Олег Тихомиров - Зеленое окно Страница 21

Почему только это я вспомнил? А наверное потому, что посмотрел на главную аллею. Среди больших безлюдных газонов она казалась узенькой, и народ по ней шел, шел и шел. Точь-в-точь как те мои муравьи.

С главной аллеи слышались шум шагов и гонор. Если б я был не один, если б я был с Таней, как хорошо было бы двигаться там, о чем-то болтать и смотреть, как она улыбается! Только сейчас она улыбалась не мне, а Витальке. Как же это все получилось? Как-то постепенно, незаметно.

«Сердце красавицы…» — вспомнился сладкий голос.

Может, нужно было говорить с Таней о чем-то таком? Всякие там слова?… А я даже тогда на стене написал лишь: «Таня + Эдик =». И все. Больше не смог. А Виталька, наверное, говорил ей эти слова. Ему ничего не стоит. Раз, два — и готово. Ну а зачем она и мне продолжает улыбаться? И ему, и мне. Как будто ничего не произошло. Как будто все хорошо. И в поезде, пока ехали, все крутилась вокруг меня: «Эдик, Эдик…» А сама!..

«Сердце красавицы…»

Нет, лучше о чем-нибудь другом думать.

Я взглянул на свою соседку по скамейке. Она сидела все Ё том же положении. И книга была раскрыта на той же странице. Я запомнил: в левом углу была картинка. А смотрела девушка все так же мимо книги. Я пригляделся. Нет, теперь она сидела с закрытыми глазами. Ну и ну! Значит, каждый зубрит по-своему. А может, она заснула? Я где-то читал, что во время сна можно изучать язык.

У девушки вздрогнули плечи. «Проснулась, — решил я, — а теперь начнет повторять вслух». Но она продолжала сидеть все так же неподвижно, с закрытыми глазами.

И вдруг я увидел, как по щеке ее поползла слеза. Она обогнула уголок рта и повисла на подбородке.

Мне стало очень жалко эту девушку. Она плакала беззвучно, не вытирая слез, будто кругом никого не было, будто она сидела одна в своей комнате. Только щека у нее иногда чуть заметно дергалась.

«Не сдала экзамены, — догадался я, — провалилась».

Я не могу понять, как это произошло, но я подвинулся к ней и сказал:

— Вы не плачьте… ну бывает ведь…

Как-то так по-дурацки сказал и сам испугался.

И тогда она подняла голову и посмотрела на меня. Глаза у нее были темные-темные и мутные от слез.

— Что — бывает? — спросила она, словно ничего не поняла.

— Ну это… — сказал я, — двойка… на экзамене.

— На каком экзамене?

— На вашем.

— На моем?

Она рассматривала меня недоуменно. И вдруг улыбнулась. Потому что все поняла. Правда, улыбка была короткой и слабой. Глаза ее снова стали печальными, темными. Она сказала:

— Он меня не любит. Понимаешь?… Не любит. Произнесла она это просто и спокойно, как будто мы были с нею добрые знакомые, как будто давно уже ноли беседу обо всем этом.

Никто со мной раньше так не разговаривал. Я даже представить себе не мог, что можно сказать это постороннему человеку.

Мне почему-то захотелось, чтобы у нее было псе хорошо.

— А может, любит… — проговорил я.

— Не любит. — Девушка опять смотрела куда-то вниз. — Он мне сам сказал.

И снова мне показалось, что я давно ее знаю, и не просто знаю, а что мы друзья, настоящие друзья, большие.

— Меня тоже не любит, — бухнул я неожиданно.

Вот ведь как бывает. То я удивлялся, что она так со мной откровенна, и вдруг то же самое сказал постороннему человеку… Но, может, постороннему-то и легче. Я бы ни за что не открылся маме, или отцу, или моим знакомым.

Девушка молча взглянула на меня и не ответила, словно еще ждала чего-то.

— Она мне не говорила, — добавил я, — только я сам знаю.

Больше ничего не хотелось рассказывать о Тане. Но девушка и не спрашивала. А мне сделалось легче, и я даже попробовал пошутить.

— Да, знаю, — повторил я, — только реветь в три ручья из-за этого не буду.

— Тебе сколько лет? — спросила она.

— Четырнадцать, — решил я прибавить полгода.

— А мне двадцать один. Через семь лет ты бы не так сказал.

— Ну да! Не так… То же самое и сказал бы, — заупрямился я.

Девушка опять слабо улыбнулась.

— Много ты понимаешь, — произнесла она.

— Не меньше вашего! — разозлился я.

Только что говорил с ней на равных, поделился как с человеком, а она… Словно вдруг увидела во мне малолетку.

Я уже думал подняться и уйти, но, взглянув на нее случайно, увидел, что она переменилась. Улыбалась она теперь не слабо, а вовсю, и глаза смотрели весело, тоже смеялись.

— Тебя как зовут? — спросила она.

— Вам-то что?…

Она опять не обиделась. Сказала:

— Говори мне «ты». Не люблю неравноправия. — И снова спросила: — Так как же тебя зовут?

— Эдик… А вас?

— А «тебя», — поправила она.

— А тебя? — Я вдруг почувствовал, что от моей злости ничего не осталось.

— Нина. — Она протянула мне руку.

— Очень приятно, — сказал я и смутился. Где-то я видел, может, даже в фильме, как эти слова говорили девушке при знакомстве. Наверное, в них не было ничего особенного, но я произносил их первый раз, и мне было как-то неловко. Может, опять я в чем-то веду себя не так? Не подумает ли она снова, что я еще мал, чтобы со мной можно было разговаривать, как со взрослым?

И тут Нина спросила меня ни с того ни с сего:

— Эдик, а ты не москвич?

«Так и есть, — испугался я, и щеки мои запылали. — Веду себя как малолетний шкет! А что я не москвич, должно быть, у меня на лбу написано».

Нина, конечно, заметила, как я залился краской, и поспешила пояснить:

— Я вижу, ты купил московские открытки, пот и спросила. Потому что я сама такая. Как куда приеду, запасаюсь всякими открытками и путеводителями.

— А-а-а… — У меня гора с плеч свалилась. Я повертел в руках набор открыток и зачем-то сказал: — Это я в Кремле купил.

Совершенно непонятно, для чего я так сказал. Она хотела узнать, из какого я города, а я ей про открытки.

— Где ж ты еще побывал? — спросила Нина.

— Нигде. Я только утром приехал. — И добавил: — Из Уярска.

— Это с самого утра ты ходишь по Москве?

— Да нет… — проговорил я и умолк: не хотелось рассказывать о Дим Димыче и его учебной машине. — Не с самого.

— Наверное, голодный, как Бармалей?

Я улыбнулся, потому что привык считать Бармалея не столько голодным, сколько кровожадным. Но поразмышлять о Бармалее я не смог. Другие мысли завертелись вдруг в моей голове: чего бы проглотить на самом-то деле?

И опять Нина сразу же обо всем догадалась.

— Идем, — сказала она.

— Куда?

— Поедим. Заодно на Москву с высоты посмотришь.

— С какой высоты?

— С пятнадцатиэтажной. Ну, пошли?

Кабина этого лифта была очень большой. Вместе со мной и Ниной сюда вошло еще человек пятнадцать. Лифтерша сидела на удобном вертящемся стуле у щитка с кнопками. Возле нее был телефон, а над нашими головами беззвучно работал вентилятор.

— Все в кафе? — спросила лифтерша и, чуть выждав, нажала кнопку.

Все было необычайным: и мое знакомство с Ниной, и лифт, уносящий нас на пятнадцатый этаж, и то, что мы сейчас будем обедать в кафе. Мне приходилось бывать в кафе с мамой и папой. Но вот так…

— «Огни Москвы», — сказала лифтерша, и, словно услышав это, лифт остановился, и двери его раскрылись.

Кафе «Огни Москвы» занимало длинную открытую веранду и зал. Мы сели за столик на веранде, но сидеть спокойно я не мог, то и дело вскакивал и заглядывал за перила.

А там, внизу, подо мною лежал город. Слева горели золотые луковки кремлевских соборов. Они прежде всего бросались в глаза. Потом уже я стал рассматривать и башни со звездами на шпилях, и зубчатые стены, и Александровский сад, по которому только что шел с Ниной. За садом виднелась река. Ее голубая лента то пряталась среди домов, то появлялась вновь. А за рекой опять дома, дома, дома… Они пропадали в дымке. Лишь один дом, высокий и островерхий, возвышался над горизонтом.

Нина тем временем изучала меню.

— Эдик, — позвала она.

Я обернулся. Она положила меню на мой край стола и сказала:

— Выбирай скорее, — уже подходила официантка.

Меню — оно было в толстой синей папке — я взял с опасением. Я думал, что все здесь стоит очень дорого, «безумно дорого», как сказала бы мама. А ведь деньги мне дали не на кафе. Уж лучше бы мы пообедали в столовой. Правда, она находится обычно на первом этаже, а не на пятнадцатом. «Ладно, — успокоил я себя, — за один раз не пропаду. Можно завтра обойтись без обеда в случае чего».

Но страхи мои были напрасными. Цены оказались не такими «безумными», как я предполагал. Думаю, что мама все же назвала бы их «терпимыми». Я смело выбрал «борщ по-московски», «эскалоп со сборн. гарн.» и «компот из свеж, яблок». Что такое «эскалоп», я не знал (просто мне понравилось слово), да и «сборн. гарн.» выглядело таинственно. Мало ли что может войти в «сборн. гарн.»!

Теперь же, когда мы знали, что будем заказывать, официантка долго не появлялась. Несколько раз к нашему столику направлялись женщины с белыми наколками на голове, и я думал: «Наконец-то!», только они проходили мимо. Но вот официантка все же подошла и к нам: