Любовь Воронкова - Личное счастье Страница 21

– Поезжай, поезжай, – живо подхватила Зина, – это ты хорошо придумала. Только… а как же мама?

– А мама – как хочет.

Лицо Тамары стало замкнутым, жестким. Зину поразило это. Она не любила грубую, глупую, самодовольную Антонину Андроновну. Но ведь Тамаре-то она мать?

Может быть, плохая мать? Может быть, плохие матери тоже бывают? И как получается это – матери, которых так горячо любят, матери, которые так нужны своим детям, вдруг умирают? И как получается, что матери, которые живы, здоровы и долго еще будут жить, не нужны своим детям?

– А пока ответ придет… даже не знаю, как и жить.

В голосе Тамары послышалась растерянность, и это тронуло Зину. Все строит из себя взрослую, а сама так же, как Антон, запуталась и не знает, как из этого вылезти и что делать.

– Займись чем-нибудь, – ласково, словно перед ней была младшая сестра, сказала Зина. – Я знаю, что тебе с ребятишками скучно. Но ты попробуй. Они такие потешные, такие занятные, вот ты увидишь! И ты можешь нам помочь. У нас сейчас столько хлопот, прямо вздохнуть некогда! Пойдем со мной!

Зина повернула обратно. Тамара равнодушно последовала за ней. Ей было все равно куда идти, только бы не остаться одной.

Елена Петровна встретила их внимательным взглядом. Зина улыбнулась ей:

– Тамара будет нам помогать!

– Ну помогать так помогать, – сказала Елена Петровна. – Садитесь к столу, надо «деду» рубаху с красными ластовицами сшить.

Зина проворно начала разбираться в разноцветных лоскутьях материи, чтобы найти подходящий кусок. Тамара взяла иголку, вдела нитку. А потом склонилась головой на руку и забыла, где она и зачем сюда пришла.

В лагере шумела пестрая, полная веселых забот жизнь. Там, над кустами сирени, взлетали краснокрылые и серебряные самолеты – ребята готовились к соревнованиям по запуску моделей. В другой стороне слышались музыка и песни. На открытой спортивной площадке ребята учились прыгать через препятствия. Всюду звонкие голоса, смех, движение…

Но Тамара не чувствовала этой атмосферы безмятежной ребячьей радости. Шум и смех раздражали ее. Лагерный сад казался жалким: насажали каких-то липок, а от них даже и тени почти нет. А эти самодельные палатки называются беседками? А этот грубый дощатый шкаф, набитый книжками, – библиотека? А эти картонные и жестяные самолеты, что взовьются сейчас над кустами, – дело, которым можно всерьез заниматься? А эта учительница, которая тратит время на пустяки, – с ней можно дружить?

– Ну что я буду тут делать? – угрюмо пробормотала она. – Зачем ты привела меня сюда?

Зина не ответила. Она тревожно оглядывала площадку. Где же Антон? Неужели опять убежал и обманул ее?

Зина, как встревоженная птица, облетела площадку. И в самом дальнем углу, за кустом, она увидела Антона. Антон стоял на коленях и, пригнувшись, испуганно выглядывал из-за куста. Зина облегченно перевела дух.

– Фу, Антон! Ты меня испугал. Ты что, в прятки играешь?

Увидев Зину, Антон выскочил из-за куста, бросился к ней и, как маленький, схватился за ее руку.

– Что с тобой, Антон?

Антон, оглянувшись вокруг, заставил Зину наклониться к нему.

– Он приходил! – прошептал Антон ей в самое ухо. – Он там стоял. У ворот.

– Кто стоял?

– Яшка. И рожи строил. А тебя нету… Я испугался и спрятался. Только он все равно меня видел.

Зина огорчилась. Опять эта черная тень Антоновой жизни – Яшка Клеткин!

– Ничего, Антон, – сказала она как можно спокойнее, – играй. Яшка тебе ничего не сделает.

А сама прошла прямо к Елене Петровне.

– Елена Петровна! Что делать? Опять этот Яшка здесь. Ну чтоб он пропал куда-нибудь! Почему такие люди живут на земле? Хоть бы он провалился!

Зина готова была расплакаться от досады. Она так устала бороться с этим противным, отвратительным Яшкой!

– Ты опять за свое, Зина? Зачем же Яшке куда-то проваливаться? Он ведь тоже человек.

– Ну какой же он человек, Елена Петровна? Он уже и сейчас вор и бродяга, а когда вырастет, будет бандит. Это разве человек?

– А все-таки пока что человек. Надо выручать его.

– Откуда выручать?

– Да вот из той трясины, в которую он попал. Он сейчас как слепой, он не понимает, куда идет.

– Да разве с ним можно сговориться? Вы, Елена Петровна, еще не знаете, как мы все намучились из-за него. Хоть бы он куда-нибудь сбежал! Он уже убегал из дому, только его поймали. Ну пусть бы убежал так, чтобы его и не поймали больше, чтобы мы избавились от него!

Елена Петровна опустила шитье на колени, подняла на Зину глаза, и между бровями у нее появилась знакомая горькая морщинка.

– Зина, Зина, что ты говоришь! Ну мы избавимся от него. А те люди, к которым он явится, пускай мучаются? И вообще, пускай пропадает человек? Человек, который мог бы сейчас готовиться вступать в комсомол, который стал бы учиться и работать, как настоящие советские люди.

– Он не будет учиться и не будет работать.

– Попробуем, посмотрим. Яшка тебе кажется страшнее, чем он есть. Поверь мне.

Зина почувствовала, что не права. Но ей было так жалко Антона, который, притихший и все еще испуганный, сидел в дальнем уголке площадки и глядел на нее оттуда своими широко раскрытыми глазами. И себя жалко. Разве не из-за этого противного Яшки так расстроился отец, и разве не из-за него она не пошла с ребятами в поход?

И все-таки она была не права, а права Елена Петровна. Только как же быть? Значит, так и терпеть этого противного Яшку?

– Терпеть не надо, – сказала Елена Петровна, и опять морщинка появилась между бровей. – Надо нам с тобой постараться сделать так, чтобы этот противный Яшка не стал бы противным. А стал бы таким же хорошим парнишкой, как и все наши ребята.

– А разве это может быть?

– А почему же нет? Давай постараемся. Трудно очень, Но если мы с тобой все-таки очень постараемся?

Зине было приятно слышать это «мы с тобой», в сердце росло чувство признательности к ее с детства любимой учительнице. Но все-таки ей трудно было согласиться с Еленой Петровной.

– Я не могу, – сказала Зина, – я не люблю его. Я не хочу глядеть на него. Не могу глядеть.

Елена Петровна вздохнула и снова принялась за шитье.

– Я понимаю тебя, Зина, ты слишком от него натерпелась. Но ведь каждый человек многогранен. Ты увидела только самые плохие стороны Яшки. А может, он так повернется, что станут видны и хорошие. И тогда ты скажешь сама себе: «А ведь я была к нему несправедлива!»

ТАМАРЕ ДАЮТ ПОРУЧЕНИЕ

Свежая зелень деревьев, кустов и трав заслоняла от жаркого, душного дыхания асфальтовых мостовых и каменных домов. Шум городского движения почти не доносился сюда. Вошли в железную калиточку за высокую ограду и сразу очутились в тихой зеленой стране, где цветут липы, а по розоватым дорожкам рассыпаны солнечные зайчики, где на большом пруду плавают лебеди, утки, гуси, и розовые фламинго стоят и дремлют, отражаясь в темно-зеленой воде.

Дорожка ведет все дальше, в глубь этой необыкновенной страны, и все новые неожиданности возникают в пути. Вот зеленая полянка, отделенная от дорожки редкими прутьями изгороди, а среди этой яркой зелени гуляют забавные зебры, маленькие упитанные полосатые лошадки. А дальше – олени, хорошенькие олешки с россыпью светлых пятен на коричневых спинах.

– А почему у них такие пятнышки? Вот у северных оленей нету, а у них есть.

– Потому что они пятнистые. – Тамара не нашлась, что еще ответить Кондрату, она как-то не задумывалась над этим.

– А почему эти пятнистые, а северные не пятнистые? – продолжал Кондрат, сосредоточенно сдвинув брови. Этот человек был вдумчивый и пытливый, и таким ответом от него отделаться было нельзя.

– «Почему, почему»… – Тамара понемногу начинала раздражаться. – Потому что та одна порода, а эта – другая.

– А может, потому, что они в лесу живут? – задумчиво сказала Юля Синицына. – Может, чтобы им лучше прятаться? Идет какой-нибудь зверь, тигр или еще кто, а олень прижмется под деревом и будет стоять.

– Ну и что же? – спросила Полянка. – А тигр в это время ослепнет, что ли?

– Не ослепнет! А подумает, что это просто солнечные кружочки, и не разглядит издали олешка.

Тамаре припомнилось, что она где-то читала об этом. Ну конечно, это так. А северные потому без пятен, что ведь они в тундре, а там деревьев нет. И у тигра полосы для того, чтобы он не очень был заметен в лесу: там кусты, высокие травы, от которых ложится полосатая тень… Можно бы, конечно, еще что-нибудь придумать и рассказать ребятам. Но они уже не обращались к ней. Они шли впереди, забыв о Тамаре, читали вывески на клетках зверей, что-то соображали, о чем-то догадывались, громко удивляясь всему, что видели.

Письма от отца не было. Дни проходили, как в заключении. Хотелось вырваться, бежать, хотелось спастись от своей тоски. Отец все понял бы и сразу помог бы Тамаре. Ведь он любил ее, он, бывало, разговаривал с ней, как со взрослой, делился своими думами. А теперь она поделилась бы с ним. И, наверное, он что-нибудь сказал бы такое, от чего Тамара сразу успокоилась бы, знала бы, что ей делать и как жить.