Дина Бродская - Марийкино детство Страница 24

Назавтра, ровно в три часа, Марийка ждала Сашу в условленном месте.

Стоял тёплый осенний день.

Щурясь от солнца, Марийка смотрела вдоль улицы — не видно ли Саши?

Она заметила его ещё издали — он шагал нагружённый большой кипой газет, через плечо у него висела холщовая сумка, тоже набитая газетами.

— Здравствуй, Марийка! — крикнул Саша. — А я думал, ты не придёшь, мать не отпустит.

— С тобой меня мама всегда отпускает.

— Ну, идём скорей!

Они вышли на шоссе. Саша так быстро шагал, что Марийка едва за ним поспевала.

— Саша, дай я тоже понесу газеты, — попросила Марийка.

— Дойдём до того дерева, я развяжу пачку и дам.

Дошли до высокого старого дуба, который уже начал желтеть. Саша присел на траву, разрезал бечёвку и дал Марийке толстую пачку газет.

— «Голос рабочего», — прочитала Марийка название газеты.

Больше она ничего не успела прочитать — Саша пошёл дальше, надо было его догонять.

Вот и Мандрыковский спуск. Отсюда начинаются кривые, узкие улицы Культяповки. У первого же забора Саша остановился, вытащил из кармана кнопки, расправил газету и прикрепил её к забору на видном месте.

— Ну, теперь скорей на лесопилку, — сказал Саша, — сейчас гудок.

Они пошли дальше, мимо маленьких покосившихся домиков.

Возле красного кирпичного здания лесопилки были сложены штабелями доски.

Саша присел на досках, разложил рядом с собой газеты, поправил на боку сумку.

— Ну, Марийка, сейчас пойдут рабочие. Смотри не зевай. Я буду здесь, а ты беги к другому выходу. Как все газеты раздашь, возьмёшь у меня ещё.

Хрипло, протяжно загудел гудок. Прижимая к груди газеты, Марийка кинулась к воротам лесопилки.

— Свежая газета «Рабочий голос!» — звонко выкрикнула она, стараясь подражать уличным газетчикам.

Её обступили. Со всех сторон тянулись рабочие большие руки.

В одну минуту Марийкин карман оттопырился, наполненный медяками.

Газеты тут же читали, передавали друг другу, бережно складывали, прятали по карманам.

Раздав все газеты, Марийка побежала к Саше за другими, но и он уже распродал все номера.

В больнице

Однажды утром Марийка проснулась позже, чем всегда. В квартире было тихо. Мать, видно, ещё не вернулась с базара. За сатиновой занавеской было темно и душно. Жужжали мухи, что-то, захлёбываясь, булькало в водопроводной трубе. Нужно было скорей вставать и приниматься за чистку башмаков, но вставать почему-то не хотелось. Голова была тяжёлая и точно не своя, глаза смыкались.

«Посплю ещё немножко», — подумала Марийка, чувствуя какую-то странную усталость, во всём теле.

Её разбудили грузные шаги матери и грохот поленьев, брошенных на пол у печки.

— Мама! — позвала Марийка.

Поля подошла к кровати.

— Ты что же это валяешься? — закричала она, но вдруг смолкла и пощупала горячие щёки Марийки. — Господи! Да ты вся в жару! Лоб горячий, точно печка. Катерина, принеси-ка градусник…

Марийке под мышку поставили холодный градусник. Катерина покачала головой:

— Горло болит? Дело плохо — не иначе как скарлатина.

Через час проснулся доктор. Узнав, что Марийка заболела, он пришёл на кухню, осмотрел её и велел немедленно везти в больницу.

Оказалось, что Катерина нечаянно угадала.

— Скарлатина очень заразительна, и я не могу рисковать здоровьем своего ребёнка, — сказал доктор Поле. — Вот вам записка к старшему врачу. Катерина, вызовите извозчика…

И вот Марийка, закутанная в большой платок, едет на извозчике. Она сидит у Поли на коленях. Марийка никогда ещё не ездила на извозчике. Как приятно покачивает на мягких рессорах! Одно жалко: что не идёт дождик, а то бы надпролёткой подняли кожаный верх… Они проезжают через базар, мимо торговок, сидящих на земле возле груды ярко-жёлтых дынь и полосатых арбузов.

Вот и Гоголевский сквер, весь засыпанный опавшей листвой. Среди поредевших кустов виднеется длинноносый каменный Гоголь, с волосами, длинными, как у священника. Но куда же они с мамой едут? Ах да, в больницу. Её оставят там одну.

— Мама, мамочка, я не хочу! — плачет Марийка и цепляется за Полю.

Но они уже приехали. Марийку несут по длинному белому коридору, где висят лампы под железными абажурами. Как много ламп! Марийка начинает считать лампы.

— Одна, две, три, четыре… десять.

В большой комнате стоят рядами кровати. Марийка лежит на крайней кровати возле окна. Она целые дни дремлет. Иногда она просыпается вся в поту и начинает сбрасывать с себя колючее шерстяное одеяло. Кто-то наклоняется над ней и даёт ей пить.

Это очень странная комната. Всё кружится и пляшет вокруг Марийки. Как волчок, кружится под потолком матовый шар лампы, танцуют на столике жёлтые пузырьки в гофрированных бумажных чепчиках, кружится, как сумасшедшее, окно с мелькающей в нём голой берёзой.

— Остановите окно, остановите окно!..

Потом все вещи останавливаются, и стенки начинают раздвигаться. Комната становится огромной, как соборная площадь. Где-то далеко-далеко блестит медная дверная ручка. Кровать становится крохотной, как спичечная коробка, и сама Марийка — маленькая-премаленькая.

Ночь. Тихо в палате. Марийка садится на кровати и оглядывается вокруг.

За окошком над голой мокрой берёзой стоит луна.

Белые стены, белые кровати, белые тумбочки. Так вот она какая — больница. На соседней кровати шевелится маленькая фигурка.

— Мама! Мама! Пить!..

Неслышно ступая, входит сиделка в белом халате. Она даёт лекарство Марийкиной соседке.

— А ты чего сидишь, полуночница? — спрашивает она у Марийки. — Голова не болит? Нет?

— Нет.

Марийка хочет сказать сиделке, что она уже выздоровела и чтоб её скорей выпустили из больницы, но от слабости ей даже трудно пошевелить языком.

Марийка медленно выздоравливала. Её перевели в другую палату, где лежали ещё три девочки и один мальчик, Вася.

Девочка Зоя, которая уже давно выздоравливала и всё никак не могла выздороветь, была очень крикливая и злая. Она швыряла на пол пузырьки с лекарством и целый день ныла и просилась домой. А то вдруг начинала дразнить худенького бритоголового Васю: «Васька-Васёнок, худой поросёнок, ножки трясутся, кишки волокутся…»

Две другие девочки, трёх и пяти лет, целый день спали.

В этой палате рядом с дверью было проделано окошечко, сквозь которое родители смотрели на своих детей. Каждое воскресенье Марийка видела в окошечко широкое красное лицо матери. Поля улыбалась ей и кивала, а после её ухода няня вносила гостинцы: куриную котлету в промасленной бумаге, баночку мёду или несколько бубликов.

Однажды среди гостинцев Марийка увидел белый запечатанный конверт с надписью: «Получить Марии Внуковой». У Марийки дрогнуло сердце. Она никогда в жизни ещё не получал писем. От кого бы это?

Она осторожно надорвала конверт и вынула листочек в косую клетку, весь исписанный крупными буквами. Письмо, оказывается, было от Сеньки:

«Здравствуй, Марийка! Что это ты так долго болеешь? Уже все подвальные заскучали, а наша Вера аж плачет. Марийка, а у нас теперь опять революция. Отец говорит, что это уже настоящая, потому что теперь советская власть. И ещё новость: теперь Сутницкому никто уже не платит за квартиру. Я тебе посылаю листовку. Их по улицам разбрасывали, я и подобрал возле аптеки четырнадцать штук. Ты прочти, там про революцию написано. Эх, жалко нет у меня ружья, я бы тоже пошёл драться с помещиками и буржуями. Марийка, ты скорей выписывайся, будем делать телефон. Я уже проволоку раздобыл и одну испорченную трубку; но ничего, поправим… выздоравливай скорее.

Тут же в конверте лежала измятая коричневая листовка:

К ГРАЖДАНАМ РОССИИ

Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов — Военно-революционного комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона.

Дело, за которое боролся народ: немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание Советского правительства, это дело обеспечено.

Да здравствует революция солдат, рабочих и крестьян!

Медленно тянулось в больнице время. Марийка старалась просыпаться как можно позднее, и всё же дни здесь были бесконечно длинные. Марийка часами лежала, рассматривая свои пальцы, с которых после скарлатины облезала кожа. Потом она вставала, надевала длинный, до земли, халат, и, шатаясь от слабости, выходила в коридор. Здесь было гораздо веселее, чем в палате.