Сильвия Раннамаа - КАДРИ Страница 22

Все было бы хорошо и даже замечательно, только... Да, каждый раз, когда Анне и Урмас встречались у нас, становилось как-то тяжело. Я заметила, что эти двое недолюбливают друг друга. Во всяком случае, Урмас всегда называл Анне хоть и в шутку, но все же с насмешкой барышней, и вообще они ни в чем не соглашались друг с другом и вечно спорили.

В тот вечер Анне похвалила нас за то, что мы делаем полку, потом мы говорили о книгах, а затем Анне сказала, что ей очень хочется иметь собственный книжный знак. Она даже придумала, что должно быть на нем нарисовано. Я услышала, как Урмас пробормотал себе под нос:

– Не иначе, как барышня на высоких каблуках...

К счастью, Анне, кажется, не расслышала этих слов. Во всяком случае, она не обратила на них внимания, пока Урмас не спросил:

– К чему тебе книжный знак? Если ты боишься, что твои книги пропадут, то лучше не давай их никому.

– А если, например, попросит Кадри или ты? – возразила Анне.

– Я? – В голосе Урмаса опять послышалась насмешка. – Уж я-то у тебя не попрошу, а если возьму книгу, то никогда не забуду, что она взята у тебя.

– Ты не забудешь, а кто-нибудь другой забудет, – не сдавалась Анне.

– Так просто напиши на книжке свою фамилию и адрес, и нечего пускать пыль в глаза книжными знаками, – стоял на своем Урмас.

Я вступилась за Анне. Странно, что Урмас этого не понимает или не хочет понять. Всякие надписи гораздо больше портят книгу, особенно если почерк неважный. И что значит пускать пыль в глаза, если человек стремится к аккуратности и красоте? По-моему, книжный знак, то есть картинка с именем владельца книги, только украшает книгу. Книга становится тебе еще приятней и дороже.

Когда я это сказала, Урмас больше не стал спорить, но я не была уверена, что убедила его.

Вскоре Урмас собрался домой. Ему вечно некогда. На этот раз я вздохнула с облегчением, когда он ушел. Зачем это нужно, чтобы двое моих хороших друзей поссорились? Когда мы вместе с Анне занялись ковриком, я спросила ее, что она думает об Урмасе. Анне ответила, что считает Урмаса славным мальчиком: хорошо, если бы все другие были такими же.

Вот тебе раз! Значит, Анне вовсе не обижается, когда Урмас называет ее барышней, – она понимает, какой он на самом деле. Мне стало еще более стыдно за Урмаса.

Правда, когда Анне разговаривает с мальчиками, она ведет себя как-то странно. Втягивает щеки, и лицо ее от этого становится заносчивым, гордым. И каждый раз, когда мы с ней вместе идем по улице и где-нибудь встречаем компанию мальчишек, она начинает тянуть меня, чтобы поскорее пройти мимо. Ведь никогда нельзя быть уверенной, что они вслед тебе не выкинут какую-нибудь глупость. В таких случаях Анне принимает гордый, презрительный вид. Но ведь это, в сущности, со страху. А мальчики этого не понимают, и Урмас тоже. Не стану же я ему что-то объяснять – он меня за сплетницу примет.

И все-таки нужно поговорить с Урмасом. На следующий вечер, когда Урмас опять пришел к нам, чтобы помочь мне покрасить полку и приделать дверцы, я решилась. Решиться-то легко, а вот как осуществить задуманное? Каждый раз, как я открывала рот, чтобы начать разговор, решимость моя рассеивалась. Только после того, как бабушка ушла в лавку и мы с Урмасом остались одни, я сказала:

– Знаешь, Урмас, что я хотела тебе сказать? Не обращайся так с Анне. Она мой лучший друг, и я никому не позволю говорить о ней плохо. И думать тоже. Ничуть она не барышня. Ничего подобного! Она самая умная, самая хорошая и самая красивая девочка, какую я знаю.

Я выпалила все это единым духом, и голос у меня был, кажется, тоненький, потому что я очень волновалась.

Урмас серьезно взглянул на меня поверх полки:

– Ну, положим, есть девочки и получше и покрасивей.

Я быстро возразила:

– Я, во всяком случае, таких не знаю.

На это Урмас ответил:

– А я знаю, – и при этом с какой-то транной настойчивостью взглянул мне прямо в глаза.

Я с досадой почувствовала вдруг, что краснею. Бросив банку с краской и кисть на недокрашенную полку, я выбежала из комнаты. И спряталась в домовой прачечной.

Кто это, по мнению Урмаса, красивее и лучше, чем Анне? Глупости! Но что подумает обо мне Урмас – убежала, словно кривляка какая!

Немного погодя я услышала, как стукнула дверь нашей комнаты. Через окошко в коридор я увидела, что это Урмас. Он уходил. Я испугалась. Его, наверно, обидело мое поведение. Я хотела догнать его и поднялась, но тут что-то загремело в темноте. Услышав это, Урмас быстро обернулся и позвал:

– Кадри!

– Что тебе? – спросила я как можно спокойнее, будто мне не привыкать прятаться от своих гостей в холодной прачечной.

Урмас попытался найти меня в темноте:

– Кадри, где ты?

– Здесь, – ответила я.

– Что ты тут делаешь? –спросил Урмас.

– Ничего, – сказала я равнодушно, хотя сердце у меня громко стучало.

– Ты хочешь, чтобы я ушел? – без малейшего оттенка досады или насмешки спросил Урмас. Наоборот, в голосе его послышалось огорчение.

Мне стало стыдно за свою резкость.

– Выключатель возле двери, – сказала я наконец.

Урмас щелкнул выключателем, и зажглась тусклая лампочка. Мы стояли по обе стороны бельевого катка.

 – Почему ты рассердилась?

Я не смогла удержать улыбку.

– Вовсе я и не рассердилась. – Мне вдруг очень захотелось назвать его Умми, как зовут его маленькие сестрички, но я не решилась. Я только сказала: – Ну, давай помиримся!

Урмас тоже улыбнулся:

– Никогда больше не стану говорить плохо о твоей Анне. Раз она твоя подруга, значит, не барышня. И вообще это было глупо с моей стороны. Я ведь просто шутил. Не знал, что ты так рассердишься.

Мы вернулись в комнату и снова дружно принялись за покраску. На том месте, куда я швырнула банку с краской и кисть, так и осталось темное пятно. И пускай остается.

Но это еще не все из того, что случилось со мной за последнее время. Вчера, когда я пришла в школу, ко мне сразу подошел Витя и спросил:

– Это о твоем отце написано в газете?

Я испугалась. Не знаю почему, но мне все еще кажется, будто все хорошее, что есть у меня, окажется сном и чье-то недоброе слово разбудит меня. Особенно я боюсь всего, что касается отца.

Я решительно ответила Вите:

– Не знаю.

 – Как это – не знаешь? – удивился Витя и вытащил из портфеля вчерашнюю газету.

Когда он развернул ее на моей парте, я сразу узнала портрет отца. Другие тоже собрались вокруг нас. Витя стал читать, а у меня запылали щеки, будто я стояла у большого костра. Моего отца хвалили. Это была большая статья о хорошем работнике Юло Ялакасе. Коротко была рассказана его биография и писалось о том, что он и работает и учится.

Витя не успел дочитать, как зазвенел звонок. Он отдал мне газету, и мы с Урмасом дочитали статью. Урмас сказал:

– Ты гордишься своим отцом?

– Да, горжусь.

Очень горжусь, к чему скрывать? Как будто кто-то тихонько снял с меня невидимый гнет. Мне все время хотелось считать его хорошим, правдивым. Именно правдивым! И вот теперь я имею на это полное право – ведь в газете не станут писать о человеке зря. Тем более так расхваливать его. Но тут мне вдруг вспомнилось все, что Урмас рассказывал о своем отце, когда мы возвращались с Береговой кручи, и я сдержалась. Я постаралась принять безразличный вид, чтобы не огорчить Урмаса своей радостью. Но перед третьим уроком классная руководительница снова спросила у меня, не о моем ли отце пишут в газете. Я не ожидала этого вопроса и еще только раздумывала, что ей ответить, как Урмас уже громко, на весь класс, сказал:

– Да, это отец Кадри!

Я взглянула на Урмаса. Лицо его выражало такую же радость, как и мое, и от этого я почувствовала себя еще счастливее.

Я вдруг поняла: если горе, разделенное с другом, становится вдвое меньше, то и разделенная радость увеличивается вдвое...

Писателя из меня, наверно, не выйдет. Я просто не умею писать. Стихи о лебедях мечты так и не подвинулись дальше заглавия, потому что я не нашла других таких же красивых слов, а если бы и нашла, то не сумела бы подобрать к ним рифмы. Я даже не могу описать, как я счастлива. Что ж это за писатель, который не находит слов для описания своего счастья!

Но это сейчас и неважно. Нисколько. Главное – что я безгранично счастлива. Я уверена, что более счастливой девочки нет в целом свете.

У нас новая квартира! Самая красивая и уютная! Ни за что не поверю, чтобы у кого-нибудь дома было лучше. И даже если я неправа, все равно никто в мире так не радуется этому, как я.

Всех моих прежних печалей как не бывало. Подумать, что когда-то мечта об отце, о добрых друзьях, обо всем том, что делает человека счастливым, казалась мне безнадежной! А теперь эта мечта осуществилась. Но я знаю: если бы я не была такая несчастная в том далеком вчера, то не была бы так счастлива сегодня. Не смогла бы, я чувствую. Как, например, не умеют быть счастливыми Витя и другие дети, у которых всегда было слишком много хороших вещей, но которые их даже не замечали.