Ирина Дегтярева - Цветущий репейник Страница 24

— Я всё равно побегу, — услышал тренер в ответ. Лёвка готов был уйти от пухлого Ван Ваныча в огромной серой грузинской кепке только из-за того, что тот мешал ему бежать.

Иван Иванович пожал плечами и махнул рукой. Он единственный, кто знал, что его подопечному не нужны медали, ему нужен только бег и только самый красивый и быстрый бег.

Во влажном воздухе стартовый пистолет выстрелил глухо, и побежали все вяло, боясь поскользнуться. И только Лёвка, мелькая красными шиповками, помчался, разрывая сырой тяжёлый воздух, взрывая им измученные лёгкие.

Иван Иванович приподнял кепку и глядел жадно за Лёвкиным бегом. Он шевелил пухлыми губами, чесал небритые ради приметы щёки и смотрел, смотрел… И он первым бросился к упавшему Лёвке.

Его любимец, только что летевший, бежавший, вдруг оказался лежащим на дорожке. Барьер, который оставался всегда внизу, позади, сейчас был над Лёвкиной головой. На нижней части барьера висели в ряд прозрачные дождевые капли. Дорожку заливало кровью. Уже целая лужа натекла из изломанной Лёвкиной ноги.

В шоке он не чувствовал боли, только с недоумением на лице пытался вытереть кровь подолом футболки, чтобы бегущие следом не поскользнулись.

— Скользко, — твердил он. — Скользко.

Иван Иванович уже подхватил его на руки, кто-то поддерживал почти оторванную ниже колена ногу, и бежали, несли его в «скорую», дежурившую на стадионе. Лёвка всё повторял:

— Скользко. Там скользко…

Ещё в машине «скорой помощи» ему поставили капельницу, сделали уколы, и Лёвка поплыл в море забвения, пустоты и темноты. Он потом долго не приходил в себя, и врачи ничего с этим не могли поделать. Они говорили родителям и Ван Ванычу, что с Лёвкой всё в порядке и такое впечатление, что он просто сам не хочет приходить в себя. Ван Ваныч с этим соглашался и утирал глаза подкладкой своей знаменитой кепки. Он знал, что парень не сможет жить без бега. Врачи сказали, что о спорте надо забыть, только не сказали, как это сделать.

…Лёвка лежал на кровати в своей комнате и таращил глаза на луну за окном. Обезболивающее не усыпило его, как обычно, и он остался без сна, без сил с одним лишь желанием — не жить.

Он уже несколько дней ходил в школу, и уроки, которые он раньше делал за полчаса в перерывах между тренировками, давались ему теперь тяжело, по нескольку часов он сидел за учебниками, тупел и приходил в ярость.

Из спортшколы его не выгоняли, наверное, за былые заслуги. На уроках Лёвка сидел один. Почти все ребята разъехались: кто на сборы, кто на соревнования. И только он один на костылях ковылял по полупустым коридорам к своему классу. Малышня показывала на легендарного Лёвку пальцем и шушукалась по углам. «Львиную гриву», как в школе прозвали его копну волос, пришлось остричь ещё в больнице. Пока лежал в реанимации, волосы свалялись, а потом вдруг начали выпадать. Лёвку остригла мама. Вместе с волосами он как будто потерял былую уверенность, начал сутулиться, взгляд стал тусклым и равнодушным.

Учителя пытались разговаривать с Лёвкой бодрыми голосами, что его ещё больше раздражало.

…К утру, так и не заснув, он почувствовал, что колено превратилось в огненный шар. Сиделка потрогала Лёвкин лоб и что-то шепнула матери.

Через два часа он ёжился на клеёнчатом столе в больнице, в перевязочной. Молодой, проворный, улыбчивый хирург, который оперировал Лёвку, быстрыми смуглыми пальцами снимал повязку. Она присохла, и боль обжигала. Лёвка молчал, но его рука, вцепившаяся в кушетку, побелела. Лёвка молчал. Эта боль заглушала другую боль, внутреннюю, и ему становилось легче. Его терпение и покорность во время перевязок после операции пугали родителей и настораживали врачей.

— Тебе не больно? — доктор заглянул Лёвке в лицо. — Сейчас я перекисью размочу. Потерпи.

Он наконец отлепил повязку и покачал головой, но улыбнулся:

— А шовчик у нас воспалился. Да?

«Он, наверное, если ногу отрезать начнёт, всё равно улыбаться будет», — подумал Лёвка с раздражением и кисло улыбнулся в ответ.

— И что теперь? — выдавил Лёвка. — Чик-чик?

— Что «чик-чик»? — опешил доктор.

— Ампутируете?

Доктор рассмеялся:

— Ну ты мнительный! Готовь попу для уколов антибиотика. Плохо, что новокаин тебе нельзя, так что не обессудь, уколы на воде. Придётся потерпеть.

Лёвка пожал плечами:

— Мне всё равно.

— Мама пусть выйдет, подождёт в коридорчике на кушетке, — вдруг, не переставая улыбаться, сказал доктор. — Мы как раз первый укольчик сделаем. Зачем откладывать в долгий ящик?

Мама, испуганная, вышла. Лёвка увидел, как впервые с лица доктора сползла улыбка.

— Ты брось это «всё равно». Что ты как старик? Жизнь впереди. На твоём беге свет клином сошёлся? Будешь бегать.

Лёвка вскинулся с безумной надеждой в глазах. Доктор смешался:

— Ну не так, конечно, как раньше, но всё-таки… Что ты скис? — доктор вдруг порывисто погладил Лёвку по голове. — Не кисни. Давай и правда укольчик сделаю. Поворачивайся…

Когда Лёвка вышел в коридор, где нервничала на кушетке мама, он увидел рядом с ней Ван Ваныча.

Тренер сидел, низко опустив лысоватую голову, опершись локтями о колени и теребя свою кепочку. Он вскочил, увидев бывшего подопечного, а наткнувшись на его удивлённый и настороженный взгляд, засмущался:

— Мама твоя позвонила, сказала, что у тебя с ногой неладно. И я вот… — Ван Ваныч чувствовал себя виноватым, особенно перед родителями.

— Ван Ваныч, не оправдывайтесь, — устало поморщился парень. — Мама знает, что я всё сам тогда решил.

Мать пошла к доктору за рекомендациями. А бледный и унылый Лёвка прислонился к стене. Ван Ваныч встал рядом.

— Ты как? — тихо спросил он.

Лёва долго молчал, покусывая губы.

— Плохо, — наконец сдавленно ответил он, уставившись в пол. Медленно повернулся и, хромая, пошёл по коридору к выходу.

Круглая жестяная коробка из-под печенья. На ней были нарисованы заснеженные домики в предгорьях Альп, новогодняя ёлка и Дед Мороз, вернее, Санта-Клаус в санях, запряжённых оленями. В этой коробке хранились лекарства. Но на обычном месте в шкафу Лёвка её не нашел.

Он замер у открытого шкафа, и взгляд у него стал опустошённым, загнанным. Лёвка усмехнулся.

«Улыбчивый доктор оказался не дурак, — со злой безнадёжностью подумал он и захлопнул шкаф. — Успел шепнуть маме, что от меня лучше подальше убрать пилюли. Убрала! Не доверяет… И правильно. Только не поможет. А пилюли и правда ерунда. Надо же знать, что пить. А то выпьешь слабительное…» — Лёвка снова невесело усмехнулся. Нога ныла. Мышцы требовали прежних нагрузок, они невыносимо болели от бездействия. В голове засело только одно: «Не смогу бегать, не смогу, не смогу». Эта мысль заводила его в чёрный угол уныния. И выхода из угла невозможно было увидеть.

Лёвка перестал делать уроки и не ходил больше в школу. Он почти всё время лежал, устроив изуродованную ногу на подушках, и смотрел в потолок, неотрывно, как будто вчитывался в таинственные письмена.

Пока ему кололи антибиотики, родители даже и не думали отправить его в школу. Но уколы уже перестали делать, а Лёвка всё так же лежал на кровати и всё так же смотрел в потолок. Через три дня такого лежания отец не выдержал. Зашёл к Лёвке в комнату, сел в кресло у окна, провёл рукой по медалям, висевшим на стене. Они тонко звякнули. Сын поморщился.

— Лёв, нога болит? Ведь уже не так сильно? Завтра ещё можешь полежать. А послезавтра пора в школу. Что молчишь?

— Я не пойду, — Лёвка продолжал глядеть в потолок.

— Что значит «не пойду»? — отец встал, прошёлся по комнате. — Что ещё за новости? Тебе теперь как раз надо на учёбу налечь. Ты ведь знаешь, мы с мамой никогда не были против твоих занятий спортом. Наоборот, покупали тебе дорогие… Как их? — отец щёлкнул пальцами. — Шиповки. Спортивную одежду. Мы гордились всеми твоими победами. Но случилось то, что случилось, — отец развёл руками. — И это не конец жизни. Нога у тебя на месте. Слава богу. Ходить и даже бегать сможешь. Ну не будешь профессиональным спортсменом, ну и что? Мне всегда казалось, что это не профессия. Не на всю жизнь. Будешь бизнесменом, как мы с мамой, — отец улыбнулся. — Разве плохо? А не захочешь… Ну станешь кем хочешь. Что же ты молчишь? Ты на меня обиделся?

Лёвка созерцал потолок. А в голове было только одно: «Не буду бегать. Не смогу, не смогу».

Отец пожал плечами и вышел из комнаты. Лёвка услышал, как он говорит матери:

— Ничего. Это пройдёт. Конечно, шок. Столько лет тренировок, нагрузок, усталости, соревнований — и всё коту под хвост. А школа… Через неделю каникулы. За лето всё уляжется, привыкнет. Съездим отдохнуть с ним на море.

Мать что-то негромко сказала.

— Ну разумеется, после операции, — согласился отец. — Вытащат же когда-нибудь эти железки из ноги?.. Что?.. Ещё полгода? Или даже год?… Нет, ну я понимаю.