Аркадий Аверченко - Юмористические рассказы Страница 24

Ребенок, печально свесив голову, умолкал, а сердобольный господин чуть не рыдал над этим несчастным сиротой, на которого, казалось, был опрокинут целый ящик Пандоры…

– Бедный крошка… Ну, пойдем, я тебя отведу домой, а то и с тобой случится что-нибудь нехорошее.

Джим тихо усмехался.

– О нет, сэр. Со мной ничего не случится. Вы видите этот талисман? Он от всего предохраняет.

Малютка вынимал из кармана деревянную свистульку и доверчиво показывал ее своему спутнику.

– Что же это за талисман?

– Мне его дала одна старая татарка в Крыму. Мы, я помню, стояли с ней на высоком обрыве у самого моря. И что же: только что она мне его передала, как сейчас же оступилась, из-под ног ее выскользнул камень, и она полетела с громадной высоты в море.

– Чудеса! Прямо-таки чудеса. Так ты вот здесь и живешь? Ну, прощай, Джим, будь счастлив, милый мальчик.

Джим бодро взбежал по лестнице, а господин долго провожал задумчивым взглядом удивительного ребенка…

Так долго стоял он, что швейцариха с подтыканной юбкой подходила к нему и спрашивала:

– Вы к кому?

– Я не к кому… Скажите, кто этот мальчик, который взбежал сейчас по лестнице?

– Это сынишка Черепицыных, Костя. А что, разве?

– Как?! Разве он не англичанин?

– С какой это радости? Простой себе мальчишка. Нешто опять наврал чего-нибудь?… И сколько это его мать не муштрует, все без толку…

– У него разве есть мать? Она жива?

– Чего ей сделается. Живехонька. Только вгонит он ее в гроб своей брехней, помяните мое слово. И что это за врущий такой мальчишка, даже удивительно!.. По всей улице его уж знают за такого, накажи меня Бог.

На продолжительный Костин звонок дверь открывала горничная Ульяша.

– Где это вы, Костенька, шатались до сих пор?

– На улице задержался. Там нашего дворника Степана автомобилем переехало, так я смотрел. Погляди, у меня сзади башмак не в крови?…

– Как переехало?! Степана?! Совсем?

– Да. Дело в том, что лошади взбесились и понесли какую-то красивую барыню, а Степан бросился, схватил их под уздцы…

– Ну что вы, Костенька, врете: то лошадь, то автомобиль… Вечно какую-нибудь юрунду размажете.

– Нет, не ерунду. Эта графиня сказала, что, если его вылечат, она выйдет за него замуж.

– Ладно вам. Врите больше. Обед уже совсем застыл. Мама уехала, а старая барыня ждет вас.

Покачиваясь на тонких ногах. Костя делал таинственное лицо и шел в столовую.

– Ты чего опаздываешь? – обрушивалась на него бабушка. – Где носило?

– Да я уж час назад был у самых наших дверей, да пришлось повернуть обратно. Очень интересная история.

– Что там еще?

– Понимаете, только что я подхожу к нашим дверям, смотрю: двое каких-то стоят, возятся над замочной скважиной. Один говорит другому: «Воск крепкий, оттиск не выходит», а тот, что пониже, отвечает: «Нажми сильнее, выйдет».

– Костечка! – со стоном всплескивает руками бабушка. – Да ведь ты врешь? Опять врешь?!

– Ну, хорошо, ну, пусть вру, – саркастически усмехается Костя. – А вот когда заберутся, да стянут у нас все, да прирежут нас, тогда будете знать, как вру. Мне что: мое дело – сказать…

Бабушка мечется в безысходном отчаянии:

– Костечка, да ведь ты врешь! Ведь по глазам вижу, что сейчас только выдумал?

– Выдумал? – медленно говорит Костя таким тоном, от которого делается жутко. – А если я вам этот кусок воска покажу… тогда тоже выдумал?

– Как же он к тебе попал?

– Очень просто: они сели на извозчика, я прицепился сзади, а когда мы приехали на окраину города, я пробежал мимо низенького, будто нечаянно толкнул его и в это время вынул из кармана оттиск. Вот он!..

Из кармана извлекается та же деревянная свистулька и издали показывается подслеповатой бабушке.

Сердце бабушки терзает сомнение: конечно, врет, а вдруг – правда?… Бывают же такие случаи, что делают оттиски с замочных скважин, забираются и убивают… Еще вчера она читала о таком случае… Надо на всякий случай сказать Ульяше, чтобы закрывала ночью дверь на цепочку.

– Позови ко мне Ульяшу!

Костя послушно мчится в переднюю и испуганно кричит Ульяше, разговаривающей с кем-то по телефону:

– Ульяша?! Опять забыла завернуть на кухне кран от водопровода! Полная кухня воды, уже все вещи в окно плывут…

Телефонная трубка со стуком ударяется об стенку, Ульяша, опрокидывая все на своем пути, мчится на кухню.

Через минуту тяжелая сцена:

– Костенька!! Вы опять соврали? Опять выдумка? Вот, ей-богу, нынче же расчет возьму, не могу больше служить…

– Мне показалось, что вода течет, – робко оправдывается Костя, глядя на разъяренную девушку молящими глазами. – Мне шум воды слышался…

Бог его знает, этого кроткого, безобидного ребенка. Может быть, ему действительно показалось, что два господина, мирно закурившие на их площадке папиросу, на самом деле пытались снять восковые слепки с замков.

Вечером Костя сидел у письменного стола в кабинете отца и широко открытыми, немигающими глазами глядел на быстро мелькавшие среди бумаг отцовские руки.

– Ты где был нынче, Костя? – спросил отец.

– В сквере.

– Что там видел хорошенького?

– Видел маму Лидочки Прягиной.

– Что ты, чудачина! Ведь Лидочкина мама умерла.

– Вот это-то и удивительно. Я сижу на скамейке, а откуда-то из-за кустов вдруг такое серое облако… Ближе, ближе – смотрю – Лидочкина мама. Печальная такая. Страшно быстро подбежала к Лидочке, положила руку ей на голову, погрозила мне пальцем и тихонько ушла.

– Та-а-а-к-с, – протянул отец, глядя на сына смеющимися глазами. – Бывает.

– Что это у тебя за бумага? – осведомился Костя, заглядывая через плечо отца. – Пистолет нарисован.

– Это? Это, брат, счет из оружейного магазина. Я револьвер покупал для нашего банка.

– Револь… вер?

– Да, нашему артельщику, который возит деньги.

– Револьвер?

Широко открытыми, немигающими глазами глядел Костя в улыбающееся лицо отца. Его мысли уже где-то далеко. А по лицу мимолетными, неуловимыми тенями скользили какие-то легкие, еле намеченные, как паутина, мысли.

Он вздрогнул, вскочил с места и поспешно неслышными шагами выскользнул из кабинета. Как вихрь промчался через две комнаты и как вихрь, с растрепанными кудрями влетел в комнату мирно работающей за столом матери.

– Мама! С папой нехорошо!!

– Что такое? Что?

– Я вхожу к нему, а он лежит у стола в кабинете на ковре и около него револьвер валяется… На лбу пятнышко, а в комнате пахнет как-то странно…

Дикий страшный крик ответом ему.

– Ну что я с ним буду делать? – плачет мать, глядя почти с ненавистью на Костю, испуганного, робко, как птичка в непогоду, прижавшегося к могучему плечу отца. – Ведь этот мальчишка своей ложью, своими выдумками может целый дом с ума свести. Горничная его ненавидит, а дети его гонят от себя, как паршивую собачонку. Прямо какой-то жуткий ребенок. Ну, ты себе можешь представить, что с ним будет, когда он вырастет!!

– К сожалению, представляю, – вполголоса говорит отец, прижимая к плечу каштановую растрепанную голову неудачливого своего сына. – Вырастет он, и так же его будут гнать все от себя, не понимать и смеяться над ним.

– Да что ж он будет делать, когда вырастет?!

– Милая, – скорбно говорит отец, качая седеющей головой. – Он будет поэтом.

Нянька

Будучи принципиальным противником строго обоснованных, хорошо разработанных планов, Мишка Саматоха перелез невысокую решетку дачного сада без всякой определенной цели.

Если бы что-нибудь подвернулось под руку, он украл бы; если бы обстоятельства располагали к тому, чтобы ограбить, – Мишка Саматоха и от грабежа бы не отказался. Отчего же? Лишь бы после можно было легко удрать, продать «блатокаю» награбленное и напиться так, «чтобы чертям было тошно».

Последняя фраза служила мерилом всех поступков Саматохи… Пил он, развратничал и дрался всегда с таким расчетом, чтобы «чертям было тошно». Иногда и его били, и опять-таки били так, что «чертям было тошно».

Поэтическая легенда, циркулирующая во всех благовоспитанных детских, гласит, что у каждого человека есть свой ангел, который радуется, когда человеку хорошо, и плачет, когда человека огорчают.

Мишка Саматоха сам добровольно отрекся от ангела, пригласил на его место целую партию чертей и поставил себе целью все время держать их в состоянии хронической тошноты.

И действительно, Мишкиным чертям жилось несладко.

Так как Саматоха был голоден, то усилие, затраченное на преодоление дачной ограды, утомило его.

В густых кустах малины стояла зеленая скамейка. Саматоха утер лоб рукавом, уселся на нее и стал, тяжело дыша, глядеть на ослепительную под лучами солнца дорожку, окаймленную свежей зеленью.

Согревшись и отдохнув, Саматоха откинул голову и замурлыкал популярную среди его друзей песенку:

Родила меня ты, мама,По какой такой причине?Ведь меня поглотит ямаПо кончине, по кончине…

Маленькая девочка лет шести выкатилась откуда-то на сверкающую дорожку и, увидев полускрытого ветками кустов Саматоху, остановилась в глубокой задумчивости.