Сергей Баруздин - Повести и рассказы Страница 21

— Да не беда это. Не думай сейчас! — успокоил ее Егор Спиридонович. — Получишь пенсию — отдашь. Пятнадцать рублей, как договорились. А впрочем, ладно, двенадцать можно. Случай такой…

Егор Спиридонович двинулся к выходу.

Вид у него был деловой и, как показалось Павке, даже довольный. Таким его Павка наблюдал не раз. Всегда, когда у Егора Спиридоновича появлялась работа.

В дверях Павка заметил отца и мать. Они рассуждали о чем-то с соседкой Завьяловых.

Павка прислушался.

— Вот он, хваленый ваш! — говорил отец. — Золотые руки! Да только кому радость от них? Понимаю, когда человек для людей трудится. А этот что? Для кармана своего! С таким не то что в коммунизм идти, а и сейчас тошно…

Павка слушал отца, и ему казалось, что это он про Егора Спиридоновича говорит. Может, и верно. Уж очень точные слова. И сам Павка об этом думал, да выразить не мог.

— Мало ли! И другие берут, — робко возразила мать. — Ведь не так, за дело.

— За дело. Не всякое дело деньгами надо мерить, — сказал отец. — А то, что есть еще такие, верно. Вчера были — терпели. И сегодня еще кое-где встречаются. Но только не завтра!

…Павка вышел на улицу и вновь заметил Егора Спиридоновича. Он стоял у калитки.

Тут они нечаянно и столкнулись.

— Ты, дружок! — обрадовался Егор Спиридонович, похлопав Павку по плечу. — Пропал совсем, не заходишь! Что так?

Павка смутился, не зная, что ответить.

«Соврать что-нибудь? Или так отговориться? — пронеслось в голове. — А как?»

Егор Спиридонович продолжал ласково смотреть на Павку. И от этого Павке стало почему-то еще больше не по себе. Лицо его покрылось красными пятнами.

И вдруг Павка словно вспомнил что-то. Вспомнил, собрался с мыслями и выпалил дрогнувшим голосом:

— А вы деньги за все берете?

ВЕРИТЬ И ПОМНИТЬ

Прошлой зимой я получил телеграмму от Николая Ивановича, старого фронтового товарища. Телеграмма на первый взгляд была полушутливая, полусерьезная: «Приезжай погостить, отдохнуть. Бери больше бумаги, чернил. Расскажу одну историю. О женщине и ее сыне. И не только о них. Не пожалеешь! Жду! Николай».

Товарищ мой учительствовал в небольшой сельской школе, что находилась в ста километрах от областного российского города.

Недолго думая я собрался и поехал… И не пожалел. Во всяком случае, недавно я ездил туда опять. То, что я увидел там и узнал, и стало этой небольшой повестью…

1

После уроков Тимка задержался в школе. Он кормил рыб и птиц, чистил клетки, менял воду в большом аквариуме. Рыбы там были теперь самые что ни на есть простецкие, из соседнего пруда. А прежде, говорят, интересные водились — хвостатые, будто породистые петухи. Но как-то пустили мальчишки в аквариум двух маленьких усачей. В пруду их поймали, что ли, или в речке. Так эти самые усачи за одну ночь пожрали всех красивых рыб. Усачей за это выбросили школьному коту, а новых хороших рыб так и не достали.

— Сами виноваты, — сказал директор. — Вы бы еще акулу туда пустили…

В Ельницах был и пруд и небольшая речка. В теплое время многие занимались здесь рыбалкой.

И рыба в этих местах именовалась почему-то по-своему. Обычные караси звались пегашками, плотва — блестунами, окунишки — красноперыми, а сомы — усачами.

Правда, мать не соглашалась.

— Какая сейчас рыба! — говорила она. — Вот до войны, правда, была… Красивая рыба была!

До войны. Мать почему-то всегда говорила эти слова: «до войны». И еще, тоже часто, — «в войну». Вроде так получалось, что и до войны, и в войну было что-то настоящее…

Как-то Тимка даже не выдержал, спросил:

— А ты что все войну вспоминаешь?

— Она в душе, Тимок, прошла, — сказала мать. — Не забыть ее потому нам, никак не забыть… Не дай бог тебе такого пережить, Тимок, — войну!

Сам Тимка рыбалку не очень любил. Но однажды он все же пошел на речку с удочками. Ради матери. Обидно ему стало. Во всех домах, где отцы есть, частенько едят уху из свежей рыбы. А у них — нет.

«Чем я хуже других?» — решил Тимка и отправился рыбачить. И наловил. Больше десятка. Мать была рада.

Вроде даже смутилась.

— Уху на славу сварим, — сказала она. — Как при нашем втором папке.

Это Тимка и сам помнил. Папка любил рыбалить. Может быть, поэтому Тимка и пошел на рыбалку. И еще потому, что уж очень мать думает много, все вспоминает что-то. То про «до войны». То про первого папку. То про «в войну». То про второго папку. В общем, пошел Тимка ради матери на рыбалку. Только объяснять этого не стал.

Мария Матвеевна хвалила уху.

— А говорила, рыбы у нас нет, как прежде, — произнес Тимка.

— Мне так все кажется, что раньше лучше было, — сказала мать. — Не серчай, Тимок…

А уха и впрямь получилась тогда хорошая.

Вот лето придет, Тимка опять наловит матери рыбы! Чтоб не думала, что раньше только все лучше было…

Тимка влил в аквариум ведро свежей воды и принялся за лягушек. Вычистил банку, где копошились пучеглазые, набросал им еды.

Предстояло самое сложное — отсадить три штуки в отдельную посуду. Это — для старшеклассников. У них зоология сегодня, так они лягушек режут. Для опыта! Говорят, на опытах девчонки всегда визжат. Чудно! Старшие, а боятся!

Когда Тимка освободился, в школе уже начались занятия второй смены. В коридоре было пусто. За дверями классов слышались голоса преподавателей.

Вот ходит по классу Архимед и медленно произносит в такт шагам что-то про равномерное движение.

Архимед — это Николай Иванович, большой усатый добрый человек, любимец всех ребят. И зовут они его Архимедом любя. Говорят, он даже на войне был и наград у него много. Только почему-то не носит Архимед свои награды.

Тимка у матери спрашивал почему.

— Стесняется, Тимок, — говорила мать. — Он ведь скромный у нас, Николай Иваныч… И нервный…

Николай Иванович, правда, неспокойный. Он никогда ничего не объясняет сидя — ходит между партами, чуть раскачиваясь, заложив руки за спину, и говорит, будто диктует.

И урок Архимед спрашивает тоже стоя, тоже раскачиваясь, и сопровождает каждую услышанную фразу словами: «так» или «не так».

В старших классах Николай Иванович преподает физику, а в младших — труд. Но младшие все равно зовут его Архимедом. И Тимка раньше звал.

Но как-то раз Тимка попался. Вышел из школы и говорит:

— Мне Архимед наверняка завтра тройку влепит…

— А что! И влеплю! Только совестно тебе будет. С такой-то матерью, как у тебя, не тройки, а пятерки надо получать.

Оказалось, что Николай Иванович тут как тут. И все слышал.

Стыдно стало Тимке. И перед ним, и перед матерью, которую Николай Иванович вспомнил.

А Николай Иванович идет рядом с Тимкой и спрашивает:

— Ну, а ты знаешь, кто такой Архимед? Кем был этот человек? Что он сделал полезного?

— Не знаю, — признался Тимка.

На самом деле он не знал даже, что Архимед — это человек.

— Тогда слушай… — предложил Николай Иванович.

И все про мудрого древнего грека рассказал.

— Вот видишь, не так уж худо быть Архимедом! — закончил Николай Иванович. — Неплохо бы и нам с тобой столько для людей сделать. А?

— Да, неплохо бы, — согласился Тимка.

С того дня он уже не называл Николая Ивановича Архимедом.

И не потому, что Николай Иванович меньше Архимеда полезного для людей сделал. Может быть, наоборот — больше. И матери он помогал. И на войне воевал. И ребят учил.

А просто потому, что Архимед, оказалось, древним был. А Николай Иванович — какой же он древний? Он совсем и не старый даже.

«Очаровательная проза Лермонтова явилась в русской литературе замечательным…» — доносится из соседнего класса певучий голосок Валерии Анатольевны, которую старшие ребята так и зовут: «наша прелестная».

Тимка улыбается: преподавательница литературы очень любит красивые слова. Она и не на уроках-то говорит будто поет: «нежнейшая», «очаровательная», «бесподобно прекрасная…».

Года два назад Валерию Анатольевну торжественно провожали на пенсию. Совхоз ей радиоприемник подарил. Был вечер, на котором говорили разные хорошие слова, и старая учительница расплакалась:

— Если б Верочка моя была тут… Родненькая моя…

Тимка не знал, кто это — Верочка. Спросил у матери.

— Всем беды война принесла, — сказала мать. — Вот и у Валерии Анатольевны дочка в войну пропала. Единственная дочка…

Под конец Валерия Анатольевна сказала, что нежнейшим образом благодарит всех за сверхлюбезное внимание и будет помогать на первых порах новому преподавателю языка и литературы, которого обещали прислать из области.

Но новый преподаватель ни тогда, ни потом так и не приехал, и Валерия Анатольевна продолжала вести уроки. Как и прежде, приходила она каждый день в школу, вела уроки, и никто уже не вспоминал, что «нашу прелестную» проводили «на заслуженный отдых».