Мария Халаши - На последней парте Страница 21

— Мы придумали бы, как сделать, чтобы у тебя оставалось больше времени на занятия. Потому что самое важное сейчас для тебя — учиться. Мы поговорим еще обо всем, ребята будут помогать, и тебе станет легче.

— Нет, не надо ребят, не надо! — воскликнула Кати неожиданно громко, так что даже незнакомая учительница подняла голову из-за своих тетрадей.

Тетя Дёрди взяла руку Кати в свою. Коричневая лапка исчезла под ее белыми пальцами. Кати с ужасом вспомнила, какие грязные у нее ногти.

— Знаю, девочка, — негромко говорила тем временем тетя Дёрди, — у тебя на сердце полно царапин и колючек. Ты не говорила мне, но я все равно знаю. И вся эта история с елкой мучила тебя. Мы поговорим еще об этом, и еще о многом другом. Все началось с того дня, когда никто не захотел сидеть с тобой.

«И совсем не с этого, а еще с кондитерской, откуда Маргитка меня выгоняла, официанта натравливала…»

— Но знаешь, почему они не хотели сидеть с тобой? Потому что ты была грязнуля, лохматая…

«Я не была тогда лохматая, даже ленту вплела в волосы».

— …И еще на тебе была такая необычная, такая длинная юбка. А дети не любят необычного. Да и взрослые тоже. Ты была, словом, немножко не такая, как они. И не только из-за юбки. Ты не слушалась, дичилась, все время была готова к отпору, толкалась, дралась, мне тоже отвечала невежливо, не так, как полагается. И с учебой у тебя неважно. Я-то знала, что ты неплохая девочка, что сердце у тебя доброе, добрее, может быть, чем у многих других ребят в классе, — но если ты отвечала плохо, я должна была ставить тебе единицу, а если ты опаздывала, не могла не отчитать тебя. Да еще этот недельный прогул! Помнишь?

«А все же Крайцар славный. И даже этот противный Беллак стоит всего четвертого «А», что ни говори».

— Слушай меня, Кати! В жизни множество самых разных правил, которым нужно подчиняться, даже если это нелегко. Иначе все полетело бы вверх тормашками. Ты только представь себе, что было бы, если бы у нас в классе, например, каждый стал делать, что хочет…

«Вот уж Коняшка показал бы…»

— Если тебе положено ходить в школу — без четверти восемь изволь быть здесь. В школьном халате, умытая, причесанная. Ты заметила, что с тех пор, как стала больше следить за собой, в классе к тебе и относиться стали лучше?

«Не заметила. Разве что Персик».

— Ну, отвечай же!

— Да.

— Уж очень неуверенно ты произнесла «да». А между тем это так. Верь мне, ведь я-то всех вас вижу — и ребят, и тебя тоже. Ну, скажи сама, за что им любить тебя, когда ты ходишь чумазая, растрепанная, грубишь всем, плохо учишься и портишь всему классу среднюю успеваемость?

«Да что же это такое — средняя успеваемость?!»

— А в довершение всего ты сама их не любишь. Ведь не любишь! Ты не можешь пройти мимо парты Аги Феттер, чтобы не смахнуть ее ручку или еще что-нибудь. Думаешь, я не замечала?

«Видно, пожаловалась, обезьяна несчастная!»

— Феттер не говорила мне, но если бы сказала, мне пришлось бы заступиться за нее. Так ведь?

Кати вдруг так отчаянно затрясла головой, что косы ее пустились в пляс.

— Тетя Дёрди, я ведь цыганка! — крикнула она вне себя от горя. — Не такая, как все! Цыганка, цыганка, цыганка…

Она с трудом выдавила это из себя и захлебнулась в слезах. Но тетя Дёрди все же поняла. Снова взяла Кати за руку, склонилась к ней и горячо заговорила:

— Нет, Кати, нет, нельзя так, никогда больше не говори, что ты не такая, как все, что ты другая! Ты такая же девочка, ласточка моя, как любая другая…

— А все-таки они не хотят быть вместе со мной! — плача, выговорила Кати.

Впервые в жизни она произнесла это вслух. Слезы так и хлынули у нее из глаз. Минута — и синий ее халатик потемнел от влаги. Сколько их было, этих сдавленных, непролитых слез: и из-за Маргитки, кассирши из кондитерской на Главной площади их городка, и из-за вахтера универмага «Корвин», из-за памятного Первомая, и из-за Феттер, посмеявшейся над ее новым голубеньким платьем… Слезы катились градом, она никак не могла остановить их. Но и тетя Дёрди все говорила и говорила, рассказывала ей, объясняла:

— Знаешь, Кати, людей так долго учили дурному, что они и сейчас еще не забыли той науки. Сколько столетий, даже тысячелетий твердили им и внушали, что люди не одинаковы, что господин — это одно, а слуга — совсем другое, и господа презирали слуг, бедных, не считали их за людей. А ведь каждый человек имеет одинаковое право на жизнь и на счастье. Ты понимаешь меня?

Кати кивнула. Она слушала всем сердцем, даже слезы перестали катиться из глаз.

— Еще и двадцати лет не прошло, как у нас, в нашей стране, громко заявили, что все люди равны. Подумай, что это такое — двадцать лет в сравнении с тысячелетиями! А ведь дети всегда немного похожи на своих родителей. Поэтому так легко и так долго держится дурное, пришедшее из прошлого, и вот почему воспитывать приходится не только детей, но и взрослых. Ты улыбаешься, да? А ведь насколько труднее воспитывать взрослых, чем детей! С вами и то никакого сладу нет, а если еще всех мам да всех пап собрать! Ну, сколько я уже твержу вам, чтобы сразу после первого звонка в классе была тишина, — а где она, эта тишина?..

«Еще какой гвалт стоит! Только тогда и стихает все, когда тетя Дёрди войдет в класс».

— Но есть один хороший способ воспитывать людей — любить их. И детей, и взрослых. И тогда они постепенно изменятся. Вот увидишь: будешь любить ребят, и они тебя полюбят. Странная это вещь — любовь: чтобы получить ее, самой надо отдавать, и как можно щедрее. Понимаешь?

— Да.

Тетя Дёрди выпустила руку Кати. Смуглая маленькая рука с короткими пальцами сиротливо осталась у нее на коленях.

— А теперь поговорим о елке. Роль свою ты нашла, но сделать теперь ничего нельзя. За вчерашний пропуск я не буду тебя наказывать, но обещай, что больше этого не повторится никогда. Обещаешь? Ну, дай мне на том руку!

Катина рука быстро скользнула опять в теплую ладонь тети Дёрди.

— Забрать сейчас роль у Марики я не могу, да и поздно уже, все равно ты не успеешь выучить. И вообще ты заслужила это наказание. Помнишь, как ты вела себя на воспитательском часе? Мол, и праздники тебя не интересуют, и вообще все… Как тебе ни обидно было, подобная недисциплинированность недопустима. Но не будем больше говорить об этом. Такое с тобой не повторится. Я знаю. И потому мне не хотелось бы, чтобы ты вообще не участвовала в празднике.

«Этуке можно будет прийти!» — гулко застучало сердце у Кати.

— Что-нибудь новое выучить ты уже не успеешь, но если ты знаешь… ну, стихотворение какое-нибудь или песню… Ты умеешь петь?

— Так ведь… — пожала Кати плечами. Конечно, она умеет, кто же не умеет петь?

Тетя Дёрди обернулась:

— Мы не помешаем, Агата?

— Нет, нет, пожалуйста, — отозвалась незнакомая учительница.

— Тогда спой что-нибудь, Кати. Послушаю, какой у тебя голос.

Кати спела одну за другой три песни. Она уже решила, что ей придется спеть все песни, какие она знает, — только ведь тогда этому и конца не будет! — но вдруг тетя Дёрди поглядела на часы и даже испугалась. Она сказала, что должна уйти и чтобы Кати разыскала завтра тетю Магду, учительницу пения, и выбрала вместе с ней три песни да попробовала исполнить их под рояль. А тетя Дёрди до тех пор успеет предупредить ее.

— Вот ты и будешь выступать, Катика, петь будешь. Если бы ты так же горячо относилась к географии! Ну, да мы еще поговорим с тобой обо всем.

Кати так и светилась от счастья. Она стрелой полетела в эспрессо, чтобы пригласить Этуку на праздник. И только дома вспомнила, что забыла купить говядину у дяди Сабо.

11

Очень странно сейчас у Кати на душе. От радости это, что ли? Так вот как оно бывает, когда захлестывает радость и даже голова идет кругом?! А как пылает лицо! Совсем как дома в храмовой праздник, когда все ребята катались на карусели. Кати каждый год бегала с Надьхаю на карусель. Та карусель была не электрическая, не такая, как здесь, в Веселом парке, — там ребята сами становились в серединку и крутили карусель. Десять кругов прокрутишь — садись кататься. Кати всегда выбирала коляску, а Надьхаю больше любил на лошадке. Ох, как она вертелась, эта карусель, и как кружилась от быстрого движения голова! Вот как сейчас…

Все было именно так, как представляла себе Кати заранее. Впрочем, нет, все-таки не совсем так.

Все выступавшие должны были собраться в классе к половине четвертого. Организационному комитету и звену имени Лайки[12] тетя Дёрди велела установить в гимнастическом зале стулья и принести два красных бумажных мешка. В мешках были подарки. Эти мешки красили всем классом в пятницу после уроков. Просидели до шести, но зато всё закончили. Като Немеш даже нарисовала на каждом мешке по чертику. Вышло просто замечательно! У одного, правда, рожки немного смазались, но это было видно, только когда подойдешь совсем близко. Кати тотчас решила про себя, что близко подходить не надо. Гм, оказывается, эта зануда Като на что-то способна! Кати предложила художнице новенькую тетрадку, если она нарисует ей маску черта. Немеш сказала, что нарисует, но только после праздника, а тетрадки ей за это не нужно, у нее и своих достаточно. Подарки укладывали тоже сообща. Деньги дал родительский комитет, и каждому из ребят досталось по два маленьких пирожных и по пяти кусков постного сахара. Все это они упаковывали в целлофановые пакетики и перевязывали тоненькой ленточкой.