеглось, и Том и Джо не могли не вспомнить о некоторых близких им людях, которым вряд ли было так же весело от этой забавной проделки. Явились кое-какие сомнения. У обоих стало на душе неспокойно, оба почувствовали себя несчастными и два-три раза невольно вздохнули. В конце концов Джо робко осмелился спросить у товарищей, как отнеслись бы они к мысли о возвращении в цивилизованный мир… конечно, не сейчас, но…

Том осыпал его злыми насмешками. Гек, которого никак нельзя было обвинить, что его тянет к родному очагу, встал на сторону Тома, и поколебавшийся Джо поспешил «объяснить», что, в сущности, он пошутил. Джо был рад, когда его простили, оставив на нём только лёгкую тень подозрения, будто он малодушно скучает по дому. На этот раз бунт был подавлен — до поры до времени.

Мрак ночи сгущался. Гек всё чаще клевал носом и наконец захрапел; за ним и Джо. Том некоторое время лежал неподвижно, опираясь на локоть и пристально вглядываясь в лица товарищей. Потом он тихонько встал на колени и начал при мерцающем свете костра шарить в траве. Найдя несколько свернувшихся в трубку широких кусков тонкой белой коры платана, он долго рассматривал каждый кусок и наконец выбрал два подходящих; затем, стоя на коленях возле костра, он с трудом нацарапал на каждом куске несколько строк своей «красной охрой». Один из них он свернул по-прежнему трубкой и сунул в карман, а другой положил в шляпу Джо, немножко отодвинув её от её владельца. Кроме того, он положил в шляпу несколько сокровищ, бесценных для каждого школьника, в том числе кусок мела, резиновый мяч, три рыболовных крючка и один из тех шариков, которые называются «взаправду хрустальными». Затем осторожно, на цыпочках он стал пробираться между деревьями. Когда же почувствовал, что товарищи остались далеко позади и не услышат его шагов, пустился что есть духу бежать прямо к отмели.

Глава XV

ТОМ УКРАДКОЙ ПОСЕЩАЕТ РОДНОЙ ДОМ

Через несколько минут Том уже шагал по отмели вброд, направляясь к иллинойсскому берегу. Он прошёл полдороги, и лишь тогда река дошла ему до пояса; дальше нельзя было идти вброд, потому что мешало течение. До противоположного берега оставалось всего какая-нибудь сотня ярдов, и Том, не задумываясь, пустился вплавь. Он плыл против течения, забирая наискосок, но его сносило вниз гораздо быстрее, чем он ожидал. Всё-таки в конце концов он приблизился к берегу, поплыл вдоль него, отыскал подходящее низкое место и вылез из воды. Ощупав карман куртки, он убедился, что кора не пропала, и пошёл дальше по прибрежному лесу. С его одежды потоками сбегала вода. Ещё не было десяти часов, когда он вышел из леса на открытое место — против самого города — и увидел, что у высокого берега, в тени деревьев, стоит пароходик. Всё было тихо под мерцавшими звёздами. Том неслышно спустился с кручи, напряжённо глядя по сторонам, соскользнул в воду, проплыл несколько шагов и пробрался в ялик, который был привязан к корме пароходика. Он улёгся на дно, под скамейки, и с замиранием сердца стал ждать.

Вскоре ударил надтреснутый колокол, и чей-то голос скомандовал: «Отчаливай!» Через минуту нос челнока подбросило волной, которую подняли колёса пароходика, и путешествие началось. Том был счастлив своей удачей; он знал, что это последний рейс и что дальше пароходик никуда не пойдёт. Прошло двенадцать или пятнадцать томительно долгих минут. Колёса перестали работать. Том вылез из ялика и в темноте поплыл к берегу. Чтобы не наткнуться на случайных прохожих, он проплыл лишних полсотни ярдов и вышел на берег ниже, чем ему было нужно.

Тут он сразу же пустился бежать, выбирая самые пустынные переулки, и вскоре очутился у тёткиного забора на задворках. Он перелез через забор, подкрался к флигелю и заглянул в окно гостиной, так как там горел свет. В комнате сидели тётя Полли, Сид, Мери, мать Джо Гарпера и о чём-то разговаривали. Они расположились у кровати. Кровать была между ними и дверью. Том подошёл к двери и начал осторожно поднимать щеколду; затем тихонько толкнул дверь; она скрипнула; он продолжал осторожно нажимать, вздрагивая всякий раз, когда раздавался скрип; наконец, как ему показалось, перед ним раскрылась такая широкая щель, что он мог протиснуться сквозь неё на коленях; он просунул голову и осторожно пополз.

— Отчего это пламя свечи так запрыгало? — сказала тётя Полли. (Том пополз быстрее.) — Должно быть, дверь не закрыта. Ну да, конечно. С некоторых пор тут творятся престранные вещи. Поди закрой дверь, Сид!

Том как раз вовремя нырнул под кровать. Он дал себе время отдышаться и затем подполз так близко, что, пожалуй, мог бы дотронуться до тёткиной ноги.

— Так вот, я говорю, — продолжала тётя Полли, — что он был вовсе не злой, а только озорник, ветрогон — то, что называется сорвиголова. Но что с него взыщешь? Сущий жеребёнок. А зла он никогда никому не желал. И сердце у него было золотое. Добрее мальчугана я не знала…

И она заплакала.

— И мой Джо был такой же: шалит, балуется, как будто в нём тысяча бесов, а добрый, ласковый, лучше не надо! Господи, прости меня, грешную! Ведь я задала ему трёпку за сливки, а у самой из головы вон, что сама же я эти сливки выплеснула, потому что они прокисли!.. И только подумать, что я никогда больше не увижу его тут, на земле, — бедного, обиженного мальчика, никогда, никогда, никогда!

И миссис Гарпер зарыдала так, словно сердце у неё вот-вот разорвётся.

— Я надеюсь, что Тому теперь хорошо в небесах, — сказал Сид. — Но если бы он вёл себя немножко лучше… тут, на земле…

— Сид! (Том почувствовал, как сердито загорелись у тётки глаза, хоть и не мог её видеть.) Не смей говорить дурно о моём Томе, когда его нет в живых! Да, сударь, теперь о нём позаботится бог, а вы не беспокойтесь, пожалуйста… Ох, миссис Гарпер, уж и не знаю, как я это переживу! Просто и представить себе не могу! Он всегда был для меня утешением, хотя часто терзал моё старое сердце.

— Бог дал, бог и взял. Благословенно будь имя господне! Но это так тяжко, так тяжко! Не дальше как в прошлую субботу мой Джо подходит ко мне и как бабахнет пистоном под самым моим носом! Я в ту же минуту так оттолкнула его, что он упал. Не знала я тогда, что он скоро… Ах, сделай он это теперь, я расцеловала бы и благословила его…