Василий Ледков - Метели ложаться у ног Страница 26

— В конце зимы, уже весной, волоча маленькие санки, я в Салехард ходил. Мешок песцов, две шкуры волка да шкуру росомахи надо было сдать, — сказал он, просунув руку к основаниям шестов под подушками и достал небольшой, литров на пять, дубовый бочонок. Спросил: — А эту еду вы… берете ли?

— Русская еда всегда в чести, — не замедлил с ответом Сэхэро Егор.

Снова глядевший на вторую половину чума Делюк молчал, будто вопрос хозяина чума не касался его. Чувствовала на себе взгляд Делюка и Ябтане, а потому она клонила голову ниже, чтобы не было видно её лица, и все же девичье любопытство брало своё: она поглядывала на Делюка из-под бровей. Чем-то ей явно нравился молодой стройный парень с добродушным открытым лицом и с большими черными глазами.

Занятый своими мыслями Делюк не видел, как Лабута открыл затычку бочонка и наполнил чашки вином.

— К чему же доброй еде на столе киснуть? Возьмем! — сказал Лабута, поднимая над столом полную с краями глубокую деревянную чашку и начал пить безотрывно небольшими глотками.

Выпили своё и Сэхэро Егор, и Нюдяне. Делюк тоже взял свою чашку. Он медленно поднес её к губам, выпил два глотка и, поставив быстро чашку на стол, встал и вышел на улицу, прижимая рот рукой.

Сидевшие за столом поглядывали друг на друга.

— Не брал он её, наверно, — сказал тихо Лабута Ламбэй.

— Мальчишка! — сказала с усмешкой Нюдяне.

— Молод он ещё, — подхватил Сэхэро Егор. — Да и не всем она, эта еда, по нутру.

Делюк вскоре вернулся и, тяжело дыша, сел на своё место, посмотрел внимательно на Лабуту Ламбэя и Сэхэро Егора. Он увидел, как на лбу у них засеребрились капельки пота. Ещё румянее стала и Нюдяне. Нет, она просто покраснела, и это подействовало на Делюка отталкивающе.

— Отец не брал её и я тоже не могу. Х-фо! Не надо мне больше! — сказал он, выплеснул содержимое своей чашки на костер, и почти до середины чума взметнулось вверх бледно-синее пламя, обдав жаром лица. — Вот какой огонь вы пьете!

— Не зря, значит, говорят, что сгорел от вина, — после недолгого молчания обронил задумчиво Лабута Ламбэй и откинулся на подушки. Ему теперь казалось, что в желудке у него мечется пламя, усилилась резь, и кружит голову.

Неприятную тошноту почувствовал и Сэхэро Егор, но не подал вида. Сказал:

— Не дело на одной ноге прыгать: возьмем-ка ещё по одной.

Содержимое вторых чашек у них пошло легче, но Делюк наотрез отказался выпить:

— Нет-нет, мне больше не надо.

Лабута Ламбэй закрыл свой бочонок, засунул его на прежнее место к основаниям шестов.

Когда уже был выпит чай, Сэхэро Егор и Делюк засобирались в путь.

— Олени твои на сопках. Гони их к чуму и живи, — сказал Лабуте Сэхэро Егор и стеганул вожжой по спине передового. Из-под копыт отдохнувших на привязи оленей поднялась водяная пыль.

На отдыхе после первой поверды, откуда друзья должны были поехать в свои чумы, Делюк подошел к Сэхэро Егору, встал молча и уставился на горевшие над горизонтом снежные вершины Полярного Урала.

Сэхэро Егор понял, куда смотрит Делюк, и спросил:

— Красиво?

— Всё здесь красиво! — вздохнув глубоко, сказал Делюк и озаренным каким-то внутренним светом лицом обернулся к Сэхэро Егору. — Ты видел дочку Лабуты Ламбэя? — и добавил с выдохом: — Она тоже… красива!

— Не спорю — красива, — равнодушно сказал Сэхэро Егор.

— И не надо спорить! — повысил голос Делюк, кажется, впервые за все время их знакомства и после короткой паузы заявил решительно: — Сейчас же вернемся обратно. Сватом будешь.

От удивления у Сэхэро Егора открылся рот, глаза его округлились и застыли неподвижно. Так он стоял с минуту, не зная, что сказать. Сэхэро Егор слышал, что весной этого года у Лабуты Ламбэя были сваты с Ямала, но с чем они ушли — не знал.

— У Лабуты… уже были сваты. Весной, — сказал он, желая отговорить Делюка.

— Ты будешь сватом! — отрезал Делюк, не желая слушать.

— Сватом… — повторил задумчиво Сэхэро Егор. — Дело это, правда, мне знакомо. Бывал я уже им. Не легкое и не всегда благодарное это дело. Но… где мы крюк от котла возьмем?

— Найдем, — не задумываясь, сказал Делюк, сверля глазами Сэхэро Егора. — У Лабуты найдем.

— У Лабуты?! — переспросил Сэхзро Егор, но, вспомнив, с кем имеет дело, покорно повернул оленей обратно.

Пригнавший уже стадо Лабута Ламбэй ходил с тынзеем между окружившими чум оленями — он или выбирал себе упряжных, или просто знакомился с животными, которые теперь принадлежали ему. Женщины разделывали олененка. Воткнув его рогами в травянистую кочку, Ябтане коленками прижимала к земле голову олененка, а Нюдяне, всем телом откидываясь назад, сдирала шкуру.

Занятые своим, хозяева чума не заметили возвращения недавних гостей. Собаки тоже не обратили внимания, а потому Делюк быстро забежал в чум — и вот уже, широко улыбаясь, он подал Сэхэро Егору черный от сажи деревянный крюк, на котором ещё совсем недавно висел над огнем котел Нюдяне.

— Хэ! Ты и крюк уже нашел! — сказал удивленно Сэхэро Егор.

— Как не найти? — казалось, Делюк удивился больше Сэхэро Егора, который только и думал, где бы взять крюк. — Нашел.

Когда Лабута Ламбэй подошел к женщинам, разделывавшим тушу олененка, Сэхэро Егор, припадая на крюк, как на посох, направился к хозяевам стойбища. Следом шагал Делюк. Вид у него был такой, будто всё вокруг он впервые видел.

Склонившиеся над тушей олененка хозяева чума подняли головы и замерли. Отец и мать то и дело поглядывали на дочь, стоявшую между ними в худой домашней панице — хорече, которая ей была только до колен, и невольно переводили взгляды на припадающего на крюк Сэхэро Егора и Делюка, шедшего за ним.

— Так я и думал! Но не к месту! Как не ко времени они это затеяли! — шептал растерянно Лабута и косился на дочь. — И доченька-то в хорече!

— Ты не соглашайся, придумай что-нибудь: обещана, мол, она или ещё что там, — умоляюще шептала Нюдяне.

— Хэ! Не согласишься тут! Это тебе не Туседы с Ямала! — бросил резко Лабута. — Делюк! Не тот он человек Делюк, чтобы неправду ему говорить! Он и мысли-то, наверно, слышит.

Нюдяне подала знак рукой, чтобы Лабута замолк, потому что подходили уже сват и жених.

— Твое слово, Лабута. Каково оно будет? — выпалил Сэхэро Егор, подойдя. Делюк остановился поодаль и косил глаза за реку, словно затеянное сватовство вовсе его не касалось.

Лабута Ламбэй переминался с ноги на ногу, мысли в голове роились, как мошкара. «Сватовство — дело житейское. Я могу и отказать, это — моё дело. Но Делюк вроде бы парень неплохой. Умен, строен, красив. Да что тут я думаю-раздумываю?» — рассердился на себя, поднял голову, посмотрел внимательно на дочь, перевел взгляд на свата и жениха, долго смотрел на них молча, будто изучал их и не мог понять, что это за люди и зачем они явились.

— Признаться, я не ожидал такого поворота дела. Вернее, такой спешки. Но жизнь идет. Берёт она своё. Не скрою: вы — не первые, были уже сваты, с Ямала. Прямого отказа я им не дал, но и в надежде не оставил, — сказал Лабута Ламбэй без заметного волнения, своим обычным голосом, и перевел взгляд на дочь. — Если не имеются в виду рогатые, что вы пригнали, то десять песцов, думаю, вполне заменят её руки в нашем хозяйстве.

— Нет-нет, эти рогатые не в счет. И речи нет о них, — заговорил вдруг Делюк. — А песцов… и ста не жаль!

— Сотни — много, а десять — в самый раз. Я ведь и сам живой. Звериные следы ещё не разучился распутывать, — оказал Лабута Ламбэй и спросил: — Месяц ещё подождете?

Плечи у Нюдяне затряслись, и она закрыла лицо руками.

— Будто не дочь ты свою отдаешь, а собачье дитя! — сказала она Лабуте и бросила, перейдя на крик: — И трех месяцев мало! Надо и одеть её по-людски, и сани приготовить!

— И трех дней много, — снова заговорил Делюк. — Живые мы. И оденемся, и сани будут. А дни у меня — не лишние. Как и ты, Лабута, я тоже с надеждой смотрю только на свои руки. Надо поднимать маленьких братьев, одевать и кормить мать и бабушку. Как у тебя, у меня тоже только две руки. И оленей — не больше твоего.

Лабута Ламбэй задумался. Он уже принял решение и собирался нарезать для угощения печенку и ребра. Рука его тянулась к ножу, воткнутому в шею туши олененка, но шла мимо и хваталась за ветку сломанного мохнатого рога. На разломе молодого рога ладонь пачкалась густой, липкой кровью, и он долго тер руку о травяную кочку возле ноги.

— И трех дней много, говоришь? — спросил наконец Лабута Ламбэй.

— Много! — ответил за Делюка Сэхэро Егор, чуя перелом в душе Лабуты, и добавил: — Шумные свадьбы — не по нам, если в каждом из наших стойбищ всего лишь по одной надежной сюме[55].

Лабута долго молчал, потом сказал:

— Толком рассудить — ум твой верно ходит, правильно говорит язык: долгие, шумные свадьбы — не наш удел. — И озабоченное лицо Лабуты Ламбэя невольно поднялось вверх, он показал глазами на небо: — Только вот… он что окажет? Не худо ли будет без свадьбы-то? Не грешно ли?