Андрей Сахаров - Бамбино Страница 25

И тут же, обгоняя его, автоматчики бросились вперед, стреляя на ходу в показавшиеся совсем близко спины душманов. Некоторые из них, прошитые очередями, пали, другие залегли между валунами и ответили автоматным огнем.

Цорондоевцы стреляли не переставая, рассредоточившись на плато и создавая видимость большого количества нападавших. Но душманы быстро разобрались, что к чему, и поняли, что автоматчиков было значительно меньше, чем их самих. Одни из них взяли под прицел каждый валун, за которыми залегли люди Латифа, а другие короткими перебежками и ползком стали уходить к краю плато, где начиналась спасительная опасная тропа в урочище.

Исхак увидел, как за валунами среди темных халатов вдруг мелькнула белая полоска. То была рубашка Хаджи Гуляма. Теперь Исхак следил лишь за этой полоской. Хаджи Гулям, отстреливаясь, все ближе и ближе передвигался в сторону ущелья, хотя огонь цорондоевцев все время прижимал его к земле. Еще некоторое время — и он уйдет в урочище, и тогда все начнется сначала. Исхак вынул из кармана гранату, отданную ему Латифом — маленький теплый цилиндр, и почти бегом, пригибаясь к самой земле, помчался в обход того места, где засели душманы, — туда, где начиналась тропа но краю ущелья. Когда его заметили, он успел покрыть уже половину расстояния, но дальше двигаться стало труднее: несколько душманов, еще не понимая, куда бежит этот мальчишка, взяли его на прицел. Теперь приходилось больше ползти на четвереньках, прячась за камнями.

Исхак изодрал в кровь колени и ладони, но уже не обращал внимания на боль. Главное — не пропустить Хаджи Гуляма в его логово. Перестрелка продолжалась еще с обеих сторон, но что-то на плато стало меняться. Все реже и реже слышались очереди со стороны цорондоевцев, у них кончался запас пулевых кассет, и тогда душманы осмелели: короткими перебежками они стали надвигаться на затихающих автоматчиков. И вдруг с той стороны, где лежали Латиф с товарищами, послышался звук очередей тяжелого пулемета, поддержанный мощным автоматным огнем: в бой вступила прибывшая армейская часть из Гордеза.

Теперь душманы в панике отступали. Они понимали, что спасение для них лишь одно: добраться до тропы, и бежали туда, почти в рост, подставляя спины под губительный огонь автоматов и пулемета. Теперь они позабыли про Исхака, а он, приблизившись к входу на тропу, видел, как один бандит за другим будто спотыкались на бегу, падали, раскинув руки, но несколько человек почти одновременно с ним добежали до тропы. Хаджи Гуляма среди них не было, — видно, он отстал по дороге.

Душманы, не видя спрятавшегося за камнем Исхака, пробежали мимо, и он беспрепятственно пропустил их: пусть уходят. Долго без своего главаря они не продержатся. Граната ему была нужна для главной цели: он не должен пропустить в урочище Хаджи Гуляма — ведь он пообещал в деревне, что их бывший саиб не уйдет. И теперь он сидел за камнем и, затаив дыхание, ждал.

И вот показался Хаджи Гулям. Он бежал, прихрамывая на одну ногу, и держал в руке сверкающий вороненой сталью пистолет-пулемет. Метрах в десяти сзади него, отстреливаясь, бежали человек пять душманов. Один из них упал, сраженный пулей; захромал другой. Хаджи Гулям уже добежал до поворота на тропу и обернулся, чтобы выпустить очередь по валунам, за которыми прятались цорондоевцы и солдаты. Этого мгновения было достаточно, чтобы Исхак вытащил из гранаты чеку и швырнул ее под ноги Хаджи Гуляму. Тот повернулся в сторону Исхака, и мальчишка увидел глаза саиба, вонзившиеся в его лицо: они были почти белыми, и в них было столько ярости, ненависти и страха, что по спине Исхака пробежал холодок, и тут же взрыв оглушил его.

Когда он очнулся, было тихо. Над ним стоял Латиф и поливал ему из фляжки воду на голову.

— Ну вот и порядок, — сказал Латиф. Он бросил фляжку меж камней и покрутил на пальце пистолет. — А все говорят: убит, убит. Я же вижу, что ты живой, только оглушило, видно, тебя. Молодец! Раз-раз его…

Исхак поднялся и тут же увидал Хаджи Гуляма; он лежал лицом вниз, подоткнув под себя неуклюже одну руку и откинув в сторону другую. Его щегольской пиджак превратился в лохмотья, рубашка была вся в пятнах крови.

Исхак лежал на каменистой земле и смотрел в синее небо. Нет, по-другому он представлял себе конец Хаджи Гуляма. Но и так было неплохо: лежит на земле маленький тщедушный человек, которого, в общем-то, уже нет и который никому больше не сделает вреда. Исхак улыбнулся.

На следующее утро, едва поднялось солнце и разогнало над долиной сумрак гор, Исхак взял мешок с семенами, грабли и двинулся в поле. Ему предстояла большая работа: надо было засеять поле свеклой, как это хотел сделать старик Барат. Конечно, все его он не осилит, но сделает сколько сможет, главное — начать; теперь он один должен заботиться о пропитании семьи.

Крестьяне жались около своих домов, молча смотрели на идущего мимо них Исхака. Потом один за другим потянулись за ним. Старик Барат был прав, время упускать было нельзя: солнце с каждым днем палило все сильнее, и земля быстро высыхала.

Мост через реку Умбилус

Эрнесту Ферейра ловил рыбу на берегу реки Умбилус. Он внимательно смотрел на оранжевую воду и старался уловить рукой малейшее дрожание лески, которое сказало бы ему, что рыба тронула живца.

Одновременно, как и все жители африканской саванны, он старался не упускать из виду все, что происходило вокруг. Краем глаза он видел оранжевый грунт дороги, что шла вдоль берега реки в сторону трассы. Он заметил, как невдалеке дорогу пересекла стая газелей, и подумал, что вскоре вслед за ними пойдет охотящийся в этих местах леопард. И правда, леопард, стелясь в оранжевой пыли дороги, прополз по открытому пространству, посмотрел в сторону Эрнесту желтыми глазами, моргнул и исчез в придорожных кустах. Эрнесту не боялся леопарда. Он знал, что ему не нужен сейчас маленький негритенок из племени банту, когда зверя ждет его любимое лакомство — газели, и он будет идти за ними и ползти, и потом гнать их по саванне до последнего решающего прыжка на спину одной из них.

Издалека послышался протяжный шумный хлюпающий звук и Эрнесту сразу ослабил напряжение руки. Это за излучиной реки вышел из воды гиппопотам и, отфыркиваясь, выплевывал воду — испуганная рыба теперь долго не притронется к живцу.

Эрнесту видел край белого неба с распростертым в вышине неподвижным орлом и слышал гомон обезьян в дальней банановой роще, которая находилась за их деревушкой — тремя стоящими рядом хижинами, двумя очагами и одним загоном для скота.

По оранжевой дороге в сторону Саламанги прошли двое парней с поклажей на плечах, — видимо, идут наниматься на строительство трассы, а может быть, как и отец, будут работать на лесоповале. На другом берегу реки, вдалеке, в той стороне, где на фоне белого неба смутно проступали очертания моста, появилась женщина с огромной бельевой корзиной на голове. Женщина шла, уперев руки в бока, а корзина покачивалась у нее на голове, как у всех женщин банту, несущих тяжесть, и лишь на самом спуске к воде она чуть-чуть придержала ее одной рукой.

Сзади за дорогой раздался громкий сердитый крик матери, и тут же послышался плач двух маленьких братьев, — наверное, опять цепляются за юбку матери, мешают ей мотыжить землю.

Но среди этого многообразия звуков и движений Эрнесту особенно был внимателен к спокойной тишине прибрежного тростника, который рос в воде метрах в тридцати от того места, где он рыбачил. Там жил крокодил, его старый и лютый враг, который — и Эрнесту знал это наверное — следил за каждым его шагом, каждым движением. И стоило Эрнесту в пылу рыбалки слишком далеко зайти в воду или вступить на небольшой плот из двух бревен, сколоченный отцом, чтобы переправляться на тот берег реки, как в тростнике происходило молниеносное, противное, скользкое движение и крокодил бросайся в сторону Эрнесту. Забыв рыбалку, Эрнесту стремглав, с прыгающим в груди сердцем, выскакивал на берег и оттуда, с высоты, всматривался в оранжевую воду, стараясь определить, где же находится крокодил. Но ему никогда не удавалось точно угадать этого. Тот мог оказаться под самым плотом и высунуть из-под воды свою пасть, утыканную острыми зубами, а мог и вынырнуть у противоположного берега и лежать там на воде как бревно. Иногда он пытался карабкаться вверх по берегу за убегающим Эрнесту, но быстро отказывался от погони и снова сваливался в воду; иногда же застывал напротив плота, высунув из воды глаза, и пристально смотрел на маленького банту, и Эрнесту понимал, что в этот день рыбная ловля кончалась, и, смотав леску, уходил домой. Он ненавидел и боялся крокодила. Тот был единственным существом во всей саванне, во всей Африке, который внушал Эрнесту ужас и отвращение. И если бы было можно, он никогда бы не пришел на берег, чтобы никогда не видеть этого страшного, немигающего взгляда, который следил за ним все время, пока Эрнесту находился на берегу.