Александр Лебеденко - Первая министерская Страница 24

— А кто платит?

— Отец, наверное.

— Ха-ха-ха! — загрохотал священник и даже перестал петь. — Этот заплатит. В одном кармане вошь на аркане…

— А кто же платит?

— Много будешь знать — состаришься.

Андрей обиделся за друга. Круто повернулся и вышел из комнаты.

Поп поднялся во весь свой невероятный рост.

— Матильдушка! — облапил он экономку. — Так как же? Переходи ко мне… Холить буду… Лес продадим…

— Сначала купите, батюшка.

— И купим, и продадим!

— Пустите… увидят! И грех какой! — вырывалась женщина.

— Матильдушка, шалунья, пампушечка! — лепетал отец Василий, с шумом пробираясь между стульями.

За стеной щелкнул нарочитый, сухой кашель Мартына Федоровича.

Поп вздохнул, завалился на диван и извлек из кармана список лиц, которых можно было бы привлечь к делу, покачал головой, спрятал бумажку поглубже, почесал брюхо и сейчас же уснул.

Крокетные шары носились из конца в конец утоптанной желтой площадки. Молотки щелкали звонко и четко. Хозяин, Женька Керн, раскрасневшийся, возбужденный, носился от товарища к товарищу.

— Прохожу мышеловку! — радовался Котельников.

— А я тебя по лбу! — выкрикивал Андрей.

— Мазилы! — издевался Ливанов и мазал сам.

— Эх вы, шпингалеты! Смотрите, как надо рокировать. Второй черный в лоб через дужку!

Молоток Матвеева взрывал песок площадки, шар проделывал траекторию в воздухе и звонко щелкал по лбу второй черный. Матвеев играл в крокет виртуозно.

— Вот как надо бить — по-гусарски!

— Жаль, что твоих гусар под Мукденом не было, — съязвил Ливанов. — Впрочем, мастеров пятки показывать там и без них было достаточно.

— Дурак ты! Русские гусары никогда еще не бегали. Ты читал у Толстого, как русская конная гвардия под Аустерлицем атаковала французов?

— А ты еще что-нибудь, кроме боя под Аустерлицем, у Толстого заметил?

— Остальное меня не интересует, — сознался Матвеев.

— О славе российской армии сейчас лучше не говорить, — серьезно сказал Андрей, опершись на молоток и забыв, что его черед проходить мышеловку. — Мы бесславно проиграли кампанию. Не следовало ее начинать…

— Мы еще сбросим японцев в море, — горячился Матвеев.

— Как бы японцы не сбросили нас в Байкал, — вмешался Ливанов.

— Вы не патриоты, вы слюнтяи! От первой неудачи уже раскисли. Если бы в России все были такие, нас бы давно уже прибрали к рукам. Мне стыдно, что у меня такие товарищи…

— А нам, Матвеев, стыдно, что среди нас есть еще такие меднолобые битюги, как ты.

Матвеев вскипел. Его маленькие глаза сделались злыми, как у рассерженного хорька. Он весь собрался и напружинился:

— Вы все хотите прослыть либералами. Вы ни за царя, ни за жидов. Черт вас знает, за кого вы стоите. Вот я, кого ненавижу, так своей рукою душил бы… — Он сжал желтые зубы. — Все несчастья, все поражения из-за таких, как вы!

Андрей швырнул в сторону молоток.

— Саша, уйди от нас. Противно слушать твои речи. Найди себе других товарищей.

— Ну и черт с вами! Мне самому с вами противно.

Матвеев набекрень, по-казацки, надел гимназическую фуражку, натуго затянул пояс и одернул диагоналевую курточку. Ни с кем не прощаясь, он пошел к выходу. Брелоки звенели, как шпоры.

— Нехорошо, что мы ссоримся с товарищами, — сказал Котельников.

— Теперь все ссорятся, — ответил Андрей. — Если есть из-за чего, надо ссориться. Не могу же я дружить с человеком, который хочет душить людей…

Глава тринадцатая

В городе на кирпичных стенах, на заборах, на столбах — зеленые листы с большими черными буквами:

ПРИКАЗ

Прохожие останавливаются, водят пальцами по жирно отпечатанным строкам, топчутся на месте, идут дальше. Иной начнет читать торжественно, по складам первые строки, а затем заскучает и, пропуская текст, прямо переходит к подписи:

ВОИНСКИЙ НАЧАЛЬНИК, ПОЛКОВНИК ЯБЛОНСКИЙ.

Высокая старуха в платочке переложила из руки в руку плетенку, из которой глядели хвосты свеклы, брюквы, сельдерея, и прилипла к красной стене духовного училища, тоже украшенной зеленым листом приказа.

— Опять народ в Манчжурию погонят. Конца-краю нет…

— Чего-чего, а народу у нас хватает, — сообщил широкоплечий мужчина в фартуке, какие носят мясники и зеленщики.

— Тебя, толстомордого, как это не забрили до сих пор? — вмешалась рыхлая булочница с ситцевым животом в муке.

— До меня не дойдет, — улыбнулся во все лицо человек в фартуке. — Я белобилетник.

— По харе тебе само на войну идти. Тебя апонец спужаетси.

— Небось воинскому взятку дал, — исподлобья посмотрел на него рабочий.

Белобилетник быстро смахнул с лица улыбку.

— А ты прикрылся бы, приятель. А то я тебя за воротник — да к господину городовому.

— Эк тебя к господам тянет. А мы на господ давно… положили…

— А жидов что, тоже призывают? — выскочил из аптеки парнишка с рыжим чубом, без шапки. — Они небось все белобилетники.

— Ничего, макаки всем шимозу пропишут. Вернетесь ученые, — буркнул рабочий. Он плюнул, надвинул на глаза картуз и пошел в сторону.

— Ой, бить бы надо, ой, бить надо!.. — закачал головой белобилетник. — Да некому.

— А ты, парень, не горюй. Если бить охота, валяй за мной. Я тебе покажу дорогу, — сказал рыжий чуб и потянул белобилетника за рукав.

— Довольно наблюдать базарный патриотизм, Андрюшка, пошли лучше в Народный дом, — предложил Ливанов. — Там собрание будет. Твой папахен не участвует?

— Что ты, заболел? Рискнет чиновной репутацией, но не пойдет.

— А мой попер самосильно. Шелковую рясу надел, надушился, умаслил голову елеем и двинул. Собирается ораторствовать. Из Киева сам Анатолий Иванович Савенко пожаловал. Говорят, разговаривает — плакать, смеяться будешь. Талантливый пройдоха.

— А он искренне?

— Андрюшка, а мы с тобой настоящие революционеры. Анатолия Ивановича Савенко не уважаем!

Андрей расхохотался.

— Андрюшка, а что, если пойти к Марущуку домой да и побеседовать с ним по душам? Теперь каникулы, он — все равно как не педагог, а мы — как будто не гимназисты. Интересно, почему это тебе пришло в голову? Разве гимназистам нельзя беседовать с преподавателем?

— А разве бывает, чтобы гимназисты ходили к преподавателям для бесед? Скажи сам.

— Положим, верно. Но мы этого как-то не замечаем.

— Да еще Марущук и педагог какой-то подозрительный…

Народный дом стоял на неразъезженной, поросшей травой площади перед кладбищем. Через высокий серый забор видны верхушки качелей, гигантских шагов и гимнастических трапеций. Бордовые платки, зеленые юбки, девичьи ленты цветным каскадом взлетают над частоколом, секунду постоят в воздухе и опять пропадают за забором.

Народный дом — это дань «отцов города» либеральной эпохе. Нужно же заботиться о народе. Нужно отвлекать его от забот и нужды. Все средства для этого хороши: и крестный ход ночью при огоньках, и дешевые балаганы, и качели, и буфет с казенным вином и селедочными хвостами, и крикливая ярмарка с копеечными коврижками и каруселью.

Дань была скудная. Длинный низкий зал — кишкой, без украшений, с тяжелыми скамьями без спинок. Стены сыплются и пачкают, низкие окна в толстых стенах напоминали крепостные казематы. Потолок навис над сценой, — кто повыше из актеров, все считали долгом потрогать его рукою. Вентиляции не было, и потому, когда в зал набивалась толпа, летом и зимой, здесь было душно, как в кабаке.

Разумеется, для монархического собрания можно было найти в городе место получше — большой театральный зал или залы дворянского и купеческого собраний, — но устроители митинга предпочли неудобный и тесный Народный дом. Русский христолюбивый и царелюбивый народ сам должен засвидетельствовать свою сыновнюю преданность царю.

«Народ» пожаловал в изобилии. На качелях с визгом и хохотом качались девчата, пестрые, как курицы, с длинными лентами в косах, и парни в сапогах-гармонь, в штанах, широких, как юбки. У входа на длинной скамье сели, словно подобранные, широкоплечие дюжие мужчины с буйными бородами и низкими лбами — лавочники и базарные торговцы, все члены Союза русского народа.

Среди пиджаков и синих рубах изредка мелькали чесучовые сюртуки — летняя форма чиновников, синие околыши, белые военные кителя и поповские рясы.

На крыльце в длинном купеческом кафтане с лысой головой стоял заправила городских монархистов — Андрей Степанович Кулеш, рядом с ним — соборный староста Никитенко, отец Давид Ливанов в нарядной шелковой рясе и еще два-три местных богатея — вожаки черной сотни.

— Кого они ждут? — спросил Андрей.

— Я ж тебе сказал, Савенку из Киева.

— А, и вы здесь, господа революционеры? — заорал вдруг над ухом Андрея вынырнувший из толпы Ленька Алфеев. — Только вас и не хватало.