Мари-Од Мюрай - Мисс Черити Страница 25

Лишь однажды, когда он откашлялся кровью, я заметила страх в его глазах.

Доктор Пайпер настоял на том, чтобы лично поговорить с сэром Филипом. Необходимо было как можно скорее отправить кузена на юг. Мама наконец поняла очевидное и запретила мне видеться с кузеном, болезнь которого, возможно, заразна. Наступил январь, и уже несколько недель в Лондоне стояла отвратительная погода. Бесконечно лил дождь, и день, не успев начаться, превращался в ночь. Филип угасал быстро, словно последние песчинки сыпались в песочных часах.

Скрываясь на четвертом этаже, я часто думала о кузене. Я вспоминала его пятнадцатилетним подростком, избегающим холода, движения и волнений. Чего же ему недоставало? Той искорки, что одновременно сжигает и согревает нас, воли — да-да, именно воли. Одним февральским днем Филип, который не слишком хотел жить, ушел из жизни. Я плакала по-настоящему. Привязалась ли я к Филипу? К прекрасному юноше, умному, одаренному, воспитанному, с отличным музыкальным слухом — достоинства которого так никому и не понадобились? Оплакивая его, я в какой-то степени жалела себя. Стиснув кулаки, я клялась, что стану каждый день рисовать, снова займусь грибами, вернусь к изучению ископаемых, закончу гербарий, продолжу вести дневник наблюдений, выучу новую пьесу Шекспира — и с каждым обещанием мои плечи вздрагивали от рыданий. О, мадемуазель, мадемуазель, как вы могли меня покинуть!

Глазами я поискала письмо — то самое пустое письмо, которое так меня ранило, что я на него не ответила. Машинально я перечитала: «Моя дорогая мисс Черити…»

И тут меня охватило какое-то нехорошее чувство. Что-то было не так с этим письмом. Будто мадемуазель, писавшая его, сошла с ума. «Вчера в школу прибыли две новые милые девочки, и миссис Грамбл…» Что заставило Бланш беспорядочно подчеркивать слова? Беспорядочно?.. Вдруг меня осенило, и подчеркнутые слова одно за другим сложились в крик о помощи: «Миссис Грамбл читает мои письма. Спасите!» Обида помешала обнаружить скрытый смысл письма! За Бланш шпионят, письма перехватывают, она не может писать мне прямо. Она заживо замурована там, в Стоунхеде. Я должна ее спасти! Именно так — я должна вырвать ее из когтей миссис Грамбл. Должна — и сделаю. Такова моя воля.

В день похорон бедную крестную, замотанную в черный креп, как в саван, поддерживали за руки муж и тетушка Дженет. Когда леди Бертрам говорила, что «не вынесет», она не лукавила. В церкви она потеряла сознание. Мама осуждающе покачала головой. Сама она, хоть и страдала недомоганиями и приступами, стойко перенесла испытание.

Все дело в достоинстве.

Мне оставалось только надеяться, что и всех нас она будет хоронить с таким же достоинством.

В толпе на кладбище я заметила юношу, который выглядел чрезвычайно расстроенным, юношу, который выглядел как мистер Эшли в четвертой или пятой сцене второго акта с ремаркой «действие происходит на кладбище». Он устремился к Лидии своей обычной походкой (может быть, слишком легкой, учитывая обстоятельства). Приветствие, соболезнования, носовые платки… Мистер Эшли держал руки за спиной, переминался с ноги на ногу и явно чувствовал себя не в своей тарелке. Как будто оценивал, на каком расстоянии ему — лишенному наследства сыну миссис Смит, бродячему актеру второразрядной труппы, — надлежит теперь держаться от сестер Бертрам. Потом подошла Энн и непринужденно обратилась к нему как в детстве: «Кеннет». Беседа оживилась, но я (не имея под рукой крысы, сверчка или стрекозы для привлечения внимания мистера Эшли) решила в нее не вмешиваться.

Церемония завершилась, у бедной крестной случился нервный припадок, все начали расходиться, а с неба упали первые капли дождя. Мне хотелось прогуляться, перед тем как сесть в экипаж к родителям. Я раскрыла зонтик и пошла по аллее, мимо надгробий. Вдруг я заметила мужчину, стоящего под зонтом у дерева поодаль. Его силуэт показался мне знакомым, я сделала несколько шагов в его сторону, чтобы удостовериться:

Герр Шмаль!

Мой бедный дружочек!

Он плакал, не сдерживая слез. Плакал по своему ученику, и эта боль сливалась с болью утраты собственных сыновей. Я стиснула его руку, повторяя: «Герр Шмаль, герр Шмаль!» Я знала, что нужно с ним поговорить, причем как можно скорее, но в голове все смешалось. Я услышала издалека мамин голос, она звала меня.

Герр Шмаль, мне необходимо поговорить с вами… Нет… Какой у вас адрес? Да-да, именно так, дайте ваш адрес.

Он проговорил адрес, я повторила за ним.

А как дела у вашей гувернантки? Я полагал, она придет с вами…

Но ведь… ее уволили.

Уволили?!

Мама уже шагала к нам. И мне пришлось спешно прервать разговор.

До встречи, герр Шмаль.

Я убежала. К счастью, мама не узнала наставника Филипа. На ее расспросы я ответила, что незнакомец поинтересовался, кого хоронили.

Но, Черити, как вы могли с ним заговорить! Иногда вы меня поражаете.

Если бы мама знала, что я задумала, она поразилась бы еще больше. Я решила назначить герру Шмалю встречу после обеда в тератологическом зале музея, напротив двухголовой змеи. Написав и спрятав записку, я спустилась на нижний этаж в поисках гонца. Глэдис Гордон часто убегала якобы за покупками (которых ей никто не поручал). За это ее бранила Мэри, бранила мама, бранила Табита. Глэдис выкручивалась, вытирала рукавом несуществующие слезы, глупо ухмылялась, и все начиналось сначала. Она явно водила знакомство с какими-то юными трубочистами или продавцами каштанов; меня это как раз устраивало. У меня осталось с Рождества немного денег, всего два шиллинга, но одного из них вполне хватило на подкуп Глэдис. Около часа она где-то пропадала, «занимаясь покупками», а потом вернулась с ответом от герра Шмаля, в котором он подтверждал нашу встречу и выражал свое недоумение. В свое время леди Бертрам заверила его, что у мадемуазель Легро все будет в порядке, если он станет держать язык за зубами. Теперь он от всего сердца жалел ее как мать, утратившую сына, но порицал за обман. Глэдис, вручившая мою записку лично герру Шмалю, не одобрила мой «выбор». Среди продавцов каштанов нашлись бы парни получше! Второй шиллинг заставил ее замолчать.

К тому времени у меня уже вошло в привычку ускользать из дома через черный ход. В этом отношении я не слишком отличалась от Глэдис.

Итак, в следующий вторник я наконец снова увиделась со старым другом. Я имею в виду двухголовую змею. Склонившись над застекленной витриной, я репетировала в уме разговор с герром Шмалем. Необходимо в самых мрачных красках описать ему положение Бланш (что, учитывая обстоятельства, не представляло труда). Но как его убедить вырвать ее из цепей рабства? Нужно ли открыть ему секрет Бланш? Неужели ему было невдомек, что она его любит?

Господи, я заставил вас ждать, мисс Тиддлер! Вы сегодня чудо как хороши!

Я носила траур по кузену, на мне была старая помятая шляпа, а в руках — зонт, с которого текла вода. Но герр Шмаль всегда поэтически смотрел на мир.

У меня не так много времени. Я должна рассказать вам о Бланш и о месте, где она сейчас.

По мере того как я описывала Стоунхед, взгляд герра Шмаля все больше мрачнел, как у Вильгельма Телля перед лицом тирана. Я бы гроша ломаного не дала за жизнь миссис Грамбл, окажись герр Шмаль в тот момент перед ней с арбалетом в руках.

Чудовищно. Несчастное дитя! Бедняжка!

Но негодования было мало, чтобы броситься на выручку Бланш. Его щепетильность не позволяла ему немедленно стать спасителем мадемуазель Легро. Что она подумает, появись он в Стоунхеде с предложением о побеге! Это же так неприлично!

Мое время истекало. Пора было возвращаться.

Герр Шмаль, надеюсь, Бланш простит мне эти слова…

Он вздрогнул; глаза засияли надеждой.

Мадемуазель Легро вас любит. Возможно, вы не подозревали… Разве вы не видели…

Ни слова больше, ни слова…

Он сжал мою руку так, что хрустнули кости. Он тоже сделал признание. Он любил мадемуазель Легро; бедный жалкий человек, годившийся ей в отцы, он все-таки позволил себе ее полюбить.

Могу ли я надеяться…

Конечно да, да! Скорее поезжайте за ней, пока не слишком поздно! Дорога каждая минута!

Он буквально воспринял это выражение и тут же ушел, взволнованный, даже забыв проститься.

15