Вера Новицкая - Веселые будни. Дневник гимназистки Страница 26

Самая интересная суетня началась с четверга вечера: делали куличи, мазурки [75], и от всякого теста Дарья давала мне по кусочку, так что я сама смастерила и булочку, и мазурку. В пятницу красили яйца лаком семи цветов. У меня неважно выходит, но Володя так размалевал, просто чудо: и цветами, и разноцветными треугольниками, вот как мячики бывают. И такие веселенькие, пестренькие, просто игрушки!

В субботу приготовляли пасхальный стол. Как всегда, скатерть по краю украсили зелеными ветками — знаете, бабы продают такие, длинные-длинные, по три-четыре аршина [76] каждая! Очень красивые. Наставили много гиацинтиков, дивно хорошо вышло, a уж про то, какие вкусные вещи между всем этим разместили, и говорить нечего!

К заутрене нас ни за что не взяли, a уложили в десять часов спать и обещали разбудить, когда придут из церкви разговляться. Уж я сквозь сон слышу, что звонят, живо вскакиваю, набрасываю халатик, бегу!

— Христос Воскресе, Муся! — говорит мамочка.

И всякий год, когда я первый раз слышу эти два слова, у меня точно какие-то мурашки по спине пробегут, в горле что-то зажмется, точно плакать хочется, и я не могу сразу, совсем сразу ответить: «Воистину Воскресе»! A колокола гудят, весело, торжественно, радостно так. Ах, хорошо, хорошо!

На первый и на второй день приходили поздравители, христосовались, ели, пили, пили и ели. Мы, дети плюс Снежины, катали яйца, a в еде от поздравителей тоже не отставали. Наконец вчера мамочка повела меня к тете Лидуше.

Володька страшно смеялся, когда узнал, что я хочу будущему Сереже барашка отнести, мамочка тоже говорила, что он еще не поймет, но я все-таки игрушку в карман положила, да еще прихватила хорошенькое пестрое яичко. Что ж тут не понять? Держи в руках да смотри.

Приходим. Ну, конечно, нас целуют, обнимают. Тетя Лидуша радостная, сияющая, Леонид Георгиевич тоже.

— Хочешь, Муся, конечно, Сережу моего посмотреть? A он славный будет мальчуган. Вы как раз вовремя пришли, он теперь не спит — гуляет. Пойдем.

Входим. Смотрю направо, налево, — никто не гуляет, стоит только, нагнувшись над кроватью, широкая голубая спина, a посреди комнаты прелестная плетеная колясочка из белых палочек, a между ними голубое что-то просвечивает.

— Ну-ка, Александра, покажи барышне нашего кавалера, — говорит тетя.

Голубая спина отодвигается. Я подхожу. На кровати лежит и барахтается что-то маленькое, красное-красное. Неужели это и есть Сережа? Бедная, бедная тетя Лидуша! Ведь это ужасно, иметь такого сына!

Я нагибаюсь и начинаю его разглядывать. Он ни брюнет, ни блондин, потому что волос у него совсем нет, только на макушке какой-то рыжеватый клок торчит. Глаз — ни больших, ни маленьких, ни серых, ни черных, a только две узенькие полоски, и там что-то синевато-мутное просвечивает. Бровей и ресниц и в заводе нет. Зато рот — от уха до уха, и внутри ничего — пусто! А уши торчат, как ручки у котелка. Ноги и руки — все кверху, a пальцы и на ногах, и на руках растопырены, точно двадцать червяков в разные стороны торчат, и все это дрожит, трясется. А какой он красный!.. Целиком, с головы до пят такого цвета, как вареные помидоры.

И потом, я думаю, что он больной. Не переломана ли у него спина? Потому он вытянуться не может, все ноги кверху торчат. Бедный ребенок! Бедная тетя Лидуша! Это ужасно!.. Но она, кажется, довольна… Нет, верно, так только притворяется, нельзя же всякому сказать: «Какая я несчастная, что у меня такой уродец родился». Коли Бог послал, ничего не поделаешь, — люби.

Хотела я его на руки взять, но он весь мягкий, точно кисель, того гляди развалится. Правду Володя говорил, какие ему игрушки, ничего он ровно не понимает. Кисель киселем!

— Ну, довольно ему «гулять», еще простудится, вот уже икать начинает, — говорит тетя Лидуша.

Это «гулять» называется: дрыгать руками и ногами сразу — ну, прогулочка! Но как это он умудряется ногу в рот засовывать, неужели можно дотянуть? Непременно попробую.

Тетя и Леонид Георгиевич наперерыв спрашивают:

— Ну, видела, какой славненький?

Я что-то бормочу и краснею. Неловко же правду сказать…

— А знаешь, Муся, что мы решили? Через неделю собираемся его крестить, и отгадай, кто будет его крестная мама? А?

Неужели?!..

— Тетя Лидуша… неужели?..

— Ужели! Крестная мама будет наша Муся, a крестный отец — твой любимец, Петр Ильич.

Господи, вот счастье! Об этом я даже и не мечтала. Жаль только, что крестник мой того… Подгулял немножко, даже и очень множко, но авось покрасивеет еще, может, он такой потому, что еще не крещеный. Дай-то Бог! И отчего они его так долго не крестят? Ведь это ужасно неприятно, сын — язычник.

Мой кум. — Крестины

Ну вот нашего маленького нехристя и окрестили, теперь все в порядке. И так это торжественно, интересно все совершалось.

Мамочка объяснила мне, что у русских водится такой обычай, чтоб крестная мать дарила своему крестнику рубашечку, чепчик и белое одеяльце: мальчику с голубыми бантами, девочке — с розовыми. Вот она вещи эти и раздобыла, все такие красивые, с вышивками, кружевами, a одеял так даже целых два: одно светло-голубое, атласное стеганое, — другое белое пикейное [77], с голубыми бантами. Потом еще купила она такой большой пестрый платок для батюшки, руки вытирать. По-моему, гораздо проще полотенце повесить. Нет, говорят, платок полагается. A только что ему потом с ним делать? Самой мне мамочка сделала тоже белое платье с голубым шарфом и всякими голубыми принадлежностями.

Накануне крестин вдруг звонок, является Петр Ильич. Мамочка выходит.

— Нет, — говорит, — простите, Наталья Николаевна, этот раз я не к вам, a по важному делу к моей кумушке.

Ведь мы теперь с ним кумовья — вот потеха! Лечу.

— Ну-с, дорогая кумушка, честь имею преподнести и просить завтра же непременно надеть эту штучку.

С этими словами он протягивает мне пакетик. Я благодарю и спешу развернуть, но там, по обыкновению, бумаг и ленточек невесть сколько понапутано, точно в Сибирь посылку отправлять собрались. Ну, наконец! Открываю…

Ах, какая прелесть! На хорошенькой золотой цепочке золотой матовый медальон, совершенно гладенький, только вкось идут три жемчужинки, но такие красивые, совсем розовые, я их сперва и за жемчуг-то не признала.

Милый Петр Ильич! Всегда выдумает что-нибудь для меня приятное. Я еще и еще ахала и благодарила, a мамуся бранила его за то, что он слишком меня балует. Само собой разумеется, что как только я была на следующий день во всем параде, то и медальон не забыла на себя нацепить.

К тете Лидуше мы пришли первые и принесли с собой всю Сережину обмундировку. Этот раз он не «гулял», a лежал свернутый булочкой в чем-то вроде белого полотняного конвертика, обшитого оборочками. В таком виде он был приличнее, не трясся, лысой головы видно не было, растопырок тоже, и потом он немножко побелел — меньше похож на помидор. Мамочка уверяет, что он будет премиленький, говорит, будто все дети, пока совсем маленькие, такие же некрасивые, как он, даже бывает еще гораздо хуже! Ну, это-то вряд ли. Дай Бог, чтоб он уж скорей хорошел.

Мало-помалу стали сходиться все гости, все больше свои. Потом привезли большую металлическую лохань — купель называется, — наконец пришел и священник. Купель поставили среди гостиной, налили туда воды и на ручку прицепили наш знаменитый пестрый платок. Когда все было готово, священник стал около купели, a мы с Петром Ильичом за его спиной, и Сережу сперва взял Петр Ильич.

Ну, горлышко у моего крестника! Как это он только вытерпеть мог — орал все время, да так, что просто в ушах звенело! Ему и соски всякие в рот совали, — кричит-заливается. М-м-да, хороший ребенок: и красивый, и тихонький. Бедная тетя Лидуша!

Боже, как страшно было, когда батюшка его в воду окунул! Я думала, вот-вот сейчас или утопит, или задавит! Руки у священника большие, положил он Сережу на ладонь, пальцами другой руки заткнул ему уши, рот и нос. Бедный Сережа, весь как-то назад изогнулся и стал совсем похож на снетка [78], как они в супе плавают. Пока его окунают — молчит, но как вытащат, кричит!.. Ну, да это понятно, тут удивляться нечему, ему, верно, бедному, тоже страшно было! После купания его уже мне на руки положили. Опять страшно: ну как уроню? Петру Ильичу хорошо, он его в конвертике завернутым держал, a мне его развязанным дали, того и гляди выскользнет.

Пришлось три раза обойти вокруг купели, потом священник велел нам с Петром Ильичом три раза дунуть и плюнуть. Потом… Да, потом еще ребенка чем-то душистым, маслом каким-то мазали, потом… Потом, кажется, все.

Тут началось поздравление, шампанское. Петр Ильич мне руку поцеловал. Еще бы! Ведь это очень, очень серьезно, это совсем не шутки — быть крестной матерью. Мамочка объяснила мне, как это важно.

Теперь, когда тетя Лидуша умрет… То есть, что я говорю… Сохрани Бог, Боже сохрани, чтоб это когда-нибудь случилось, я только так говорю, как по закону полагается, — я ему тогда все равно что мать буду, должна воспитывать, заботиться о нем… Разве это все не важно? Всякий понимает, что да.