Юрий Коринец - Володины братья Страница 22

Хотели уже в мертвецкую отправить, а он вдруг глаза открыл! И улыбается! Ну и досталось ему на орехи! И деду Мартемьяну, который Володю в больницу привозил, тоже досталось. Еле ноги потом из больницы унесли. Оказывается, и у Володи клиническая смерть была, слишком много он хлороформа наглотался, мог вообще не проснуться. Это первый Володин смертный случай.

А второй раз Володя чуть не умер, когда ему восемь лет стукнуло… Так его в тот год стукнуло, что тоже чудом живой остался.

Случилось это летом, в самую что ни на есть распрекрасную пору, в июле. И тоже, как ни странно, в Еремееве: такое уж это для Володи невезучее село! Гостил он в то лето у одной дальней Мартемьяновой родственницы, у одинокой древней старушки. Злющая эта была старушка, хотя очень в бога веровала.

Дед Мартемьян в то лето по каким-то своим делам в город Печору уезжал и попросил присмотреть за Володей. Старушка нехотя согласилась. Не любила она детей, да и весь век свой она, наверное, никого не любила, кроме своего бога, как часто бывает с такими вот очень верующими старушками. Володя — на что уж тихий ребенок — все время выводил старушку из себя. Что бы он такое ни сделал, все ей не нравилось. Принесет ли Володя подбитого грачонка домой, ужа ли притащит — все старушку из себя выводило.

В тот день, о котором идет речь, старушка с утра куда-то ушла, а Володя мельницу дома в избе мастерил: строгал, сидя на лавке, лопасти острым кухонным ножом. Ну насорил, конечно, на полу стружками. Да что ж в том страшного, если бы он их все равно потом подмел! Строгал он в избе, а не на улице, потому что на улице дождь начался: вот этот дождь-то и стал всему причиной, вернее, не сам дождь, а гроза… Дождь прихватил старушку, когда она к дому подходила, и влетела она в избу промокшая и уже злая. А тут Володя со своими стружками на полу ее еще пуще из себя вывел. Стала она ругаться на чем свет стоит! На улице дождь расходится да гром гремит все сильней, а в избе старушка! Долго она неистовствовала, а под конец говорит: «Забрал бы тебя господь на небо! Все бы на земле легче стало!» А Володя тоже не вытерпел — можно и его понять! — сказал он как бы про себя, но достаточно громко, чтобы старушка слышала: «А вас хоть бы черт к себе забрал!»

Нехорошо он, конечно, сказал, но и его понять можно: очень уж ему эта старушка надоела! После этих слов и случилось самое удивительное: только Володя так сказал и старушка еще рта не успела раскрыть, чтобы ответить, как вдруг страшный удар потряс всю избу! Это шаровая молния в горницу влетела сквозь стенку, вышибла старое бревно в углу избы — как изба-то не загорелась! — и влетела в горницу. Маленькая шаровая молния, величиной с кошачью голову… Старушка как стояла посереди горницы, так и повалилась. А Володя как раз в том углу сидел — молния его сразу оглушила, Володя даже сознание потерял и, падая, язык прокусил…

Когда он потом очнулся, молния еще по избе летала, и он смотрел на нее как очарованный, дрожа от страха; старушка ничком на полу лежала, а молния, покрутившись по избе, вскочила на печь: в мгновение ока край плиты, как стекло, оплавила — и в трубу улетела… Как она избу не сожгла и Володю со старушкой не убила, этого я уж вам сказать не могу! Да и никто не может! Потому что шаровая молния — одно из самых таинственных явлений природы. Только одно могу вам сказать: пощадила шаровая молния Володю, хотя язык у него потом еще долго заживал… А может, шаровая молния просто хотела старушку попугать… Кто знает! Старушка после того случая, конечно, присмирела. Только Володя у нее больше не жил. Дед Мартемьян не стал его от себя отпускать…

Вот какие были с Володей два удивительных случая, когда он чуть было не умер.

А теперь вот этот случай, когда Володя заблудился. «Если я теперь только выживу, — думал Володя во сне, — то больше никогда не умру! Буду жить вечно!»

Долго и крепко спал Володя в избе — весь день и всю ночь, а на рассвете встал, поглодал корочки и пошел вниз по незнакомой реке.

Пройдя километра три от избушки, он вдруг услышал песню. Кто-то пел! Голос доносился вроде бы откуда-то с верховьев: «Ландыши! Ландыши!» Володя весь вытянулся, напрягся, прислушался… Далеко еще был этот голос, очень далеко! В первое мгновение Володе захотелось бежать туда, на голос, вверх по реке, — как вдруг песня пропала…

«Это мне показалось!» — подумал Володя. Он сразу ослаб, взмок от пота, лег на траву, стал смотреть в небо. Прекрасное, высокое, пустое небо опять было чистым. «Пустое, как мой живот», — подумал Володя о небе. Он смотрел вверх пристально — странная была эта голубая пустота, там что-то двигалось! Он видел: в воздухе, пронизанном отражениями солнечного света, мелькали какие-то бледные сполохи.

Вот опять что-то белое, еле видимое пронеслось в воздухе над Володей — то ли далеко, то ли близко, — что-то белое, прозрачное, широкое… Вот еще! И еще! «Крылья! — подумал Володя. — Прозрачные крылья!» Небесная голубизна вовсе не была пустой. То и дело — казалось Володе — пролетали там какие-то существа, но различить можно было только движение полета, только еле видимые крылья.

Солнце широко и ровно подсвечивало это мелькание откуда-то снизу, из-за бескрайней тайги. Было еще рано. Мошкара уже вилась над Володей деловито и равнодушно. И Володю вдруг охватило глубокое, спокойное равнодушие. У него было такое чувство, будто он сливается с землей, с небом, с этим бесконечным танцем мошкары. Он растворялся во всем этом мире, в этой бесконечности, растворялся безвольно и бессознательно. Он себя уже почти не чувствовал. Ни рук, ни ног, ни живота. Ни даже голода в животе. Тянущее чувство куда-то ушло — наверное, в землю. И теснота в груди тоже исчезла, как будто в грудь вошло небо. Хотя ничего особенного он не ощущал. Только свои тихие мысли.

«Вот так и растворишься тут, — думал он, погружаясь глазами в голубую бесконечность. — И никто тебя не найдет. Ни дедушка, ни Алевтина, ни брат. Тишина».

И тут он опять услышал песню. Спокойную, явственную: «Ландыши, лан-ды-ши! Светлого ма-я привет!»

«Опять песня снится! — подумал Володя. — Почему человеку снятся песни? Брат Иван говорил, что это галлюцинации… как и те колокольчики на днях на хребте… Иван их часто слышал. Вот и я слышу…»

Галлюцинация все усиливалась, наполняя утренний воздух: «Ландыши, ландыши!» Нет, не галлюцинации это!

И вдруг заработал мотор! Два раза чихнул где-то совсем рядом и сразу же быстро-быстро забормотал, отскакивая многократным эхом от берегов, — скороговорка мотора сразу заполнила собой весь мир, пронзила Володин мозг, все его опять напрягшееся маленькое тело. Бормотание мотора отдавалось в каждой Володиной мышце, как электрический ток.

Он опять стоял на берегу во весь рост, глядя навстречу реке, навстречу течению, на высокие, поросшие темными елями берега, открывавшие реке выход на широкий плес.

Посреди плеса возвышался стройный остров, желто-зеленый, из песка и леса, остроносый с обоих концов, похожий на корабль. Остров делил плес на два спокойных рукава.

Солнце привстало над краем леса, бросило сноп лучей, и открытый плес ослепительно ударил в глаза Володе расплавленным в воде оловом… Володя прикрыл глаза ладонью, — из-за темного, почти черного мыса выскочила лодка, оглушив плес раскатистым и звонким голосом мотора.

Человек сидел на моторе! Живой человек! Первый за долгое время! Страшно знакомый черный силуэт поразил Володю. Прокоп! Отец Алевтины! Это был он.

— Дядя Прокоп! Дядя-а! Дяденька-а-а! — закричал Володя, прыгая на высоком берегу и размахивая руками. — Это я! Володя! Дяденька-а-а! Помогите!..

Человек в лодке вскинул голову, не выпуская из левой руки руль, потом заглушил мотор и встал… Голубой дымок взвился над мотором в золотой воздух. Стало тихо. Лодка быстро приближалась к Володиному берегу, беззвучно рассекая поверхность реки, оставляя за собой гладкие веерообразные волны.

— Володя, что ль? — крикнул Прокоп, приглядываясь.

— Я это! Дядя Прокоп! Я, Володя! Заблудился я! — Володин голосок восторженно всхлипывал.

— Вона что! — удивленно протянул Прокоп. — Сапромат тебя задери!

Мотор молчал, и разговор взрослого и ребенка четко прозвучал в солнечном воздухе.

Володя с колотящимся сердцем бросился вниз с обрыва. Камни и земля сыпались из-под ног, обгоняя Володю, громко плюхались под обрывом в воду. Володя шагнул навстречу лодке, остановился в реке. Он увидел, что Прокоп широко улыбается. И Володя улыбнулся… слабо улыбнулся… Вдруг Прокоп резко наклонился, выхватил из лодки веревку и стал наматывать ее на стартер, потом вскинул голову, выкатив на красной жилистой шее кадык, взглянул на стоявшего в воде Володю быстро, свирепо.

— Иди за папкой и мамкой! — зычно крикнул Прокоп. — Иди за ними! Мертвец ты! По тебе уже поминки справили!

Прокоп вдруг захохотал, надуваясь кровью, дернул веревку, — мотор взревел, лодка подпрыгнула и понеслась, рассекая воду, вниз, по рукаву, — мимо острова…