Мария Парр - Тоня Глиммердал Страница 22

От размышлений ее отвлекает окрик Тео. Он стоит перед своей парикмахерской и курит.

— Разве ты не бросил курить? — спрашивает Тоня.

— Бросил, — отвечает Тео. — Но щенки Метиссы меня доконали. Это всё Юнов бастард, он виноват, что они такие страшненькие, — почти кричит он. — А теперь подросли и всюду лезут.

У Тони в голове нет места для еще одной проблемы, тем более для проблемы с собаками. Но Тео уже тащит ее внутрь парикмахерской.

— Вон, полюбуйся!

Изящная белая Метисса, чистопородная выставочная гордость Тео, лежит в углу в коробке, а рядом с ней топчутся пять малюсеньких щенят. У Тони одно желание — выскочить за дверь, но, сама не зная почему, она вдруг берет на руки одно из этих странных разномастных созданий.

— Забирай его! — говорит Тео. — Я его тебе отдаю.

Тоня в ужасе отстраняет от себя щенка. Он машет в воздухе лапами, он еще совсем кроха.

— Бери, бери, — говорит Тео.

— Да я не хочу!

Она в панике смотрит на Тео, но едва он протягивает руку, чтобы взять у нее щенка, как Тоня плотнее прижимает малыша к себе. Сердце стучит, как трактор, прямо о мягкое маленькое тельце.

— Я возьму его, — шепчет Тоня. — Спасибо.

Когда Тоня наконец добирается до цели, предвечернее солнце уже вольготно лежит на Большой Морде. У Тони подкашиваются ноги, когда она идет через двор, мимо флагштока и вверх по лестнице. Щенок тихонько поскуливает, Тоня, что уж скрывать, тоже.

Она стучит в дверь. Не открывают. Тоня аккуратно дергает ручку. Заперто. Тоня обходит дом и заглядывает в кухонное окно. Его почти полностью загораживает спина Хейди. Тоня барабанит в стекло, Хейди оборачивается на стук, недовольно смотрит на нее и задергивает занавески.

— Я не отстану! — кричит Тоня. — Пока ты не откроешь, я не уйду!

Тоня возвращается на крыльцо, достает шапку и подкладывает под попу. Если долго сидеть на холодных каменных ступенях, можно всё себе застудить, — а Тоня собирается сидеть здесь очень долго.

— Ничего, ничего, малыш, — утешает она щенка, поглаживая его дрожащими руками. — Скоро я от тебя отделаюсь, вот увидишь.

Вот так в Глиммердале началась позиционная война. С обеих сторон Гунвальдовой двери сидит по железной девчонке. Сжав зубы, они сидят и ждут. Хейди ждет, когда Тоня уйдет. А Тоня ждет, когда Хейди откроет дверь.

Часа через два сидячей осады, где-то в половине седьмого, во двор, бодро распевая песни, въехал Клаус Хаген. И с визгом затормозил.

— Ты не даешь ей выйти? — спросил он.

— Нет, это она не дает мне войти, — объяснила Тоня. Клаус Хаген попросил Тоню тогда подвинуться. Она не шелохнулась.

— Госпожа Циммерман! Это Клаус Хаген, у нас назначена встреча на шесть! — крикнул он.

Тоня опустила голову, пряча улыбку в поднятый воротник.

— Прекрати ухмыляться, Трулте, — раздраженно сказал Хаген. — Если ты думаешь, что такими глупостями сорвешь нам сделку, то ты ошибаешься. Госпожа Циммерман! Адельгейд!

Он обошел дом и стал стучать в окно. Стучал сильно и долго.

Но в конце концов пришлось Клаусу Хагену разворачивать оглобли несолоно хлебавши. Он не дождался ни звука из дома Гунвальда. Вслух посетовав, что с женским полом в Глиммердале невозможно иметь дело, он унесся в своей машине восвояси. Во дворе стало тихо и благостно, Тоня невольно вздохнула от удовольствия. Потом прислонилась к косяку и прикрыла глаза.

Она, должно быть, заснула так, потому что вдруг проснулась от того, что кто-то нежно гладит ее по щеке.

— Тоня, может, домой пойдешь?

Это папа. Он смотрит на щенка и на запертую дверь. Тоня мотает головой — нет, она отсюда не уйдет.

— Ну-ну, — говорит папа.

Он уходит и возвращается через полчаса с супом в термосе для Тони, миской с кормом для щенка и грудой теплых одеял.

— Ты можешь здесь долго просидеть, — говорит он, кивая на запертую дверь. — Уж поверь мне.

Он пальцем задирает Тонин нос и не спеша уходит домой.

— Папочка, — шепчет Тоня растроганно, провожая его глазами до дверей дома.

За эту долгую ночь Тоня избавилась от своего страха перед собаками. Невозможно держать на коленках нелепого скулящего щенка — и бояться его всю ночь. Когда Тоня увидела, что он дрожит от холода, она даже спрятала его под свитер. Только его головенка торчит из-за воротника. И мягкая шерстка щекочет щеку.

— Я теперь двухголовая, — веселится Тоня.

Летом Тоня часто-часто спит на воздухе вместе со своими тетками. Они просто уходят на опушку леса или к купальне на реке и раскатывают свои туристические коврики-пенки. Когда сгущается ночь и замолкают птицы, во всем Глиммердале остается только нескончаемый гул реки. Как же прекрасно так спать!

Тоня пристраивается к косяку и говорит себе, что понарошку сейчас летний вечер. Слабый ночной ветер холодит щеку. И когда папа на той стороне долины гасит свет, Тоня тоже засыпает.

В три часа ночи она просыпается от холода. Она мокрая насквозь, до щенка.

— Хейди, открывай скорее, пока мы не заболели! — сурово призывает сонная Тоня.

Никто и не думает открывать.

Тоня продрогла и устала. К тому же ее мучает еще одна мысль: она обещала Лизе больше никогда в истории человечества не прогуливать школу. Что же ей делать, если Хейди не откроет двери до утра? А в школу нельзя не идти.

— Хейди, ну пожалуйста!!!

Ноль внимания. Можно подумать, Хейди там умерла. Чтобы подбодрить себя, Тоня начинает напевать «Черный, черный козлик мой». Она поет куплет за куплетом и, спев последний, снова начинает с первого.

Никто не умеет петь «Черного козлика» лучше меня, гордо думает Тоня. И никто не играет его лучше Гунвальда, добавляет она мысленно.

Не успевает она так подумать, как вступает скрипка.

Вот тут Тоня испугалась всерьез. Ей довелось уже прочесть сказку «Девочка со спичками» — о том, как бедная девочка промерзла до костей в рождественский вечер. И перед смертью ей стали чудиться всякие невероятности.

— Неужели я умираю от холода? А иначе почему я слышу, как Гунвальд играет на скрипке?

Тоня выпрямляет спину и качает головой.

«Черный козлик» доносится из-за запертой двери. Но теперь Тоня слышит, что это не Гунвальдова скрипка.

Играют совсем по-другому. И скрипка как будто бы озорничает, забавляется, так что мелодия звучит похоже на песню про козлика, но все же иначе.

Тоня зачарованно слушает. И щенок тоже. Он таращится из-под Тониного свитера, ничего не понимая.

Скрипка смолкает. Тоня поднимается на ноги и прижимается ухом к двери. Вдруг кто-то берется изнутри за ручку и резко распахивает дверь, и Тоня Глиммердал вваливается в дом, точно куль с картошкой. Она успевает развернуться и грохнуться на спину, чтобы не придавить щенка и не сделать из него лепешку.

Тоня лежит на полу, мокрая, как овца на пастбище. Над ней стоит Хейди со скрипкой в руке и молчит.

— Я принесла тебе собаку, — говорит Тоня с пола.

Хейди смотрит на торчащую из ворота головеху.

— В жизни не видела такой уродливой собаки, — говорит она.

Тоня кивает.

— Зато она не кусается.

Хейди протягивает руку и молча помогает Тоне встать.

Потом Тоня сидит на диване в самом теплом свитере Хейди, надетом прямо на голое тело. Он как большая и теплая ночная рубашка. Мокрая одежда сушится у печки. Ей налито какао в ее чашку. Фантастическое какао из черного шоколада с чили. Тоня никогда такого не пробовала.

Она наклоняется к чашке, потом выпрямляется и прокашливается.

— Хейди, я не хотела, чтоб так получилось с собакой.

Хейди машет рукой: ладно, чего уж теперь…

— Это была не собака, а людоед бешеный. Давно надо было ее пристрелить, но всё не могла. Она попала ко мне после смерти хозяина. Он жил у меня на хуторе.

— У тебя есть хутор? — Тоня удивлена.

Хейди кивает.

— Есть. В Норвегии. Но я бываю там только наездами, а хозяйство веду не я.

— Потому что ты обычно живешь во Франкфурте? — спрашивает Тоня.

— Да. И там у меня тоже есть дом — особняк. Достался мне после смерти Анны Циммерман.

— Ты в нем живешь?

— Да, когда не уезжаю в свой дом в Гонконге.

— В Гонконге?

— Или в Португалии.

Тоня слушает, раскрыв рот.

— Ты богачка?

Хейди смеется. Хорошим приятным смехом.

— Да, к сожалению, — говорит она.

Она крутит в руках чашку с какао, вытягивает на всю кухню свою длиннющую ногу.