Константин Сергиенко - Дни поздней осени Страница 22

20 августа. Понедельник

Мы обручимся! Я чувствую страх и восторг. Что же такое обручение? К стыду своему, толком не знаю. У нас дома стоит роман Мадзони «Обрученные», обязательно почитаю. Здесь, на даче, книг мало. Взяла «Энциклопедический словарь» и вычитала: «ОБРУЧЕНИЕ (от древнерусского «обруч» — кольцо) — старинный обряд помолвки (обещание жениха и невесты вступить в брак), сопровождаемый обменом колец. Обряд обручения бывает гражданский и церковный».

Вспомнила, что в «Анне Карениной» есть что-то похожее. Придумала визит к Костычевым. Гамсуна понесла. Дима обрадовался:

— Прочитала?

Немного поговорили о Гамсуне.

— У тебя нет «Анны Карениной»? — спросила я.

И «Анна Каренина» нашлась! Помчалась домой, раскрыла, так и есть! Пятая часть начинается венчанием Китти и Левина. Там описан обряд обручения. Так сложно, оказывается, и красиво. Я волновалась. Удивительно было узнать, а раньше не обратила на это внимания, что Левину и Китти тоже было страшно! Конечно, брак в прошлые времена имел другое значение, люди соединялись на всю жизнь. Сейчас это называется «регистрация». Слово-то какое!

К ужину приехал дедушка, и я дипломатично принялась выведывать. Дедушка увлекся и стал рассказывать о голландских обычаях. Как венчаются во Фрисландии, Зеландии и Брабанте. Любопытно, но не совсем то, что мне нужно.

Алексей сегодня ездил в Москву. Перед самым сном я сумела пробраться к нему ненадолго, и он сказал:

— Послезавтра. Давай готовиться.

— К чему? — пролепетала я.

— Ты передумала? — спросил он.

— Я?

Он обнял меня и погладил волосы.

— Все устроено.

Он гладит мои волосы, гладит. Его руки теплые, ласковые.

— И все останется позади. Мы будем вместе.

— А кольца? — спросила я. — Там... я читала...

— Смотри, — сказал он и показал два кольца. — Ты веришь мне, Маша?

— Верю, — прошептала я.

— Мы с тобой заговорщики. Вот если б твои знали! Не боишься?

Он гладит мои волосы, гладит.

— А зачем ехать в Москву?

— Обручение целый обряд.

Закат горел торжественным мрачным золотом. Силуэты деревьев похожи на чугунные изваяния. Птицы кричат. Почему так кричат тревожно?

— Какое счастье, что встретил тебя! Ехал сюда и думал, что выдержу несколько дней или месяц. Но вот открыл дверь и увидел тебя. Ты спасла мне жизнь...

24.00. Не могу заснуть. Взяла транзистор у папы и слушала музыку. Не покидает ощущение фантасмагоричности того, что происходит. Обручение грядет, это в наше-то время! Неужто мечтания мои о девятнадцатом веке поняты и судьба посылает первый подарок? Он говорил: «Все устроено». Что же устроено? Я даже боялась расспрашивать. И кольца достал. Мне уже хочется ощутить палец в плену холодного металла.

Сердце ужасно бьется, не могу дождаться этого часа. Боюсь, не дождусь его вовсе. Что-то случится. Только бы пережить завтрашний день!

21 августа. Вторник

Занимаюсь подготовкой легенды. Домашние опять смотрят подозрительно.

— Что ты такая взбалмошная? — спросила мама.

Я уговорила ее пойти со мной на станцию и там «изобразила» телефонный звонок Потехиной. Просто недобрала одну цифру, а сама кричала отчаянно:

— Не может быть! Что ты говоришь! Ладно, приеду.

— В чем дело? — спросила мама.

— Представляешь, Нина Петровна улетает в Нью-Йорк. Она пригласила несколько человек на проводы, в том числе и меня.

— Вот как? — удивилась мама.

Ложь, конечно, отчаянная. Но в цель она била наверняка. Во-первых, Нина Петровна и в самом деле улетает, это я знала от Лизы. Больше того, разговаривала с Ниной Петровной по телефону. Мы даже обещали ее навестить, попрощаться. Во-вторых, какую угодно поездку могли запретить, только не эту. Домашние относятся к Нине Петровне с почтением, тем более к ее мужу, маститому дипломату. Чины в нашей семье почитаются.

— Обязательно поезжай, — сказал дедушка.

Папа хмыкнул. Мама и тетя Туся стали придумывать, во что меня нарядить. Они, конечно, рассчитывали, что я буду иметь успех на этом мифическом рауте.

Голыми руками меня не возьмешь! Телефона Нины Петровны у них нет, я же скажу, что потеряла. Таким образом, смогу уехать на целый день. Ищи-свищи!

— Быть может, придется остаться в Москве, — сказала я печально, — проводы поздно кончатся.

Сказала и пожалела. Тетя Туся, вроде бы приболевшая, тут же обещала ехать со мной. Еле уговорила ее остаться и поклялась, что вернусь на дачу не позже восьми. И опять хлынул поток инструкций. Конечно, насчет такси, шампанского. Да еще в метро не отвечать на приставания. На рауте говорить по-английски. И так далее и тому подобное. Если б вы знали, дорогие родственники, как вас легко обвести вокруг пальца! Человек едет обручаться, а вы про такси и шампанское. Проглядели свою Машу.

Алеша поедет с утра, я же на электричке 13.20. Специально выбрала время, когда подряд идут три поезда. Если отменят один, на другом доберусь. Договорились встретиться в три часа у бюста на Пушкинской. Нервничаю ужасно. Конечно, мы заговорщики, и надо сказать, чувство тайного союза — очень острое чувство. Где-то читала: «Это самый благородный из существующих заговоров».

Как бы уснуть? Меня всю трясет. Вот еще один сентябрьский стих Алексея:

СЕНТЯБРЬ

(Хризантема)

Хризантема, жизнь моя больная,скомканная белая струна,ты чадишь в руке, напоминаяизможденье, нежность, вкус вина.

Хризантема! Как тебя назвали,сколько в этом звуке немоты,и лекарства в запахе, и тына ладони, как в потухшем зале.

Хоронясь в подъезд от непогоды,прижимать ослепшую к груди,белая! Душа моей невзгоды,не гляди сквозь пальцы, не гляди.

Помнишь, я дарил тебя любимой?Это было в прошлом сентябре.Но природы нрав неумолимыйя уже заметил к той поре.

Осень любит свадебные темы,осень хоры складные поет,и молчанье белой хризантемыв голоса ведущие берет.

22 августа. Среда

Все пропало. Дневник мой, дневник, что же делать?

23 августа. Четверг

Лежу с температурой. Переживаю вчерашнее. Как знала, что ничего не получится. Ночь на среду почти не спала, встала чуть свет, выпила чаю. Пошла купаться, хоть и было прохладно. Потом одевалась. Меня заставляли надеть выходное красное платье, но я надела простое белое, в котором он увидел меня впервые. Мама пошла провожать, электричка отправилась вовремя, но на следующей станции внезапная остановка. Десять минут стоит, пятнадцать. Что такое? Никто не знает. Я выглянула из дверей, спросила милиционера, пойдет ли поезд. Пойдет, уверенно ответил тот. Но вот уже двадцать минут стоим, и наконец известие: впереди оборвался провод. Посмотрела на часы и поняла с ужасом: если через десять минут не отправимся, опоздаю на встречу. Но отправкой не пахло. Я выскочила на платформу, туда побежала, сюда. Того же милиционера спросила, как можно добраться до Москвы. Опаздываю, очень важная встреча! Он показал на шоссе, пересекающее рельсы. Я побежала туда и стала поднимать руку. Одна машина остановилась, другая, но все не в ту сторону. Наконец повезло, «Жигули» подкатили. Куда тебе, девочка? До кольца подброшу, а там мне направо. Автобусом доберешься. Я даже не помню его лица, ничего не помню, а человек мне помог. Минут через двадцать высадил меня у мотеля, денег не взял, да у меня и было всего два рубля. Еще целый час добиралась до центра, а когда подбежала к стеклянным дверям метро, часы показывали 16.10. У бюста его уже не было. Я так обессилела, что прислонилась к холодному мрамору и так стояла не знаю уж сколько времени. Чувствовала, что холодею и тоже становлюсь мрамором. Пушкин, мой Пушкин, превращенный здесь в бронзовый бюст, был совершенно ко мне безразличен. Какой-то юноша подошел и стал спрашивать, не видела ли я такого-то вида девушку. Потом подходил снова и снова говорил: вы тоже не дождались? Но я не ждала. Я просто стояла и не могла сдвинуться с места. Поезда проносились слева и справа, выходили, бежали люди. Кто-то обнимался, дарил цветы, а бронзовый Пушкин смотрел на далекие эскалаторы, не замечая моего присутствия. Еле собралась с силами и побрела. Ноги понесли по бульвару к родному переулку. Как я дошла, не знаю. Открыла дверь и упала на диван в прихожей. Мне было так тяжело. В том, что случилось, я чувствовала предначертание, рок. Он не дождался меня! Решил, что я передумала, а может быть, передумал сам. От мыслей разламывалась голова, озноб стал трясти. Видно, столь долгое соседство с холодным мрамором, а может, утреннее купание дало, себя знать. Еле добралась до поселка. Тут все разахались, уложили меня в постель. Наутро было не лучше. По-прежнему болела голова и температура держалась высокая.

Сейчас уже вечер. Ужасно, что не могу пойти на Черную дачу и все рассказать. Он-то, наверное, думает, что я не была в Москве. Положение незавидное. Одни мы на белом свете, никто не знает о нашем союзе. И если случай вдруг разлучит, никто не поможет, никто не скажет слова сожаления. Только ты, только ты, мой дневник! Если б ты мог обратиться в живую персону! Я представляю тебя человеком с умным, проницательным взглядом, сдержанными манерами и умением слушать. Как не хватает нам друга! Наверное, это вечный удел влюбленных — противостоять всему миру.