Виктор Пушкин - Самая крупная победа Страница 27

В зале все было так и не так. Так же строго белел канатами ринг, так же покойно висели на тонких тросах груши и мешки, так же из широких, припущенных внизу снегом огромных окон был виден пустынный белый двор. И в то же самое время все было какое-то притихшее, настороженное, и почему-то казалось, что вот-вот из-за неподвижно висящего кожаного мешка или груши выглянет будущий противник.

Бой с тенью я делал, ничего не видя перед собой и ни о каких приемах и технике не думая. Все тело наполняла неприятная вялость, а в голове было пусто-пусто. Вадим Вадимыч что-то говорил, советовал, показывал, но было непонятно, что именно. Когда же вышел на ринг, то вообще забыл все, чему учился. А в голове без умолку звучало: «Драться! Ты скоро будешь с чужим драться!.. Да хватит, хватит же, — урезонивал я себя. — Вадим Вадимыч сказал, что противники будут такие же, как и мы, и по весу, и по силе, и по технике. Не бывает так, чтобы к опытному бойцу выпускали неопытного…»

— Ничего! — подбодрил Вадим Вадимыч, когда раунд окончился и я, ненавидя и презирая себя, вылезал из-под канатов, — Вот только немного напряженно держался. Последи за этим в бою с тенью. А так — ничего! — И он пошлепал меня по спине.

А мне показалось, что он говорит не совсем искренне.

В душевой мы кричали, пели и шлепали друг друга по мокрым спинам в этот день гораздо сильнее, чем всегда. Мишка особенно отличался. А когда уходили, то один другого молодцеватее прощались с Вадимом Вадимычем, который хоть и тщательно прятал лукавую улыбку, но все же проговаривался глазами, что уж ему-то все это очень хорошо знакомо.

На улице было тихо, и воздух был такой чистый! Шли гурьбой, громко говорили о том о сем, стараясь не затрагивать того, что всех мучило.

И все-таки кто-то не удержался, брякнул, что неделю назад видел тренировку в «Динамо» и что там ребята очень здоровые… И все сразу же замолчали. Потом Борис хмуро сказал, что если здоровые, то, значит, и весят много, а стало быть, им с такими же здоровыми и боксировать дадут. Это простое и ясное рассуждение всех ободрило, и мы снова стали наперебой говорить, а мне захотелось поскорее похвалиться перед Севой. Едва дождался, когда мы с Мишкой приехали на нашу станцию и пошли каждый в свою сторону.

Дядя Владя сказал, поправляясь на табуретке:

— Где же это ты так долго? Денежкин твой минуту двери постоять на пяте не дает — так и шныряет!..

Не успел он договорить, как дверь действительно отворилась и в нее просунулась голова Севы.

— Дядя Владь! А Гена еще… — начал он, но заметил меня и уже другим голосом сказал: — А, пришел?

— Пришел, — направляясь в свою комнату, ответил я гордо и, скидывая с себя пальто, сказал небрежно, что скоро буду драться.

— С Митькой, да?! — обрадовался Сева (тот его еще раз обидел: лыжную палку сломал).

— Да нет! — с презрением ответил я. — Тоже мне противник! Пока сам точно не знаю с кем. С кем-то не то из «Динамо», не то из «Спартака».

— Ух ты-ы! — попятился даже Сева. И я великолепно понял его.

В самом деле, чуть не каждый день слышали, с каким уважением произносились везде эти самые грозные названия: на улице, во дворе, в школе, — и вдруг самому драться с ними.

Боясь поддаться этому настроению, я поспешно сказал:

— Ну и что? Такие же, как и мы, пацаны. Так же у них по две руки и ноги. Так же они перчатки наденут. Не нужно только дрейфить. Старайся показывать судьям все, чему тебя учили в зале: обыгрывать, обманывать, — и победа обеспечена!

— Верно! Правильно! Только не дрейфить! — воодушевился Сева и стал, нелепо размахивая кулаками, показывать, как он бы запросто расправился с любым динамовцем или там спартаковцем.

И мне стало казаться, что и в самом деле нет ничего легче, как завести в самую что ни на есть глупейшую западню любого противника и набрать нужное для победы количество очков. «У-ух, если б вот сейчас выпустили! — стискивая кулаки, подумал я. — Уж я бы показал!..» Вспомнил, из чего складывается победа: тренировка и строгий режим, — испуганно посмотрел на часы. Ого, сколько времени, а мне еще уроки доделывать. Сказал Севе:

— Ну, ты иди, мне нужно режим соблюдать.

— Какой режим?

— Ну-у, это когда вовремя едят, спать ложатся…

— Как в лагере, да? — насмешливо спросил Сева. — Эх ты, маленький!

— Да ничего ты не понимаешь! В лагере не так! — обозлился я. — Там горнисты трубят, а я сам. Знаешь, сколько это добавочных сил прибавляет!

Сева облизал губы и сразу же насторожился:

— Прибавляет? Это точно?

— Конечно!

— Тогда… тогда и я буду. А как?

— Ну как? Ложись спать пораньше, вставай пораньше, делай зарядку и по пояс… Хотя ладно, это уж можешь не делать. Ешь вовремя…

— Да это я и так делаю, — обиженно перебил Сева, — вот только мама все время с хлебом заставляет.

— Правильно, так и надо. И еще по утрам до школы нужно менять темп: то быстрее, то медленнее ходить. Для дыхания, понял? Вот. А теперь иди, соблюдай режим.

Когда за Севой гулко бухнула дверь, я вдруг ощутил, что меня снова охватывает тревожное чувство. Мать, вернувшись из библиотеки, где она теперь каждый день готовится к экзаменам, даже спросила, отчего это я такой задумчивый, и приложила к моему лбу свою узкую холодную ладонь.

Когда мы поужинали и я, доделав уроки, лег спать, то долго-долго не мог заснуть: все время видел перед собой наступающего на меня мускулистого дядю и отбивал его огромные кулачищи.

19

На улице было холодно и еще горели фонари. Ночью нападало много снегу, и весь двор как бы приподнялся, отчего флигель стал казаться еще меньше. Тропинка, которая вела к воротам, была вся засыпана, и за угол дома вели лишь глубокие черные ямы — следы.

Старательно перепрыгивая из одного следа в другой и все равно чувствуя, что в ботинки набивается снег, я выбрался за ворота и огляделся: мостовая была уже чистая и вся разноцветно искрилась под светом фонарей, а тротуары расчищали дворники, дружно грохоча на всю улицу своими огромными фанерными совками, и воздвигали вдоль тротуаров снежные валы.

Я взял портфель поудобнее и, глядя себе под ноги, решительно пошел, постепенно ускоряя шаг.

Дворничиха Егоровна крикнула, думая, что я боюсь Митьки:

— Да ты не беги! Этот бандит еще спит небось!

Я ничего не ответил, потому что тогда пришлось бы останавливаться и сбивать дыхание, а этого, Вадим Вадимыч предупреждал, делать не рекомендуется.

Когда я подходил к школе, то с удивлением почувствовал, что весь разогрелся: щеки горели, по телу разливалась какая-то необыкновенная легкость и бодрость.

Жора, часто дыша — за мной гнался! — спросил:

— Чего ты так?

— Как? — делая вид, будто не понимаю, переспросил я.

Конечно, хотелось рассказать, что скоро буду выступать в настоящих состязаниях, что поэтому так и шел. Но не решился: скажешь, а потом вдруг…

— Ну-у, вот так: весь согнулся и то бежишь, то шагом идешь, — пояснил Жора.

— А, просто так, — ответил я и быстро отошел от него, будто вдруг что-то очень важное вспомнил.

Весь день я чувствовал себя великолепно. Хотелось прыгать, возиться, дурачиться. И поэтому, когда в классе стали сговариваться идти вечером на каток, я, узнав, что пойдет и Лиля, тоже захотел. Ребята уже несколько раз ходили, да так получалось, что мне как раз нужно было ехать во дворец. Но сегодня суббота, и я свободен. На последнем уроке сидел и только и думал, как буду кататься с Лилей.

Когда шел домой, на площади встретил Севу. Он тоже менял темп: то, согнувшись, трусил рысцой, то вдруг резко затормаживал и еле плелся.

— Зачем же так? Надо постепенно!

— Ничего, и так хорошо. Знаешь, сколько у меня уже дыхания прибавилось? Вот только мне не нравится, что когда медленно, то все время думаю, что в школу опоздаю. — И он двинулся дальше.

Я ухмыльнулся, покачал головой: «Ох, Севка! Вот какой чудак этот Севка!»

Возле нашего дома стоял самосвал. И Егоровна, натуживаясь, бросала в кузов деревянной лопатой снег.

Я обрадовался: мне же очень полезно поработать.

Подскочил к дворничихе:

— Дайте! Ну дайте, пожалуйста, я! — и, кинув на край тротуара портфель, выхватил у нее лопату.

— Ну валяй, валяй, — утирая фартуком свое багровое, в мелких бисеринках пота лицо, ответила дворничиха. — Да где же ты раньше-то был? Я вон уже какую пропасть перешвыряла!

Я нетерпеливо вонзил лопату в снег, но сразу же понял, что захватил слишком много и не подниму.

— Ох, сколько! Так и лопата может переломиться! — схитрил я.

— Не переломится, не переломится! — не разгадав моей уловки, успокоила дворничиха. — Не бойсь, поддевай, поддевай поболе!

Из ворот показался Митька. Я опустил лопату.

— Ну, чего тебе? — сердито обернулась к нему дворничиха.

— Да ничего! — нахально ответил он и зло посмотрел на меня.