Анатолий Домбровский - Сад Эпикура Страница 21

— Не жалеть кольев! — скомандовал пришедший в себя Колот. — На воротах останутся четверо, чтобы валить тех, кто попытается уйти, остальные — за мной!

Четверо факельщиков, которых преследовал Метродор, натолкнулись у ворот дома Эпикура на толпу женщин. Один из них бросил в толпу факел. Его-то первым и настиг Метродор, сбил с ног и повалился на него сам. Факельщик закричал, призывая трех других на помощь. В руках у него был медный сосуд с горячей смолой. Падая, он уронил этот сосуд, и смола разлилась по земле. В этой-то смоляной луже они и возились теперь — факельщик и Метродор, тузя друг друга кулаками. Трое других громил бросились на помощь четвертому, и плохо бы пришлось Метродору, если бы им не помешали женщины. С визгом и криком они окружили нападающих, вырвали из их рук факелы, и вскоре все четверо валялись на земле в изодранных одеждах, облитые смолой, жалкие, просящие о пощаде.

— Надо выбросить их за ограду, — сказала Маммария.

Бандитов подняли и, толкая в спины, погнали к ограде сада, но не к воротам, а к пруду, куда было ближе. В том месте за оградой стояла огромная лужа, оставшаяся после дождя. В нее и столкнули со стены непрошеных гостей.

Мис настиг крупноголового — предводителя нападающих. Тот обернулся и едва ли не ткнул в лицо Миса горящий факел. Мис чудом увернулся и ударил крупноголового лопатой. Удар получился недостаточно сильным для того, чтобы свалить противника. Тот ухватился за лопату и вырвал ее из рук Миса. Теперь у него в руках была лопата и факел, а Мис остался безоружным.

— Эй! — закричал крупноголовый. — Теперь я тебя поджарю! — и замахнулся лопатой, как мечом.

И лежать бы Мису с рассеченной головой, когда б не ветка маслины, за которую зацепил лопатой крупноголовый. В то же мгновение Мис прыгнул в сторону и вырвал с корнями молодую оливку, посаженную им года два тому назад. Ком влажной земли остался в ее корнях. Мис взмахнул ею по кругу над головой и метнул в крупноголового. Тот рухнул на землю, уронив факел. В тот же миг факел уже был в руках Миса. Он приблизил огонь к лицу бандита и сказал, с трудом переводя дыхание.

— Пошевелишься, вылью смолу на голову. Я видел, как ты поджигал мои деревья, — продолжал он, немного отдышавшись. — И горящая сторожка — твоих рук дело. Теперь же я подожгу тебя… — С этими словами Мис поднес факел к подолу хитона крупноголового, и несколько горящих капель смолы упали на него. Крупноголовый ловко перевернулся и сбил Миса с ног.

— Презренный раб! — заорал он, наваливаясь на Миса. — Теперь тебе конец…

И Мис понял, что это действительно так: бандит придавил его к земле с такой силой, что он не мог не только пошевелить рукой или ногой, не мог вздохнуть. А тут еще сильная и горячая рука крупноголового сжала ему горло. Но перед тем, как потерять сознание, Мис услышал крик и успел подумать о том, что это, возможно, подоспела помощь. И он не ошибся. Колот вместе с огородником Ликоном стащили крупноголового с Миса и связали его лыком, которое попалось Ликону под руки на винограднике.

— Пусть лежит здесь, — сказал о крупноголовом Колот. — Помоги Мису. Жив ли он?

Ликон приподнял Миса и потряс его за плечи.

— Живой! — радостно засмеялся Ликон, когда Мис открыл глаза. — Не время отдыхать, Мис, видишь, что творится…

Творилось ужасное: горели деревья — груши, оливки, орешник. Пылала сторожка со всем садовым инвентарем и виноградными корзинами. Горел дом у западной ограды, дом Гермарха, Колота и Леонтея…

Мис стал на четвереньки, потряс головой, потом, шатаясь, поднялся.

— Сам пойдешь? — спросил его Ликон.

— Дай мне что-нибудь, — попросил Мис.

Ликон поднял с земли и подал ему лопату.

Забыл ли об Эпикуре Метродор или не мог прийти, сражаясь с факельщиками, но только Эпикур все то время, пока продолжалась жестокая потасовка, лежал один под раскидистым орехом на взрыхленной садовником Мисом земле, вглядываясь и вслушиваясь в то, что происходило вокруг. Какие-то люди — в темноте было не разобрать — проносились с криками мимо него, кто-то кого-то бил, кто-то кого-то тащил по дорожке, а двое дерущихся едва не свалились на него, ломая ближние кусты. Эпикур хотел окликнуть их, набрал, превозмогая острую боль, воздуху в легкие, но дерущиеся вскочили и умчались прочь, ломая кусты, цепляясь за ветки деревьев.

Он видел, как загорелись хозяйственные постройки возле дома Колота и Гермарха, как вспыхнула, облитая смолой, старая олива, которая, говорят, росла здесь еще до того, как был разбит сад, возможно, ровесница той самой главной оливы, выросшей из посоха Афины на Акрополе близ Эрехтейона. Эпикур любил эту корявую, дуплистую оливу за ее старость, за ее жизнестойкость, за ее щедрость — она до сих пор плодоносила. Он сам подрезал ей ветви, окапывал корни, замазывал глиной дупла и трещины, он дал ей имя Мать; и вот теперь она горела, почти сухая, освещала своим огнем всю боковую дорожку, ведущую на холм, к винограднику. Эпикур хотел подняться и подойти к ней, но не было сил. В последние дни он пренебрегал советами асклепиада Перфина — не пил спасительного отвара, много ходил, не берег себя. И вот печальный результат — он лежит обессиленный в темном саду, а вокруг творится разбой; горят строения, горит сад, какие-то люди носятся по усадьбе с факелами, поджигая все, что можно поджечь, и проклинают его, Эпикура, который никому не причинил зла. Люди трудно расстаются с невежеством, с духовным рабством, так трудно, словно освобождение от этих оков причиняет им гораздо большие страдания, нежели те, что приносит невежество и духовное рабство. Очистительная сила мудрости тяжела для невежд.

И все же он попробовал встать, хватаясь за ствол дерева. Сначала поднялся на колени, потом выпрямился во весь рост, прислушиваясь к жжению в пояснице, несколько раз глубоко вздохнул и решил, что сможет идти. И хотя боль была все еще сильной, он сделал шаг, другой, вышел на аллею сада, ведущую к дому, и тут лицом к лицу столкнулся с крупноголовым — предводителем нападающих. Крупноголовый, топая ногами, как мул, выбежал из боковой аллеи, не сразу заметил Эпикура, а заметив, шарахнулся было в сторону, но быстро сообразил, что перед ним немощный старик и, кажется, сам Эпикур, остановился и медленно двинулся на него, вглядываясь в его лицо. Старая маслина освещала их своим красным колеблющимся светом — она уже затухала. И все же этого света было довольно, чтобы крупноголовый узнал Эпикура, а Эпикур — крупноголового.

— Хвала Зевсу, ты мне попался! — сказал крупноголовый, поднося к шее Эпикура руки. — Сейчас я отправлю тебя в Элисий[51].

Голос его гудел, как пустой кувшин на ветру. Липкие, перемазанные смолой руки крупноголового обхватили шею Эпикура.

— Может быть, ты хочешь что-нибудь изречь перед смертью? — хохотнув, спросил крупноголовый. — Все мудрецы что-нибудь изрекают перед смертью, я об этом слыхал.

— Я хочу лишь узнать, кто ты, — ответил Эпикур. — Скучно умирать от руки неизвестного.

— Я Медо́нт из Эфеса, — ответил крупноголовый. — Моя рыбная лавка у Сунийских ворот.

— А ты не родственник другого эфесца, имя которого Геростра́т? — спросил Эпикур.

— Мне знакомо это имя: Герострат поджег в Эфесе храм Артеми́ды. Он проклят всем эллинским миром. И ты прочишь мне его в родственники?

— Если не по крови, то по духу, — ответил Эпикур. — Ведь ты собираешься совершить нечто подобное тому, что совершил Герострат. Разве убить философа и уничтожить храм — не одно и то же? И слава твоя будет называться геростратовой славой. Вспомни Мелета, Анита и Ликона[52], погубивших Сократа. Мелета приговорили к смертной казни, а Ликона и Анита изгнали из Афин так, что и другие города Эллады отказывались приютить их.

— Сократ почитал богов, — сказал крупноголовый.

— Ты ничего не знаешь, его обвинили как раз в том, что он не чтил богов, которых чтят афиняне. Вот и ты обвиняешь меня в том же. И казнь собираешься совершить без суда.

— Мы разболтались не ко времени, — протрубил крупноголовый, дыша Эпикуру в лицо. — Пришла твоя, смерть! — Он стиснул руки на шее Эпикура, но тут же выпустил его и метнулся в гущу деревьев: по дорожке с криками: «Эпикур! Эпикур!» — бежали Метродор и Колот.

— Ты здесь? — заговорил запыхавшийся от бега Метродор. — Один? Нам показалось, что с тобой был еще кто-то.

— Я беседовал с Медонтом из Эфеса, чья рыбная лавка у Сунийских ворот, — ответил Эпикур, опираясь на плечо Колота. — Он не захотел встречаться с вами и убежал.

— Куда? — спросил Колот.

— В ночь, — ответил Эпикур. — В ночь. Из ночи он возник, в ночь и канул. Такова участь всех глупцов. — Он произнес эти слова громко, надеясь, что притаившийся в кустах Медонт их услышит.

Дом Гермарха и Колота хоть и пострадал от огня, но не настолько, чтобы в нем нельзя было жить. Все же он нуждался в хорошей починке. Этим-то, ремонтом дома Гермарха и Колота, занимались некоторые мужчины в течение трех дней. За эти же дни садовник Мис с добровольными помощниками выкопал все сгоревшие деревья. Были починены ворота усадьбы, и на прежнее место водворена доска со словами, выжженными на ней когда-то Метродором: «Странник, здесь тебе будет хорошо: здесь удовольствие — высшее благо».