Сильвия Раннамаа - Приемная мать Страница 27

Для товарищества, конечно, больше всего подходит цвет безбрежного моря!

Верность должна быть как алмаз — самый прочный из камней, которым можно шлифовать все другие само­цветы.

Для чуткости и скромности я тоже кое-что нашла. Когда недавно воспитательница зашла нас навестить, я спросила, бывают ли драгоценные камни двух цветов, не очень броские, но красивые. Воспитательница отве­тила — опал, или лунный камень. В основе он белый, но искрится огненными лучами.

Гномы обещают дать все семь драгоценных камней в приданое сироте, если она поможет им работать и не станет общаться с мачехой.

Конец пьесы, когда падчерица лежит в гробу и гномы стоят в кружке и оплакивают ее и тут появляется принц (тот самый избранник ее мачехи) и, преклонив перед ней колено, прекрасными словами говорит о своих чувствах, у меня уже готов. Об этом месте я много думала. Пока гномы стоят вокруг меня и поют свою печальную песню (или говорят хором), я бы пробралась за кулисы и переоделась. Вот где я наконец смогла бы использовать во всем блеске свое «маленькое вечернее платье»! Когда же гномы удалятся, прекрасные слова коленопреклоненного принца разбудят меня (принца мог бы играть Свен). Представляю себе, какой захваты­вающе красивой могла бы быть эта картина.

Сирота смущается и просит принца не говорить о своих чувствах. Но принц отвечает, что скоро-скоро кончится сон, падчерица-сирота проснется и уйдет от него. Потому-то он и просит, чтобы она не забывала его.

— А мачеха? — спрашивает девушка. Принц смеется:

— Разве вы не знаете, что у нас издан закон, по кото­рому все злые мачехи изгоняются из нашего общества, как пережитки. Им будет указано их настоящее место в старых сказках и в некоторых плохих снах. По этому закону всем сиротам будет дано счастье. У них будут новые матери — приемные матери!

— Но... где же она, моя новая мама? — удивленно спрашивает сирота.

— Я думал, что вы поняли это, моя красавица. Вы же на пути к ней. Ведь перед тем, как прийти сюда, вы уложили вещи. Вы скоро проснетесь и отправитесь в путь...

— Она добрая, моя приемная мама? — спрашивает девушка.

— Добрая и справедливая. Очень справедливая. Она поможет стать счастливой, — горячо уверяет принц и берет девушку за руку. Тут появляются гномы и при­носят семь камней счастья.

Занавес.

Теперь я уже здорова, и пьеса закончена, и даже тетя Эльза ее просмотрела. Репетиции идут полным ходом. Но все это получается совсем иначе, чем я мечтала во время болезни.

Когда мы лежали в изоляторе, девочки приходили нас проведать. Хотя это вообще-то не разрешается. Однажды, когда Анне и Тинка были у нас и Тинка спро­сила, не скучно ли нам, Сассь не смогла удержаться:

— Нет, нисколько. Вы ведь не знаете, Кадри пишет для нас пьесу и сочиняет альтерционные стихи — или как их там? Это вроде песен. С гномами или эль­фами. Это мы, и с нами приключается много смешного. Я уже знаю на память.

— Какая пьеса? — навострила уши Анне.

— Ах, оставь, Сассь, — запротестовала я.

Тогда еще все было не закончено и я не была уве­рена, что из этого вообще что-нибудь получится. Я очень коротко рассказала, как я это задумала. Анне была ра­зочарована.

— Только для малышей? Жаль. Почему ты не пи­шешь для нас? Попробуй. Ну, скажем, из нашей школь­ной жизни.

Попробуй. Из школьной жизни. Легко сказать. Как будто я писательница. Да и писатели пишут очень мало пьес из школьной жизни. Я и с этим, в общем-то, пере­сказом столько намучилась. И убедилась наконец, что из меня никогда в жизни не получится писатель. Даже похудела от этих мук творчества и потения. Анне посо­ветовала мне заменить на географии указку, может, поэтому-то и получилось... впрочем, зачем забегать вперед.

Во всяком случае, Тинка тут же согласилась играть красивую мачеху. Только с условием, что переоде­тую ведьму будет играть кто-нибудь другой. Принцем был единодушно выбран Свен, так что мне не при­шлось высказывать свое предложение. Тинка даже обе­щала сама поговорить со Свеном.

На этот раз остальные вопросы остались открытыми. Но когда я вернулась в группу, Марелле как-то вече­ром стала настаивать, чтобы я прочла свою пьесу. Вна­чале я ужасно волновалась, но когда девочки стали смеяться там, где Тинка-мачеха кичится своим знатным происхождением и красотой, я осмелела. Читала я, по-моему, даже «вдохновенно», особенно монолог сироты.

Когда я закончила, Анне сказала:

— Давай сюда! Я и не представляла себе, что у тебя такое получилось. Это ведь что-то совсем другое. Дай-ка я сама посмотрю. — Она забрала мою рукопись и стала листать ее.

— Роль сироты просто чудесная. Я буду ее играть. Думаю, она мне очень подходит.

И тут же прочла:

Была я в доме радостью,

Любимицей и ягодкой,

Пока жива была моя матушка.

О, что значило мое чтение по сравнению с Анне! Как восклицала, подняв руки, словно защищаясь, Анне: Не бейте сиротинку, Не бейте — нет у нее батюшки. Не бейте — нет у нее матушки.

И хотя все это звучало очень задушевно и хотя я считаю Анне гениальной, почти зрелой актрисой, все же я никак не могла справиться с горьким комком, за­стрявшим у меня в горле, как отравленное яблоко в горле сироты. И я тоже довольно долго была словно мертвая.

Мне было так жаль расставаться с этой сценой, где я могла бы в роли сироты стоять в своем воздушном розовом платье, ярко освещенная прожектором и самый красивый мальчик из нашей школы преклонял бы пе­редо мной колено. На этот раз меня не утешали никакие похвалы. Что пользы, что Сассь сразу начала протесто­вать, уверяя, что сироту должна играть я, а Лики и еще некоторые девочки поддержали ее. Во-первых, мне­ния разошлись и, во-вторых, решающим оказалось то, что Анне сама хотела играть и решилась сказать об этом, тогда как я не решилась.

И ничуть не легче было оттого, что Анне восхищалась моим литературным талантом. Мне не давала покоя мысль о том, что меня могли бы, по крайней мере, спросить, кого я хотела бы видеть в главной роли. Может быть, я все равно предложила бы эту роль ей, потому что ведь знаю себя, вряд ли я стала бы откро­венно добиваться главной роли.

В этот вечер я была так огорчена, что чуть не выска­зала лишнего. К счастью, я все-таки не сделала этого, и теперь сама понимаю, что тогдашнее мое восприятие всего случившегося было просто очень мелочным и глупым. Тем более, что потом случилось то, что случи­лось. Сейчас у меня больше нет времени. Скоро на­чнется репетиция. Надо спешить.

Теперь все репетиции проходят великолепно. После­завтра генеральная репетиция. Но первая репетиция была все-таки ужасной. Учительница Вайномяэ взяла над нами шефство. Тинка кое-как справилась со своей ролью, а Вильма играла мачехину подругу. И тут на­ступила очередь Анне. Вдруг вмешался Свен:

— Постойте! А почему Кадри сама не читает?

— Как Кадри? Сироту играет Анне, — возразила Тинка.

— То есть как — Анне? Ведь должна была играть Кадри! — удивился Свен.

Я поспешила объяснить:

— Ты, наверно, неправильно понял. Я играю только этот голос, который рассказывает о превращении дей­ствительности в сказку-сон. Сироту играет Анне. Ей эта роль подходит больше всего.

— Анне? Эта роль? Не смешите! Исполнительница главной роли должна быть прежде всего красивой.

Я не решалась ни на кого взглянуть. И только испу­ганно оглянулась, когда за нашими спинами с грохотом захлопнулась дверь.

— Анне! — Я бросилась за ней. Успела только услы­шать, как Свен сказал:

— Тогда пусть уж Андрес играет принца. Меня исключите из игры.

Я нашла Анне в спальне. Она лежала, уткнув лицо в подушку. Мне еще никогда не случалось попадать в такое неловкое положение. Как тут утешать? Сказать, что одному нравится одно, а другому — другое? Нет, будет еще хуже. Противнее всего было, конечно, что я сама — участница этой истории и даже, помимо моей воли, в чем-то словно бы виновата.

— Анне, голубушка, родная, не плачь! Ну, посмотри на себя в зеркало. Ведь Свен же чудак. Он и в литера­туре-то не может отличить Татьяну от Ольги, ну чего с него взять... Не случайно же его. почти выгнали из одной школы. Что-то у него не так. Не принимай эту чепуху к сердцу.

Я наговорила о Свене все, что пришло в голову. Даже то, во что и сама не верила. Мне было просто ужасно жалко Анне.

— Пусть принцем будет кто-нибудь другой, более толковый. Свен все равно поленится выучить роль. И эта роль совсем не для него. Такой самонадеянный дурак! Может, еще возьмет на сцену зеркальце, как Тинка. Я никогда не могла понять, что в нем девочки находят...

Анне не отрывала головы от подушки. Можно было лишь предполагать, что она плачет. Когда я в предель­ной растерянности и отчаянии предложила ей в утеше­ние самое лучшее, что у меня было — маленькое ве­чернее платье, которым мачеха когда-то хотела завое­вать мое сердце, — к счастью, в комнату ворвалась Тинка. Она бросилась обнимать свою подругу и стала ей горячо доказывать: