Мне ли бояться!.. - Александр Анатольевич Трапезников Страница 23

что я скажу! — вырвалось у меня. — Я не умею говорить так же складно, как вы, но неужели эти ослы, там, не видят, что все вокруг — вранье? Тоже мне, «новые люди» нашлись! Зомби африканские. — Я заметил, что радостные возгласы стихли, а Ксения попыталась перехватить у меня микрофон, делая отчаянные знаки оператору. — Никто не против вашего миллиона, но что ж вы его на крючок сажаете? Кто так рыбу ловит? Лучше сразу — динамитом, чтобы все всплыли, особенно мальки. И еще: там сидит одна девушка, которую я люблю. И хочу, чтобы все об этом знали. Полина, ты меня слышишь? — Я повернулся в ту сторону, но Полина, покраснев, смотрела себе на колени, а все остальные, включая Анжелику и музыкантов, остолбенело уставились на меня.

— Ну все, хватит, — сказала Ксения. — Передача закончилась. Мы тебя уже вырубили.

— Благодарю за внимание, — произнес я в микрофон. — Всем — спасибо!

Минут через десять, когда стали уносить аппаратуру и расходиться, сторонясь меня, как чумного, ко мне подошла Ксения. Она уже успокоилась и незлобиво сказала:

— Ты мне всю концовку запорол, паршивец. Убирайся и больше не появляйся на моем горизонте. — Потом, подумав немного и улыбнувшись, добавила: — Ты знаешь кто такой? Пассионарий. Но, боюсь, ты об этом и не догадываешься.

В коридоре я нагнал Полину и ее друзей.

— Позвони мне завтра, — довольно прохладно сказала она. — Мы спешим. Я и не знала, что ты такой… — Она запнулась, подыскивая слово. Наконец нашла: — Несовременный. Это же все игра.

— Ладно, — согласился я. — Игра. И долго будем играть?

11

Путь из Останкино вел один — к Марье Никитичне. А больше переночевать было и негде. Я надеялся, что там меня все же не разыщут. Кроме того, у Аслана теперь и своих забот хватало, поскольку его соплеменников стали по Москве усиленно чистить и высылать пачками. Но не такой он был человек, чтобы оставить за кем-нибудь долг и кровь. А за деньги наймутся и русские, есть, которые продадут душу хоть Аслану, хоть Клинтону, хоть дьяволу. Будут сапоги лизать, лишь бы платили. Я поднял воротник куртки, замотался шарфом и пошел в сторону улицы Королева. Палатку нашу на всякий случай обогнул: не понравилась припаркованная рядом машина и те, кто сидел в ней. Наконец добрался до дома, влетел на второй этаж и позвонил в дверь. Долго не открывали, но все же проснулись. Леночкин отец оторопело уставился на меня, словно не узнавая. Потом посторонился. Перегаром от него несло, как из винных складов после бомбежки. На кухонном столе лежали остатки пищи, перевернутые бутылки, а его супруга спала на топчане, накрытая тряпьем. Ей ведь, так же как и Ксении, — лет тридцать, подумал я, а выглядела она на все пятьдесят. Да и сам он хорош, будто последняя жертва Чернобыля. Что за бардак они тут развели?

— Где Марья Никитична? — спросил я, осторожно переступая через портвейновую лужу.

Он махнул рукой, сел и налил себе полстакана какой-то дряни.

— Все. Умерла мама, — произнес он и осушил свою дозу. Потом взглянул на меня — глаза у него были красные — и добавил: — Вот так, Алексей. Выпьешь?

Я автоматически опустился на стул: эти его слова меня как обухом ударили. Не мог поверить. Только и спросил:

— Когда?

— В ночь с воскресенья на понедельник.

Позавчера, пронеслось в голове, когда меня резали в общежитии. А в руке уже оказался стакан, и мы выпили, не чокаясь. Пошла смерть гулять по Москве, подумал я. Вошла во вкус после третьего и четвертого октября. Марья Никитична, конечно, не от пули умерла, но причины-то, если покопаться, не так уж далеки. Если бы не было того, что вокруг, не было бы нищеты, страха, злобы, скопления какой-то нависшей над Москвой ненависти — пожила бы подольше. Вот и случилось самое худшее, чего я боялся.

— Когда похороны?

— Какие похороны! — скривился он. — Не знаю, на что гроб-то заказать! Вчера только в морг увезли.

Супруга его зашевелилась под тряпьем и что-то пробормотала, а меня теперь волновало только одно: Леночка. Как она и что с ней будет?

Словно угадав мои мысли, он произнес:

— Лена ее утром обнаружила и плач подняла, соседи сбежались. Потом уж мне позвонили. Ну, врача вызвали, чтобы, это, зафиксировать смерть… то, сё… У тебя денег нет?

— Нет, — покачал я головой. — Но я постараюсь достать. А можно у вас сегодня переночевать? В последний раз.

— Ночуй, — согласился он. — Мама к тебе хорошо относилась. А я тебя вот о чем попрошу. Забери ты завтра с утра Лену куда-нибудь на весь день, пока мы тут всей этой бумажной волокитой займемся. Да и ей лучше, не сидеть одной дома.

— Конечно, — сказал я. Честно говоря, мне его даже стало жаль: хоть что-то человеческое в нем появилось. Видно, смерть лучше всего отрезвляет.

— Как ты думаешь, удастся у Ельцина с Гайдаром деньги на похороны свинтить?

— Вряд ли, — пожал я плечами. Им, насколько я стал понимать, теперь только хоронить и хоронить. Пока не станет из России одно большое кладбище.

Мы еще посидели некоторое время, но пить я не стал — не лезла эта гадость в горло. А он снова приложился, пока не поплыл.

— Одну квартиру, пожалуй, продам, — сказал он вслух. — На хрена мне две? Накуплю акций, буду жить на проценты.

Валяй, подумал я, таких там только и ждут. Сможешь потом этими акциями сортир обклеить. Но советовать ничего не стал. Если все, даже такие, как он, помешались на дивидендах, будто голодные от запаха индейки из ресторана, то это не мой медицинский профиль. Как можно из ничего построить что-то? Никто же не хочет работать, лишь на проценты жить. Потом я пошел в комнату, добрался в темноте до своей раскладушки за комодом и лег.

И тут раздался вдруг Леночкин голос с дивана — он словно струна прозвучал в тишине:

— Я не сплю, Алеша.

— А ты спи. — Я приподнялся на раскладушке. — Тебе сейчас лучше уснуть. Ты не плакала? — Мне показалось, что ее голос дрожит.

— Нет. Раньше. Не теперь. Почему это случилось?

Но я и сам не знал, почему люди умирают, это никогда не укладывается в голове, каким бы ни был умным. Одно дело — представить смерть, и совсем другое — взглянуть на нее.

— Это глупая и подлая неизбежность, Лена, — произнес я.

— И мы с бабушкой больше никогда не увидимся?

— Люди встречаются после смерти. Непременно. И больше не расстаются. Там, где они нас ждут, нет печали и