Андрей Яхонтов - Дождик в крапинку Страница 25

— Все в порядке, благодарю вас, — ответил дедушка.

— Ему поручили очень интересную постановку, — прибавила бабушка.

— Одно время вы говорили, у него неприятности с дирекцией, — монотонно, на одной ноте, продолжал Дормидонтов.

Дедушка едва заметно, краешком взгляда коснулся бабы Тани.

— Творческая жизнь ведь очень непостоянна. Сегодня одно, завтра другое. Но сейчас все, слава богу, благополучно. — И без всякого перехода объявил: — А знаете, Антон сегодня предпринял настоящие археологические раскопки. И добыл интереснейшую монету. Неподалеку от нас снесли дом. Там, где прежде стоял монастырь. И ребята предприняли розыск древней утвари.

— Ну да, правильно, — звонко хлопнул себя ладонью но лбу Дормидонтов. — Конечно, там могут быть интересные захоронения, клады…

— Верно, там и череп нашли, — услышав про захоронения, решился оказать Антон. — Его ученые не взяли, он там валяется…

За столом воцарилась тишина. Возможно, ему не поверили?

— Зубы у него перламутровые, — для убедительности привел он запомнившуюся подробность.

— Ну какими после этого могут вырасти дети! — тоненько воскликнула жена Дормидонтова.

— Хорошо, хорошо, — будто обжегшись, хотя ничего горячего на столе не было, уронил вилку в тарелку дедушка. — Чай, наверно, попьем позже? А сейчас поиграем?

Стали двигать стулья, жена Дормидонтова отомкнула фигурный футляр, обитый изнутри бордовым бархатом, и подала мужу скрипку. Дедушка сел к пианино, откинул крышку. Пальцы его пропутешествовали из конца в конец клавиатуры, от раскатистых басовых нот до слабенького щебетанья даже не птиц — птенцов. При этом дедушка нажимал на медную педаль внизу инструмента и был как бы шофером, вел черную машину пианино.

— Хорошо настроено, — заметил Дормидонтов. Сам он прилаживал скрипку под чисто выбритым, собравшимся складочками подбородком. Скрипка была темно-рыжая, лакированная, благородно поблескивала. Особенно нравился Антону резной завиток в том месте, откуда торчали винтики-регуляторы натяжения струн.

— Настройщик был совсем недавно, — отозвался дедушка, настойчиво ударяя пальцами по одной слабенько звучащей клавише. — Между прочим, любопытная фамилия. Милославский

— Не родственник Петра Сергеевича? — спросила жена Дормидонтова.

Ей опять не ответили.

Дормидонтов наконец приладил скрипку и смычком протяжно пиликнул два раза.

— Готовы? — наконец добившись от упрямой клавиши нужного звучания, спросил дедушка.

— Да, — переставая двигать шеей, ответил Дормидонтов

Дедушка начал. Весело зазвучали первые чистые нотки, похожие на перестук весенней капели или на звон ложечек в чашках. Однако, не давая им разойтись, жалобно заскулила скрипка. Дормидонтов елозил по ней подбородком, голова и руки его начали мелко дрожать.

Мелодия набирала силу, звучала громче. Это уже был ветер, несущийся над полем, плутающий в кронах деревьев.

Антон увидел, как наполнились беспомощные глаза Дормидонтова слезами, и почувствовал, что сам вот-вот заплачет. Он все понимал. Дормидонтов был мужественным человеком, не жаловался на горести. Только скрипке он поверял свои переживания.

Но дедушка не позволял им уж очень-то страдать. То и дело весенние бодрые нотки перекрывали печальные всхлипы. Дедушка как бы доказывал, что в жизни не так все грустно, и это было очень благородно с его стороны. В конце концов он переубедил Дормидонтова, и вместе они заиграли быстро-быстро и весело.

Они закончили вместе, на звенящей радостной ноте, и дедушка, улыбаясь, повернулся лицом к столу. Дормидонтов отдал жене скрипку и промокал носовым платком лоб. Он тоже улыбался, хотя на щеках у него еще поблескивали бороздки слез.

— Прекрасно, — мечтательно прижмуриваясь, выдохнула бабушка.

И тут Антон явственно различил шаги в коридоре. По тому, как настороженно замерли дедушка с бабушкой, он понял: они их тоже услышали.

— Можно выйти из-за стола? — спросил Антон.

— Нет, — сказал дедушка. — Мы еще что-нибудь сыграем.

— Дмитрий Антонович, я чуть-чуть отдохну, — попросил Дормидонтов.

— Конечно, конечно, — успокоил его дедушка.

Через некоторое время он поднялся и, сказав, что оставляет их на секундочку, вышел. Вернулся с лицом раздосадованным и озабоченным. Тут же оживленно заговорил, обращаясь к Евгению Борисовичу, и выражение озабоченности исчезло.

Антон подождал минутку и скользнул к двери.

— Ты куда? — окликнула его бабушка.

— Я сейчас, — отозвался он.

Папа снова лежал на тахте. В воздухе плавал дым.

— Антон… Антоша… — папа зашевелился. Пружины издали стон.

— Ты принес монету? — спросил Антон.

Папа замер, вспоминая. Потом сделал попытку приподняться и смахнул на пол пачку «Беломора», из нее на паркет высыпался рыжий табак.

— Ты принес?.. — срывающимся голосом повторил Антон.

— Антоша… — запах чувствовался сильнее, чем днем. — Монету пришлось оставить до завтра…

— Ты обещал! — выкрикнул Антон. — Я хочу, чтобы ты принес ее сейчас.

Папа закатил глаза — неприятно блеснули белки, — пробормотал что-то и откинулся на подушки.

Задерживая дыхание, Антон начал трясти его за лацканы пиджака.

— Я хочу, чтоб ты пошел туда немедленно!

— Да, — папа всхрапнул и тотчас пробудился. Недоуменно посмотрел на Антона, поверх него. — Да. Я немедленно пойду. Немедленно. — Он снова сделал попытку встать и опять откинулся назад. Перекатился на бок.

Антон не мог видеть его бестолкового барахтанья. Вошли дедушка с бабушкой.

— Папе нужно отдохнуть, — заговорил дедушка. — Пусть он поспит.

И выключил в комнате свет.

— Он не принес монету, — твердил Антон, пытаясь унять дрожь и стискивая для этого зубы.

— Папа проснется, и мы поговорим, — обещал дедушка.

Па столе уже выстроились чашки, появился чайник под толстым ватным колпаком. В вазочках светилось варенье: желтое яблочное и вишневое.

В центре, как говорила бабушка, румянились (на деле они были под цвет скрипки) два сладких пирога: один — в чешуйках тонко порезанных яблок и перехваченный сверху сеточкой из теста, чем напоминал калитку Германа, другой, с повидлом, — гладкий и темный, как поверхность пруда, на ней цветочки из теста…

Жена кормила Дормидонтова грушей.

— А что, Костя к нам не выйдет? — спросила она.

— Может быть, попозже. Он очень устал и прилег, — сказал дедушка.

Бабушка передала Антону вазу с фруктами. Антон был ей благодарен, но лучше бы они что-нибудь предприняли: разбудили его, растолкали или сами разыскали этого нумизмата. Позвонили ему, что ли? Или пусть бы мама скорей пришла!

Персик, который он выбрал, оказался червивым. Червь выполз на тарелку — противный, розоватый, объевшийся сладкой мякоти.

Антон устроил ему целый городок: сливовые косточки, башня из огрызка яблока… Червь ползал по лабиринтам, ища спокойного, уютного местечка, где бы он мог жить, как прежде, беззаботно.

Наконец Дормидонтовы стали прощаться.

— Я провожу вас, — вызвался дедушка. — До метро. Антон, — сказал он, — отправляйся делать уроки. Вернусь, и поговорим.

В мастерской, куда бабушка принесла из комнаты его портфель, было прохладно. Антон чувствовал, как разгоряченная голова остывает. Бабушка освободила столик от банок с кистями.

— Хочешь, я с тобой посижу?

Он отказался.

Постоял перед зимним пейзажем. Вечером картина не казалась воздушной и легкой, потемнела, будто снег набряк влагой, начал подтаивать.

Он выучил уроки — только тут пришла мама. Устало опустилась на кушетку.

— Антон, может, ляжешь здесь? Смотри, какой свежий воздух.

— Не хочу, — заупрямился он.

У него созрел план: папа давно спит, значит, вот-вот проснется. Тут ему и надо обо всем напомнить. А остаться в мастерской — наверняка упустить момент.

— Что за монету он у тебя взял? — спросила мама.

— Да так, — буркнул Антон. — Дедушка обещал с ним поговорить.

Мама довольно долго смотрела на него пустым отсутствующим взглядом.

— Давай отложим этот разговор, — наконец произнесла она, — Утро вечера мудреней. И дедушки еще нет. Иди, пожелай бабушкам доброй ночи. А завтра все образуется.

Баба Лена раскладывала пасьянс. Короли, валеты, дамы — все на одно лицо — заученно улыбались с картинок. В карты играть нехорошо, это Антон твердо усвоил. А пасьянс раскладывать можно. Потому что пасьянс — не игра, а простое загадывание, такое же как когда оказался между людьми с одинаковыми именами, или когда, заранее не договорившись, вдруг произносишь одновременна с кем-нибудь одно и то же слово. Тут первым надо успеть крикнуть: «Когда мое желание сбудется?» и схватиться за что-нибудь черное.

— Какая славная была музыка. Правда, Антоша? Тебе понравилось? И скрипка, и пианино… Это Дормидонтовы приходили? Я слушала и наслаждалась, — отвлеклась от карт бабушка.