Дина Бродская - Марийкино детство Страница 22

Полосатая будка, где всегда стоял городовой, была повалена набок.

Марийка и Сенька протолкались вперёд.

Высокий человек с завязанным глазом подбросил в костёр новую охапку бумаги.

– Жги, жги, не жалей!

– Весь царский строй так спалить надо! – кричали из толпы.

– А городовые, говорят, переоделись – один даже бабье платье надел…

– Конечно, прошло ихнее время.

– Ну, народ теперь легче вздохнёт…

– Весь царский строй так спалить надо! – кричали из толпы.

Пламя листало плотные глянцевые страницы добротной бумаги с двуглавым орлом.

Костёр разгорался всё больше и больше. Уже начинало заниматься дерево.

– Здорово, а? – шептала Машка Марийке на ухо. – Вот, гляди, сейчас дерево загорится, а потом огонь на дом перекинется, и пойдёт вся улица гореть… Может, и до нашего дома пожар дойдёт… Интересно…

Марийка вернулась домой, когда уже совсем стемнело.

В кухне было тепло и вкусно пахло жареной бараниной. Поля, раскрасневшаяся и злая, перемывала в лоханке тарелки.

– Где, непутёвая, носишься? – закричала она, увидев Марийку. – Всё по улицам шатаешься, вместо того чтобы матери помочь! Со вчерашнего вечера посуда грязная стоит!…

– Так революция ж, мамочка…

– Я тебе дам революцию!… – закричала Поля и хлопнула Марийку по щеке мокрой, жирной рукой. – Иди посуду мой! Наши-то черти жрут, как лошади, не поспеваешь за ними прибирать!

Марийка, всхлипывая, начала мыть тарелки.

Вечером этого же дня на улицах продавали специальный номер газеты, где подробно рассказывалось о последних событиях в Петрограде.

В кухню к Поле пришли Липа, Наталья, Полуцыган и старый дворник.

Полуцыган читал вслух:

– «Восставшими войсками и революционным народом захвачена Петропавловская крепость. Все политические освобождены из казематов и выпущены на свободу».

Женщины внимательно слушали чтение и ахали.

ПЛОТНИК И МЕХОВЩИК

На базаре ни к мясу, ни к маслу было не подступиться. В июне месяце началась выдача хлебных карточек. Рабочие получали два с половиной фунта, служащие– полтора фунта, а дети до пяти лет – один фунт.

Марийка очень гордилась тем, что ей полагалось полтора фунта хлеба, как взрослой. Она спрятала отдельно свою зелёненькую карточку и каждый день сама отрывала по талончику.

– Царя скинули, а всё по-старому, как и было! – ворчала Поля. – Войну не кончают, на базаре, всё втридорога. Недаром Саша-переплётчик давеча говорил: пока буржуев да министров к чёрту не погоним, до тех пор народ легче не вздохнёт…

Марийка почти всё время проводила на заднем дворе у Веры Полуцыган.

Когда, наступили тёплые дни, Вера стала немного поправляться, и Наталья выносила её из подвала на солнышко. Сенька натаскал откуда-то четыре ведра песку, и Марийка с горбатой Верой часами копались в песке возле курятника – устраивали норки, лепили башенки.

Этим летом двор опустел. Ляля Геннинг со своей матерью уехала к бабушке в Одессу. Исчез куда-то жандармский полковник Шамборский. Крикливая толстая Шамборщиха притихла и присмирела. Она уже не ездила на извозчике, как раньше. Она ни с кем во дворе не разговаривала и, когда с ней здоровались, только молча кивала головой с таким видом, будто была обижена на всех соседей.

С тех пор как уехала Ляля, Ванде запретили выходить во двор, и она торчала у себя на балконе, перевесившись через перила и уныло глядя вниз. Домовладелец Сутницкий тоже перестал показываться во дворе. На его окнах целый день были спущены полотняные шторы, и горничная не выносила на балкон попугая, как прошлым летом.

Во дворе рассказывали, что в именье Сутницкого Заерчановке крестьяне сожгли господский дом, разгромили конюшню и винный погреб, а лошадей, сеялки и молотилки поделили между собой.

В июле вернулся с фронта муж прачки Липы, плотник Легашенко. Он был всё такой же бородатый; ноги, руки у него были целы, но щека у него всё время странно передёргивалась, точно Легашенко старался согнать невидимую муху.

Легашенко снова принялся плотничать, починял, как раньше, мебель, мастерил табуретки и вили на войне газом и что он теперь совсем больной и припадочный.

И верно. Он уже не шутил, не боролся на полянке со своим сыном Митей, как бывало. Целый день он работал, молчаливый и хмурый, а вечером, сидя на досках, сваленных у сарая, что-то вполголоса рассказывал дворнику и другим подвальным про войну, и лицо его болезненно передёргивалось.

В городе было неспокойно. Говорили, что начинаются грабежи.

По ночам у ворот дома дежурили по очереди все жильцы. Доктору Мануйлову выпала очередь дежурить вместе с печником Полуцыганом, а меховщик Геннинг дежурил с Патапуфом.

Однажды в жаркий, летний день Марийка, игравшая с ребятами на заднем дворе, услышала музыку духового оркестра.

– Солдаты! Солдаты идут! – крикнул Сенька и первый бросился на улицу.

За ним побежали и остальные.

Мимо дома проходил отряд, отправлявшийся на фронт.

– Гляди-ка, Марийка, ваш офицер идёт, – зашептал Сенька.

Марийка увидела Сашу-офицера, который проходил, гордо подняв голову и глядя прямо перед собой. Его щегольские, ярко начищенные сапоги с узенькими носками блестели на солнце.

Когда Саша-офицер уже прошёл мимо, вдруг за ворота выскочила Елена Матвеевна и пустилась его догонять. В руках у неё был свёрток с пирожками.

А отряды всё шли да шли. Проходил уже третий оркестр. Сверкала медь, лоснились красные, надутые щёки трубачей. Каждый раз, когда близко ударял барабан и гремели медные тарелки, у Марийки ёкало сердце.

У ворот стоял меховщик Геннинг в чесучовом костюме и соломенной шляпе-панаме. Он о чём-то спорил с Полуцыганом. Марийка прислушалась.

– И когда этому конец настанет? – хмуро говорил Полуцыган, не глядя в лицо меховщику. – Гонят народ на убой, ну прямо как скотину бессловесную.

– Свою же свободу идут защищать, – сказал меховщик, обтирая лысину белоснежным платком.

– Кому свобода, а кто её ещё и не нюхал, – усмехнувшись, пробормотал Полуцыган.

– Что ж, вы хотите, чтоб немецкий кайзер сел нам на шею? От него будет трудней избавиться, чем от царя…

Полуцыган махнул рукой и сердито отвернулся.

Плотник Легашенко, босой, в солдатских штанах с болтающимися тесёмками, уже несколько минут прислушивался к спору.

– Чья бы корова мычала, а ваша бы молчала, – грубо сказал он Геннингу. – Такие, как вы, при всяком царе не пропадут – хоть при русском, хоть при немецком…

– А тебя не спрашивают, дезертир, – оборвал его Геннинг.

У Легашенко ещё больше, чем всегда, начало передёргиваться лицо.

– Это я-то дезертир? Ну, а сам-то ты не дезертир? Небось и не нюхал пороху! Сидел здесь, наживался, сразу видно – от войны не в убытке. А я газом отравлен на всю жизнь. Погоди, доберёмся до вас, буржуев… С царём расквитались, теперь за вас возьмёмся.

– Вот и я тоже говорю… – обрадовался печник.

Геннинг нахлобучил пониже свою шляпу и нырнул в калитку. Марийка слышала, как он проворчал сквозь зубы:

– Большевицкая агитация…

ГАЗЕТА «ГОЛОС РАБОЧЕГО»

Марийку послали на почту за марками. Она купила марки и не торопясь, глазея по сторонам, пошла домой.

Только что прошёл дождь. Повсюду блестели на солнце лужи. Небо было голубое и чистое.

– Голь!… Голь!… Голя! – услышала Марийка хриплый выкрик.

Чёрный угольщик медленно ехал по улице, погоняя кнутом свою грязную белую клячу. Мешки с древесным углём были сложены за его спиной. Облако чёрной пыли плыло над телегой.

Марийка схватилась за глаз. Ей вдуг стало больно смотреть. Она потёрла глаз пальцем, потом оттянула веко кверху и плюнула на землю три раза подряд. Это, как известно, самый верный способ, чтобы выскочила пылинка. Но пылинка не выскочила.

«Ишь, как его запорошило!» – подумала Марийка и пошла дальше, прикрыв ладонью глаз. В другой руке она сжимала сдачу – новенький двугривенный.

«Как плохо жить с одним глазом, – думала она. – Всё замечаешь только с одной стороны… А вдруг этот глаз у меня вытечет, как у той женщины, что приходила к доктору?!»

Марийка ощупала зажмуренный глаз. Смотреть всё ещё было больно. Что-то мокрое ползло по щеке.

«Вытекает! – решила Марийка. – Сейчас я, наверно, ослепну!…»

– Марийка, что это с тобой? – услышала она вдруг знакомый голос.

Она подняла голову и увидела перед собой Сашу-переплётчика:

– Сашенька, посмотри скорей на мой глаз! Так больно, так больно…

– А ну-ка, сейчас посмотрим! – Саша взял Марийку за подбородок. – Ничего особенного. Видно, пылинка попала в глаз, а ты пальцами натёрла. Пойдём со мной тут к одной знакомой, она близко живёт, нужно промыть глаз.

Он взял её за руку и повёл за собой. Марийка прижалась щекой к Сашиному рукаву, от которого пахло клейстером и табаком. Она крепко сжимала большую шершавую ладонь Саши и шла за ним, зажмурив оба глаза.