Александр Лебеденко - Первая министерская (с иллюстрациями) Страница 27

— Игнатий Федорович, — перебил его Ливанов, — скажите, а вот Маркс пишет, что революцию сделают рабочие.

— Маркс? — удивленно протянул Марущук. — А откуда вы знаете, что писал Маркс?

— Мы читаем… — с важностью заметил Андрей.

— Что вы читаете?

— Капитал в изложении Каутского. Такая… толстая книжка.

— Ну и что же вы там поняли? — с усмешкой спросил Марущук.

— Поняли? Ну, конечно, некоторые детали непонятны…

— Но где вы взяли Маркса?

Гимназисты молчали.

— Да вы не бойтесь, — спохватился Марущук. — Я не допрос вам учиняю. Меня интересует, как такое редкое, кажется, заграничное издание попадает в руки… ну… молодежи?

«Хотел сказать мальчишек», — подумали одновременно все трое гимназистов.

— Видите ли, я не особенно рекомендую вам читать Маркса. Не то чтобы я был против Маркса… Это капитальный труд, и познакомиться с ним рано или поздно необходимо… Но начинать следует не с Маркса. Вам следует сперва прочесть «Что делать?» Чернышевского. Затем Степняка-Кравчинского — это и читается с большим интересом. Ну, затем следует прочесть Бокля, Дрепера, Карлейля, Сеньобоса. Ну, кое-что из философии, кое-что из беллетристики. Я могу помочь вам составить список таких книг. Не следует читать исключительно запрещенные книги, за которые может и нагореть. А главное, не следует зачитываться книжками одной какой-нибудь политической школы. Это не способствует развитию правильного мировоззрения. В ранние годы, когда мысль еще не приучена к критическому мышлению, чтение книг одного толка может привести к нежелательной узости и даже фанатизму.

— Скажите, Игнатий Федорович, — решился Андрей, — вы социалист?

— Теперь вы учиняете мне допрос, дорогие друзья, — скорее скривился, чем усмехнулся Марущук. — Видите ли… Что такое социалист? Мы все социалисты. Мы все боремся за более высокие формы общественной жизни. Но ведь социализм каждый понимает по-своему. Есть много течений, которые называют себя социалистами, хотя и не походят одно на другое. Я полагаю, что, прежде чем изучать социалистические теории, следует познакомиться с теориями демократическими. Как-никак демократические республики уже существуют, и с каждым десятилетием их становится все больше и больше, а социализм?.. — Марущук развел руками. — В наше время говорить о социализме — это все равно что гадать на кофейной гуще. Нам нужно покончить с самодержавием, нужно развить отечественную промышленность, нужно дать крестьянам землю, нужно добиться грамотности. — Он оживился и говорил теперь, усиленно жестикулируя. — Вот наши задачи! Вот к чему должна стремиться революция.

— Игнатий Федорович, а на манифестации впереди всех шел Макарий Карпович и все время кричал: «Да здравствует самодержавие!» и «Бей жидов!»

— Какая мерзость! — брезгливо ответил Марущук. — Но что вы хотите от надзирателя? Полуграмотный недоросль!

— А зачем таких в гимназии держат?

— Что же, — с примерным вниманием стал рассматривать свои ногти Марущук. — С точки зрения нынешнего руководства нашей школы такие люди необходимы. Не всякий возьмется за выполнение таких малопочтенных обязанностей.

— Но наши учителя ему доверяют. Гимназисту не поверят, а ему поверят. Пожимают ему руку и говорит; «Дорогой Макарий Карпович!»

— Ну, не все, разумеется. И, кроме того, это ведь чисто внешне. Неудобно же иначе. Впрочем, знаете, мы с вами как заговорщики… Я веду себя не как педагог, не как представитель гимназического начальства, а как… ну, старший товарищ. Не хотите ли чаю? Мариша! — закричал он, высунув голову в коридор.

— Спасибо, Игнатий Федорович, — сказал за всех Андрей. — Не стоит беспокоиться. Мы пойдем. Мы очень много получили за этот час. Мы будем очень благодарны вам, если вы позволите нам зайти еще раз для такой же беседы. Мы подготовим вопросы и попросим вас разъяснить то, что нам непонятно в книгах или газетах.

Гимназисты встали.

— Пожалуйста, пожалуйста! — с распевом заговорил Марущук, пожимая руки гимназистам. — Я всегда рад, всегда к услугам. Самое удобное — это по четвергам. В этот день вечерами я занимаюсь чтением журналов, которые получаю за неделю из Киева и Петербурга. Такой уж у меня порядок. — Он почему-то развел руками, словно извинялся за этот порядок. — Так вот часикам к семи, пожалуйста! Мы выпьем чайку, покалякаем. Ко мне заходит кое-кто из восьмого класса. Однако лучше не приходите большой компанией… Самое лучшее вот так, как сегодня, втроем, вчетвером. Вы понимаете?..

— Конечно, конечно, — кланялись гимназисты. — Мы обязательно придем. Будьте здоровы!

— А хорошо, что мы к нему пошли, — заявил Ливанов на улице с таким азартом, как будто гимназистам удалось совершить настоящий подвиг.

— Я думаю! — поддержал приятеля Андрей.

— Почему он все-таки не сказал — социалист он или нет? — спросил Котельников. — Он ведь так и не дал ответа.

— А ведь верно, — вспомнил Ливанов. — В нем есть что-то лисье. Говорит, и за собой хвостом метет: я, мол, да, но вы не подумайте…

— Это верно, — должен был согласиться и Андрей. — А может быть, он и социалист, но не хочет говорить об этом?

— Ну да. Вон наш Гайсинский и то не отрицает, когда его называют социал-демократом. Только шипит: «Тише, тише».

— Мало того, он гордится этим!

— А я думаю, Марущук наш ничем не гордится, — неожиданно скептически резюмировал Котельников.

Гимназисты ничего не сказали в ответ.

Глава пятнадцатая

Миша Гайсинский наблюдал манифестацию издали. Он спешил уйти от нее в лабиринт переулков Старого базара. Но от Святой Троицы на слияние с Соборной шла уже другая колонна монархистов и союзников, и, чтобы не встречаться с шествием и не снимать картуза перед портретом царя и хоругвями, Миша забрел на городской бульвар, который вытянулся по обочине холма напротив гимназии.

Длинная аллея чахлых деревьев и истоптанных, забросанных окурками газонов шла к обрыву, с которого открывался далекий вид на Днепр.

Сквозь просветы насаждений на бульвар глядела глухая с траверсами тюремная стена. День и ночь здесь шагал часовой. В те дни тюрьма была полна политическими. Они запевали то буйные, то заунывные песни. Часовой перекладывал в руках винтовку и сердито гнал любопытных слушателей.

На лавочках сидели парни и девчата, смотрели на нижнюю часть города, на Днепр, на полтавские луга и днепровские отмели и ловко щелкали семечками, устилая пыльную дорожку крупной шелухой «конского зуба».

Миша облокотился на низкий забор. Внизу по мощеному спуску к Днепру двигалась манифестация. Вот впереди красуется на длинной гнедой кобыле Майский. Вот выплывают из-за кирпичей гимназической ограды алые с золотом церковные хоругви, вот стая мальчишек, снующих вокруг манифестации. С шумом, свистом, гиканьем, кувыркаются они в пыли и энергично отыскивают в толпе «сицилистов», то есть тех, кто не снимает фуражки.

Манифестация прошла вниз по переулку и исчезла за стенами домов, повернувшихся к бульвару облезлыми застекленными верандами, сарайчиками, птичниками, собачьими будками, неприглядными, засиженными и загаженными дворами.

Звон битых стекол внезапно прилетел на бульвар.

— О-о, кто-то окошко благословил, — изрек парень с семечками.

Звон повторился.

— Второе! — парень перестал щелкать семечки. — Третье!

Теперь уже все были у забора и смотрели вниз. Мужские голоса, крики женщин сразу перекрыли звон бьющегося стекла. Глухие, размеренные удары в дверь доносились снизу, как из подземелья.

— Э, да там целое сражение! — сострил молоденький чиновник с желтым кантом на новой фуражке.

— Спасите-е-е! — раздался воющий, надрывный крик женщин.

На заднюю веранду двухэтажного дома выскочила простоволосая старуха в разорванной кофте.

— Спаси-и-ите! Что ж это такое?!

Миша пальцами впился в забор. Что происходит внизу?

За плечами женщины встала серая тень. Дюжая рука оторвала старуху от окна и швырнула в глубину веранды. Крик оборвался…

Но уже весь двор двухэтажного дома затопила толпа…

Почти одновременно из окон верхнего этажа посыпались стекла. В черные дыры разбитых окон полетели разодранные подушки и перины. Ветер понес множество белых и серых бабочек в соседние дворы, на зелени холма, на улицы, к Днепру…

С хрустом, плашмя легло на камни большое зеркало в деревянной раме. Расселся, растопырился, обнаруживая какие-то тряпки, сундук. Горшки, банки устилали двор дома осколками, стекляшками, черепками. Озорные мальчишки старались из окон попасть пивными бутылками в гуляющих на бульваре.

— Ой, добра сколько! — выкрикнул вдруг парень, щелкавший «конский зуб». Он деловито высыпал остатки семечек в карман и, забыв о подруге, одним махом перелетел через забор и покатился вниз по зеленому откосу.