Русская печь - Владимир Арсентьевич Ситников Страница 27

— А он как узнает, да как… Лучше мы ей устроим. Никто не узнает. А она поймет.

Когда совсем стемнело, Феня с Галинкой куда-то ушли. Не знаю, долго ли они ходили, но меня разбудила ругань Арапа. Он матерился и, бегая по избе с супонью, кричал на притихшую Дарью:

— Галька где? Галька где? Я тебя спрашиваю. Шкуру с паршивки спущу!

— Да где ей быть, давно девка спит на сарае.

— Я те дам, потворщица, я те дам! Где она?

— Да что ты на нее, что ты? — бормотала Дарья. — Спи!

Укладываясь на свой топчан, Арап все еще ругался, но, видимо, прежнего запала у него уже не было. Вряд ли он полез бы в темноте на сеновал. А к утру, глядишь, поохладел бы.

В это время в избу влетела Галинка.

— Ты что разошелся, что ты все время на маму кричишь? — сдавленным слезами и волнением шепотом спросила она. — Что ты над ней измываешься?

Видимо, это была первая вспышка Галинкиного протеста. Ее слова так подействовали на Митрия, что он даже начал заикаться и никак не мог загнуть привычный матюк.

— Да-да, я, — выкрикнул он наконец и, спрыгнув с топчана в исподнем, с той же супонью в руке бросился к Галинке. — Паршивка! Да за это я тебя… Камнями стекла бить. Ишь! — и взмахнул супонью.

Но странное дело, Галинка не отбежала, не укрылась руками, а шагнула навстречу отцу:

— Ну-ну, еще ударь. Ударь! Вот я и Васе, и Пете, и Федору напишу, чем ты занимаешься, когда люди кровь льют на фронте. Чем ты занимаешься?

— Ах ты, паршивка, да я убью тебя! — не своим голосом выкрикнул опять Арап и еще раз ударил Галинку.

Но в это время встал мой дедушка, бросилась к Арапу Феня.

— Оставь, кум, оставь. Если ты ударишь ее, мы теперь же от тебя уйдем. Теперь же! — выкрикнул дедушка и задохнулся. — Уйми свою злобу.

Митрий вроде послушался, швырнул под лавку супонь, пнул подвернувшуюся под ноги табуретку.

И тут Галинка заплакала. Ее поддержала Феня.

— Как тебе не совестно! Нам в глаза говорят, что ты, что ты… — кричала Галинка. — Отец — старик и гуляет!

— Молчать! Молчать! — крикнул Арап. Рука опять потянулась за супонью.

Он выскочил в ограду и там разразился облегчающей душу руганью.

Оказывается, Галинка и Феня видели, когда их отец сидел у почтальонки Веры, и метнули камень в ее окно. Этим и возмущен был Арап.

Во время перекуров за ремонтом телег он долго растолковывал дедушке, что ничего в этом плохого нет. Просто Вера попросила скамейку починить. Так разве нельзя соседке сделать, раз просит, раз больше некому?

— Ну скажи, Фаддей Авдеич, скажи! Ведь ты человек справедливый, начитанный.

— Помогать-то, конечно, надо, — ответил дедушка. Ему не хотелось обидеть Арапа, но и одобрять его он не хотел. — Сам смотри, Митрий Матвеич, тебе перед детьми ответ держать. Перед собой тебе нечего таиться, знаешь, что делаешь. Душой перед собой ведь не кривишь? А перед детьми к чему кривить?

— Ну, чтоб я ответ давал! — вспылил тот.

У Арапов мы ели хлеб с травой. Зато у них было много обрези, и тетка Дарья делала наваристые щи, тушила картошку с салом. Меня травяные лепешки мало привлекали.

— Хлебца бы ты попросила, Фень, Сан-от даст тебе, раз на трахтере работаешь, — говорила тетка Дарья, — с травы у меня все нутро изболелось.

То ли Феня не осмеливалась просить у председателя зерна, то ли расплата с трактористами не подошла, но Феня получить ничего не могла. Хлеба у них точно не было, а то Галинка потребовала бы дать его дедушке и самой страдающей желудком тетке Дарье.

Как-то сонливым деньком (с утра до вечера сеял смирный морох) мы убирали с Галинкой из ограды картошку. Я бы мог долго-долго сортировать и ссыпать в подполье сухие клубни, лишь бы Галинка была со мной и вот так, с доверчивостью и интересом, смотрела на меня.

Вначале я рассказывал ей во всех подробностях о графе Монте-Кристо. Никто нам не мешал. Дедушка возился со своими гармониями, Арап был на конном дворе, Ванюра в извозе, а Феня переехала пахать зябь в деревню Дымы. И теперь там чаще, чем в Коробове, был председатель Сан.

После «Графа Монте-Кристо» я начал рассказывать Галинке об Андрюхе. О том, какой он храбрый и благородный человек. Она должна его ценить. Мне хотелось, чтоб Галинка хоть немного внимания обратила на меня, а получалось, наверное, наоборот. Я хвалил Андрюху, говорил о том, какой у него был «дипик» — токарный станок, как мастер Горшков отмечал Андрюху. И в конце концов я добился того, что Галинка стала упрашивать меня еще рассказать об Андрюхе. «Ты так интересно рассказываешь». Глаза у нее были широко открыты, и удивление и восторг светились в них.

Пьянея под этим горячим взглядом, рассказывал я об Андрюхе даже то, чего с ним никогда не было. Даже замок, который он сделал в школе ФЗО и подарил моей бабушке, я описал так, будто это устройство с ужасно хитрым механизмом: человек, имеющий ключ, не сможет открыть его, потому что нужно его повернуть пять раз вправо и два влево, а этого ведь никто, кроме хозяина, не знает.

Галинка, наверное, всему верила. Ей нравилось, что Андрюха такой умелый и смекалистый, добрый и красивый.

Правда, рассказывая о девчонке с завода, я чуть не заврался. Я сказал, что девчонка эта красивая-красивая и она даже полюбила Андрюху, но он ответил, что у него в нашей деревне Коробово есть одна девушка, он верен ей и должен поехать, чтоб увидеть ее.

Галинка испытующе смотрела на меня, недоверие появилось в ее взгляде.

— Так ведь мы… так ведь я совсем недоростыш была, когда Андрюша последний раз приезжал. Ты почему-то не то говоришь…

Еще немного — и я бы окончательно заврался. Вдруг прибежал испуганный Колька Ефросиньин, в мокрой рубашке, вода капала с его волос.

— Дядюшка Сан велел в теплушку идти. Быстрее велел.

Мы встали и пошли по расквашенной улице, укрывшись от дождя пустыми мешками. Хорошо, что прибежал Колька, вывел меня из тупика.

Но Галинка не забыла и, когда мы шли, опять спросила, как же Андрюха мог сказать той красивой эвакуированной девушке, что есть кто-то в деревне? К этому времени я придумал ответ. Уводя в сторону свой взгляд от Галинкиных открытых, ждущих ответа глаз, я сказал:

— Так ведь он хоть тебе ничего не говорил, а, видно, тебя