Саша Чёрный - Чудесное лето Страница 26

– Часы ваши в саквояжике. Под зеркальцем, вот здесь. Они стукнуться могут. Надеть вам на руку? Можно?

Игорь застегнул над узким зеленым рукавчиком черный ремешок, запихнул в ее саквояжик кончик торчащего наружу купального костюма, пересчитал ее вещи и успокоился: ничего, он ее довезет.

Мальчик посмотрел на часики своей дамы и пожал плечами. Половина второго. Стоят. Зачем ей часы, если она даже заводить их забывает.

Дама вытащила из-за своей спины альбом в парусиновом переплете и стала рассеянно теребить завязки.

– Можно посмотреть? Это ваше рисование?

Она позволила, и Игорь плечом заслонился от соседей (зачем посторонним смотреть?).

На шершавых страницах извивались слегка подкрашенные цветными карандашами, может быть, русалки, а может быть, сколопендры… Глаза у всех были блекло-зеленые, растаращенные, с частоколом ресничек вокруг, и в каждом глазу дрожала невралгия. Свои глаза всем вставила. Длинные фигурки излучали цветное сияние, как на рекламах патентованные печи рисуют…

– Это душа Южного полюса. Это гимн орхидей.

– Спасибо, – шепнул мальчик. – Очень интересно.

Но самое интересное было в конце альбома: в уголке между страницами торчала… багажная квитанция Серафимы Павловны. Слава Богу, что перелистал до конца. Мальчик незаметно вытащил квитанцию и спрятал в карман.

Попутчица положила альбом в сетку и вышла в коридор. «Душа Южного полюса»… Как бы с такой душой мимо Парижа не проехать. Он поджал под себя ноги, вытащил из чемоданчика газету и стал решать «крестословицу». Но кроме сколопендр и орхидей никакие слова в голову не лезли. А ее все нет и нет… Не заблудилась бы.

Игорь вышел в коридор – не видно. Полотенце с собой захватила. Но из уборной вышел толстяк тоже с полотенцем на плече. Где же она? Посмотреть в соседнем вагоне? Дядя Вася такого случая не предвидел, – хорошо ему инструкции давать! Не было ее и в соседнем вагоне, и только в третьем, в углу коридора стояла знакомая зеленая фигура и качалась из стороны в сторону.

– Что вы тут делаете?! Пойдемте в купе…

– Не могу. Меня укачивает.

– Как укачивает?.. Разве здесь море?

– Меня и в поезде всегда укачивает…

Господи! Хорошего капитана ему дядя Вася подсунул.

Он взял ее за руку и решительно сказал:

– Идите за мной. Осторожно – площадка. Сейчас все пройдет, ничего. У меня вода в бутылочке есть с лимонным соком. И два стаканчика. У вас ведь своего, конечно, нет.

Усадил ее на место, напоил. Закрыла глаза, слава Богу.

В Марселе вывел ее на станцию, поводил. Завернет куда-нибудь за угол – и прощайте… Взял напрокат подушечку.

– Скорей, скорей, садитесь. Не в этот вагон, это почтовый…

Пристроил для нее в уголке подушечку. Ноги у нее какие бесконечные. Ничего, как-нибудь проспит.

Сам прикорнул сбоку и, засыпая, подумал: «Только бы во сне она на меня не свалилась… Или опять по коридорам бродить начнет. А вдруг она лунатик? Нет, ничего, сегодня луны нет. Да, дядя Вася, неизвестно еще, кто у кого под крылом, я у нее или она у меня…»

Поезд полной рысью подлетал к Парижу. Игорь стоял в коридоре у окна, считал минуты: сейчас, сейчас. Вещи «капитана» он уложил, вон там сидит в купе, что-то такое в альбомчике рисует. Душу бенгальской спички…

Дома́ – мосты – откосы. Поезд замедлил ход. Качнулся на стрелках. Показалась платформа. Боже мой, только бы маму не прозевать. Дядя Вася ведь ей телеграмму послал.

За окном в пестрой толпе мелькнуло милое лицо в коричневой шляпке. Игорь высунулся из окна:

– Ма-ма!..

Отец машет платком. Мальчик схватил чемоданчик и бросился к дверям… Но опомнился и, повернувшись к склонившейся над альбомом зеленой даме, крикнул:

– Приехали! Сидите тут, сейчас мы с папой придем и возьмем ваши вещи.

И уже из коридора на ходу, размахивая бумажкой, досказал:

– Багажная квитанция у меня… Не ищите, пожалуйста!

Глава XVII

Воздушная спальня

Уже третий день Игорь снова в усадьбе – «дома». Будто никуда и не ездил. Будто на аэроплане во сне слетал на юг, к морю. Но вон на комоде лежат в стеклянной вазочке пестрые морские камушки. И южные подарки все раздарил. Особенно Игнатий Савельич морскими ежами остался доволен: повесил скорлупки на сквознячке в окошке, а в них сухие иммортельки[53] воткнул.

В усадьбе, конечно, тоже неплохо. Пусть нет ни скал, ни моря, ни смоковниц. Но зато такой мягкой, шелковой травы там не найдешь… Первую скосили, вторая подрастает. У моря там и поваляться негде, – колючки да иглы. Разве что на песке, – зато песок и в рот попадает, и к телу прилипает… И зелень здесь милей: липы, клен, тополя, каштаны.

Даже по названиям чувствуешь, какая мягкая, сочная у них листва. И земляники лесной было здесь сколько хочешь, – совсем как в России, говорит мама. А самое главное – здесь мама. Где она, там и дом.

Будущим летом, когда все к дяде Васе поедут, непременно он маму плавать научит. Трусишка она. Ничего… Попищит, морской воды попьет – и поплывет. Вот уж загорят все, вот накупаются!.. Мишке привезет в подарок русский флаг. А то у них в дюнах над шалашом полосатые купальные штанишки на палке развевались. Разве это порядок?..

Игорь аккуратно сложил на комоде свои тетрадки и учебники. Задачи решил, ошибки из французской диктовки по три раза переписал, – да и ошибки самые пустяковые. Больше по рассеянности: потому что о юге думал… Выглянул из окна своей спаленки в парк. Направо – никого, налево – никого. Заколдованный замок. Даже мухи не жужжат, – забрались куда-нибудь в сарай и спят. А рыбы в пруде? Те, наверное, целые сутки дремлют, – прохладно, темно… Только на закате хвостами в воздухе плеснут, чтоб кости размять.

Разве и Игорю тоже пойти поваляться немного?

Ночью – дело обыкновенное – спишь на кровати, если ты человек, или на коврике перед постелью, если ты комнатная собака. Но днем, летом, когда живешь в усадьбе, взрослый человек, а особенно русский мальчик, найдет себе, чтоб поваляться, более интересное место, чем широченная французская кровать. Слонам на ней валяться… Деревянные ноги толсты, как окорока, по бортам высокие, тяжелые доски, и жарко на такой постели даже при распахнутом окне, словно в духовой. Два матраца, да валик под головой, да подушка… Конский волос, пух, перо – как этакой штуке не нагреться!

К тому же и на стенах нечего рассматривать. Резная полочка, и на ней пробка от графина. Сто лет лежит, и никто не догадается выбросить. Пучок высохшей лаванды. Даже мухи на нее не садятся, до того противная вещь… Что еще? Увеличенная фотография хозяйской бабушки с какими-то взбитыми сливками вместо волос; на руке браслет вроде якорной цепи с балаболкой. Скучная бабушка. Раз ты снимаешься, ну хоть улыбнись, чтоб родственникам приятно было… Сидит в кресле с львиными мордами над головой, будто персидский шах на автомобильной выставке, и хоть бы что. А начнешь дремать, так она тебя глазами и сверлит. Повернешься к стенке и затылком глаза ее чувствуешь. Закроешься с головой одеялом – дышать трудно, словно в водолазном колоколе, а зрачки французской бабушки все равно и сквозь одеяло проходят… Снести ее на чердак? Не дай Бог заметят, начнут Игоря пилить, доказывать, стыдить, шпынять – пропадешь, как швед под Полтавой. Они ж тут все взрослые на одном мальчике упражняются.

Днем после обеда все разбрелись кто куда. Игнатий Савельич забирался в каретный сарай и в повозке укладывался, как в купе первого класса. От двенадцати до двух, так уж по французскому обычаю полагалось, даже муравьи в парке и те отдыхали. И храпел матрос с такой силой, что индюк – на что уж храбрая птица – постоит-постоит в дверях сарая и вдруг беглым шагом, тряся лиловым подбородком, к прачечной удерет… Никогда Игорь такого храпа не слыхал: бельгиец-садовник вообще не храпел и только в своем оранжерейном кресле рот раскрывал – вроде рваной калоши; французская кухарка деликатно посвистывала, даже и сравнить нельзя. Сам Игорь? Но он даже не знал, храпит ли он во сне или нет. Вероятно, нет.

Из будки, по обыкновению, торчали две собачьих морды: пуделя Цезаря и его закадычного друга сторожевого пса Грума. Они не спали, осматривали, высунув языки, сараи пристроечки и слушали, как дремотно жужжали пчелы над круглой липой посреди мощеного двора. Вдали за каменной оградой выли проносившиеся вдоль шоссе автомобили. Только они одни не отдыхали в этот час.

Пойти к экономке? Тоже спит, или нянчится в кухне со своими утятами, или обматывает черными нитками стальные лапки очков, чтоб ушам не так больно было… Бог с ней. Еще гарус[54] посадит мотать.

К пруду нельзя. Дал слово один не ходить. Уж если мужчина дал слово, нечего крутить. Никто не увидит? А совесть на что? Так под ложечкой сосать начнет, что и места себе не найдешь.

Игорь завертелся на левой ноге в одну сторону восемь раз, в другую двенадцать, такое у него правило было, и пошел в свою воздушную спальню.