Анна Масс - Белое чудо Страница 24

Витя торопливо чертит прямоугольник: ширина — два сантиметра, длина — шесть. Оттого что он торопится, забыл прижать как следует линейку, и карандаш чертит по тетради некрасивую, кривую линию. Витя ищет ластик.

Звенит звонок.

— Все! — учительница хлопнула в ладоши. — Заканчиваем работу! Закрываем тетради! Дежурный, все собрать, положить мне на стол.

На этот раз линия получилась ровная, точно по линеечке, но поздно, поздно! Напрасно мальчик хватается за выступающие корни, за ветки, за пучки травы — ничего ему уже не поможет, он падает, все кружится перед его глазами... Удар!

Дежурный забирает тетрадь.

— Плохо! Очень плохо! Так плохо, что дальше ехать некуда!

Бабушка Елизавета Викторовна, большая, полная, возвышается над Витей, как башня. Каждое ее «плохо» падает на Витину опущенную голову как увесистый комок снега.

— В кого ты такой? — продолжает бабушка. — Очевидно, дурная наследственность с той стороны. Потому что с нашей стороны все были способными. Я всегда прекрасно училась. О покойном дедушке и говорить нечего. Покойный дедушка был доктор математических наук! Твой отец окончил школу с медалью! А ты ленив, разболтан, несобран. Помни! Только тот, кто трудолюбив и усерден, добивается успеха в жизни. А пустая созерцательность ни к чему хорошему не приводит!

— А может, мне все-таки поставят тройку? — робко оправдывается Витя. — Один-то пример я все-таки успел решить...

— Тройку! Боже мой! О чем приходится мечтать! О тройке! Да знаешь ли ты, что в нашей семье тройка всегда считалась позором! Тройка! Это символ бездарности, серости...

— Ты про это уже много раз...

— И еще скажу! А ты не смей делать мне замечаний! Той бабке делай замечания! Ну? Что же ты стоишь? Пойди вымой руки и садись обедать! Побыстрее, побыстрее!

...Струйка воды течет из крана. Нужно подставить под нее руки, но жалко разбивать эту отвесную дорожку, которая, касаясь раковины, разлетается на множество мелких брызг. Эти круглые брызги, как прозрачные божьи коровки, медленно ползут вниз, наползают друг на друга, сливаются в одну большую брызгу и уходят в темное, таинственное отверстие. А там, в трубе, что с ними происходит? Какие приключения? Что вообще происходит с вещами, когда люди их не видят? Вдруг они живут какой-то своей, тайной от людей жизнью, двигаются, переговариваются, ссорятся, смеются, а когда входят люди — замирают на своих прежних местах, чтобы те ни о чем не догадались?

— Побыстрее, побыстрее! — торопит бабушка.

Это слово — как кнут, которым его подстегивают все время, и в школе и здесь. Оно стало чуть ли не самым главным словом в его жизни. Он каждый раз вздрагивает, когда слышит его, и начинает производить руками суетливые, бессмысленные движения. Но быстрее все равно не получается.

...Струйка воды течет и течет из крана...

— Как?! Ты еще не вымыл руки? Что же ты делал в ванной все это время? Нет, это меня просто пугает! Нельзя быть таким, Виктор, нельзя! То, что другой успевает за две минуты, ты делаешь за час! Плохо! Очень плохо!

Он сидит на кухне и ест гречневую кашу с молоком, а Елизавета Викторовна натирает морковку. Витя опускает глаза на тарелку. Гречневая каша с молоком похожа на наводнение в муравейнике. Надо спасать муравьев. Он вылавливает ложкой крупинки каши и располагает их по краям тарелки. Вот один муравьишка захлебнулся, тонет! Ложка, как лодка, спешит ему на помощь. Выбирайся поскорее...

— Спок пишет: «Принимайте детей такими, какие они есть». Идеалистическая чепуха!.. Не лезь в тарелку руками!.. Макаренко советует воспитывать детей на собственном примере. Он прав! Но разве я подаю тебе плохой пример? Почему же ты такой?.. Сиди как следует, не сутулься! Если придут гости — стыдно будет посадить тебя с ними за один стол! Плохо, очень плохо!

— Я больше не хочу.

— Нет, ешь! Я готовила!

— А в меня больше не лезет!

— Что за выражение! Каждый раз, когда ты возвращаешься от той бабки, тебя приходится заново воспитывать. Хоть не пускай тебя к ней! Она на тебя действует расслабляюще. А между тем твой отец именно мне поручил твое воспитание. И я заставлю тебя, да заставлю...

...Слеза капнула в молоко: буль! И другая повисла на кончике носа. Бабушка не замечает. Она говорит.

Слова, как мелкие, острые камешки, сыплются с горы на стоящего внизу, под горой, Витю. Они больно впиваются в голову, в плечи, в грудь. Хочется закрыться руками. Хватит! Он и так уже твердо усвоил, что он — хуже всех. Ну, хватит же!..

— ...Не как другие дети! — стучат и стучат в его мозг слова-камешки. — Вот внучка моей подруги. Учится в английской школе, занимается музыкой да еще посещает плавательный бассейн. А ты? Ты ниче-го не успеваешь! Плохо, Виктор, плохо. Очень плохо!

— Да замолчи же наконец! — крикнул Витя. — Что ты меня мучаешь!

Он с плачем выскочил из-за стола. Елизавета Викторовна так и замерла с открытым ртом. Но сейчас же опомнилась.

— Прекратить истерику! — сказала она спокойным, твердым голосом. — Сию же минуту успокойся, сядь и ешь! Все, что я говорю, для твоей же пользы!

— Не хочу никакой пользы! И к бабе Клаве буду ходить! Буду! Она хорошая, а ты — злая! Ты — айсберг! Не хочу я здесь жить!

Елизавета Викторовна ахнула. Впервые она видела своего тихого внука в таком состоянии. Елизавета Викторовна вдруг почувствовала, что жалость, обыкновенная бабушкина жалость, которую она в себе тщательно глушила из педагогических соображений, сейчас прорвется... Внук стоял перед ней такой маленький, худой, и лицо у него дрожало, и по щекам катились слезы...

Она протянула руку, чтобы приласкать его, но он отпрянул и, рыдая, бросился в прихожую.

— Куда ты, Витя?

— Никуда!

Он открыл дверь и помчался вниз по лестнице.

— Витя! Вернись!

Хлопнула дверь подъезда.

Елизавета Викторовна бросилась было вслед, но взяла себя в руки.

— Да что же это с ним? — пожала она плечами. — Что я ему такого обидного сказала? Почему он вспылил?.. Айсберг... Странно... Что он хотел этим сказать?

Она снова вышла на лестничную площадку, подумав, не пойти ли все-таки вслед за мальчиком. Но решила, что не стоит. Из педагогических соображений. Одумается — сам прибежит. А куда ему еще идти?.. Айсберг... Странно...

...Он бежал, ничего не видя от слез. Когда он перебегал через улицу, его чуть не сшибла легковая машина. Визг тормозов, сердитая ругань шофера... Какая-то женщина схватила его за руку:

— Да разве так можно?! Несется сломя голову!..

Он вырвал руку и побежал дальше.

У дома бабы Клавы он остановился. Вспомнил: бабы Клавы нету. В понедельник она дежурит всю ночь. А вдруг ей отменили дежурство?..

Открыл сосед по квартире, дядя Миша, водитель троллейбуса.

— Привет, Витек! Заходи, гостем будешь.

— А баба Клава...

— Так ее же нет, ты что, забыл? Постой, куда ты?..

...Все равно. К Елизавете Викторовне он не вернется. Хоть всю ночь будет бродить по улицам. А утром баба Клава придет с дежурства. Должна же она вернуться.

Ах, если бы у него был друг! Он бы зашел к нему, поиграли бы, уроки вместе сделали... Какие уроки?.. Все учебники остались у бабушки. И ладно, тем лучше. Не пойдет он больше в школу. Он даже почувствовал облегчение, смешанное с тревогой.

...А ведь раньше он любил школу...

Да, но ведь раньше, при папе и маме, он учился в другой школе. Всего месяц ходит он в эту новую, а кажется, что так давно...

Там, в старой школе, у него были товарищи: Алеша Топорков, Ленька, Олег... И была добрая учительница Лилия Александровна. Она хвалила его и даже ставила в пример, что он много читает... В той школе он тоже, случалось, получал двойки по математике, но у него были и четверки, и даже пятерки. А тут...

Не это главное. Главное — что у него нету друга. Галина Григорьевна посадила его одного на парту, чтобы поменьше отвлекался. Так и сидит один, как сыч. Сидит, молчит. Может, поэтому у него и нет друга? Ведь когда сидишь с кем-нибудь на одной парте, то с ним и начинаешь дружить.

Ребята первое время подходили к нему, а потом перестали.

Однажды он сделал робкую попытку подружиться с Сашей Левченко. Этот мальчик ему очень нравился. Как-то на перемене Саша рассказывал ребятам о раскопках древнего города Помпеи. Витя мог бы многое добавить, он читал интересную книжку про археологов. У него хранилась настоящая древнеримская монета — подарок папиного друга.

Он вмешался в разговор, но его оттерли. Не поверили, что такой двоечник, как он, может знать что-то такое, чего другие не знают.

Да, он самый тупой. Галина Григорьевна, когда вызывает его к доске, заранее раздражается и нетерпеливо покрикивает:

— Суть давай! Давай суть!

И Витя тут же все забывает, начинает заикаться, мямлить...

...Вот дом, где живет Саша Левченко. Вот его подъезд. Эх, если бы Саша был его другом!