Лидия Чарская - Том 27. Таита (Тайна института) Страница 28

Легкий шепот пронесся по физическому кабинету.

— Она, Александр Александрович, хотела иметь от вас на память что-нибудь, — послышался голос Тер-Дуяровой.

— А!

Обычно бледное лицо Гродецкого покрылось легким румянцем.

— Так вот оно что! Я очень польщен вашим вниманием, госпожа Алферова, но… Зачем же такое странное, своеобразное выражение симпатий? — произнес он, обращаясь к насмерть переконфуженной Зине. — Я человек небогатый, живу исключительно на жалованье и заказывать себе новые фраки часто не могу. А вы, отрезая пуговицу, могли испортить и самый фрак, неумышленно, второпях, конечно. Во всяком случае, вы напрасно поторопились, — поспешил он добавить при виде несчастного лица Зины, — я уже давно имел в виду поднести вам маленький сюрприз на память в виде электрического фонарика в брелоке — в благодарность за образцовое содержание физического кабинета и за ваши заботы о нем. Фонарик, к сожалению, еще не готов, и я буду иметь честь принести его вам, как только он будет мне доставлен. А что касается отрезанной пуговицы, то я просил бы вас вернуть ее мне обратно, чтобы я мог пришить ее на место.

Малиновая от стыда, Зина поневоле должна была исполнить желание Гродецкого. Ей хотелось самым искренним образом провалиться сквозь землю в эту минуту. А среди воспитанниц уже проносился легкий чуть слышный шепот:

— Счастливица! Счастливица! От самого Александра Александровича получишь «память»! И везет же этой Зинке!

Но сама Зина, смущенная всем происшедшим, менее всего ощущала удовольствие от будущего подарка. Все еще малиновая от стыда, она низко-низко присела перед инспектором и, пролепетав в забывчивости: "Дорогая моя, мерси. Большое вам спасибо", нырнула под взрыв неудержимого смеха в задние ряды аудитории.

Покачивая головою и улыбаясь, Александр Александрович Гродецкий возобновил урок. Ни он, ни его слушательницы не подозревали о новом сюрпризе, который готовила им всем в конце этого же урока неумолимая проказница-судьба.

— Итак, mesdames, мы видим из всего вышеизложенного и подтвержденного наглядным опытом, произведенным на глазах ваших с электрической машиной, что силы природы, казалось бы, такие непонятные на первый взгляд, имеют свое точное объяснение. Если какое-либо из явлений приро…

Гродецкий не договорил фразы, умолк на полуслове и устремил удивленные глаза на дверь. Взоры всех присутствовавших на уроке физики воспитанниц тоже обратились в том же направлении, и тихое «ах» пронеслось по физическому кабинету. Даже Неточка Козельская, мирно дремавшая в своем уголку, широко раскрыла свои мало выразительные глаза и проронила тихий возглас удивления.

— Таита! Тайночка! Тайна! — пронесся испуганный шепот.

Действительно, это была она. Маленькая белобрысая девочка как ни в чем не бывало своей слабой ручонкой распахнула дверь физического кабинета и, остановившись на пороге его, запихав одну руку в рот и протягивая вперед другую, вооруженную каким-то темным замусленным кусочком съедобного, произнесла:

— А мне пляник дедуська Ефим дал нынче. А у вас нет пляничка?

— Откуда ты, прелестное дитя? — продекламировал Александр Александрович Гродецкий стих из пушкинской «Русалки», обращая на странную посетительницу изумленный взгляд.

Но "прелестное дитя" и не думало удостоить его ответом. Быстро обежали ряды воспитанниц проворные лукавые глазенки Глаши, и она весело вскрикнула, остановив их на хорошо знакомом лице:

— Бабуська Ника, я хоцу к тебе! — и бросилась через всю комнату по направлению к своей любимице.

Со смущенными и сконфуженными лицами сидели воспитанницы, виновато глядя в лицо любимого наставника. Если бы это случилось в присутствии классной дамы, они, не задумываясь, наплели бы целую историю по поводу злополучной и вездесущей "княжны Таиты", случайно снова волею судеб попавшей под институтскую кровлю. Но лгать Гродецкому никто не имел охоты. Его слишком любили и уважали, чтобы желать провести. И вот, словно по общему уговору, с самым решительным видом поднялась с места смуглая, стройная девушка.

— Александр Александрович, — прозвучал бархатный голос черненькой Алеко, и цыганские глаза Шуры Черновой серьезно и торжественно взглянули в самую глубину глаз инспектора, — верите ли вы нам, что мы, ваши воспитанницы, не сделали и не сделаем ничего бесчестного, подлого и дурного?

И сказав это, она замолкла в ожидании ответа. Взгляд Гродецкого в одно мгновение обежал лица присутствующих. Вот они, все эти милые, доверчиво обращенные к нему личики. Все эти черные, серые, голубые, безусловно, честные и открытые глаза. Разве можно усомниться в их правде? Разве можно усомниться хоть раз в честности этих открытых, ясных, еще совсем детских взоров? И, не колеблясь ни минуты, он ответил:

— Разумеется, я вам верю.

Тогда доведите ваше доверие до конца и не спрашивайте нас ничего об этой девочке, ни об ее неожиданном появлении. Мы не можем пока сказать правду, а солгать вам у нас не повернется язык. Придет время, и мы вам все расскажем. А пока мы просим вас умолчать обо всем том, что здесь сейчас произошло.

Что-то искреннее и убедительное прозвучало в голосе и тоне смугленькай Алеко, и честным, прямым открытым взглядом еще раз взглянули на Гродецкого ее большие цыганские глаза.

Последний помолчал с минуту и произнес громко:

— Я верю вам на слово, верю тому, что нет ничего предосудительного, неблагородного в вашем секрете, и обещаю молчать. Верю вам, что когда придет время, вы самым чистосердечным образом расскажете мне обо всем. Вы даете мне это слово за всех, г-жа Чернова? Да?

— Даю за всех, — не колеблясь ни минуты, произнесла Шура.

Вздох облегчения вырвался у всех девушек.

Предварительно испросив разрешение у Гродецкого увести Глашу, Ника Баян провела ее вниз. Там, в сторожке, она долго и подробно давала инструкции испуганному Ефиму по поводу более тщательного присмотра за Глашей.

— Нельзя оставлять дверь открытой. Она опять убежит. Попадется еще на глаза начальству. Ах, Ефим, следите вы за ней хорошенько. Ведь так недалеко и до греха.

Ефим, который весь ушел с головою в последние политические события, описываемые газетами, сердито накинулся па Глашу:

— Ах, баловница! Ах, бесстыдница! В могилу ты меня свести хочешь! Воля ваша, барышня, придумайте, куда ее убрать. С каждым днем все с ней труднее и труднее делается. Больше сил моих с ней нет.

— Хорошо, я подумаю, — кивнула головкой Ника и, строго наказав Глаше не покидать больше сторожки, снова вернулась в физический кабинет.

Промчалась, как вихрь, веселая Масленица, хотя и без особых новых впечатлений на этот раз. Съездили всем классом в оперу на "Жизнь за Царя". Бредили долгие дни Сусаниным. Восторгались Ваней. Эля Федорова затягивала несколько сотен раз, немилосердно фальшивя при этом, песню "Лучинушка".

Но каждый раз на нее махали руками и шикали, заставляя замолчать. Еще слишком сильно было впечатление, слишком ярки образы первоклассных исполнителей, чтобы подражание, будь оно даже безукоризненное, не казалось кощунством, а тем более фальшивое пение Эли.

Как-то раз выпускных повели на прогулку. Одетые в темно-синие ватные пальтишки казенного типа, с безобразными шапочками на головах, институтки в этом уборе подурнели и постарели лет на пять каждая, Даже хорошенькая Баян и красавица Неточка выглядели ужасно. Но, несмотря на это, прохожая публика очень охотно заглядывалась на разрумянившиеся на морозе личики, на ярко поблескивающие юные глазки. Сбоку, с видом всевидящего Аргуса, шествовала Скифка, поглядывая зорко по сторонам, хотя старалась казаться непричастной к шествию. На перекрестке столкнулись с толпой кадетиков. Румяный толстощекий мальчуган уставился на Нику.

— Помилуй Бог, да ведь это Никушка!

— Вовка!

И Ника Баян кинулась навстречу младшему брату.

— Приходи в воскресенье на прием, — оживленно шептала она, пользуясь минутным невниманием Августы Христиановны.

— Всенепременно. Даю мое суворовское слово честного солдата, и ты поклонись за это от меня кому-нибудь.

— Знаю, знаю, Золотой Рыбке, — хохотала Ника.

— Ну, понятно, ей. Помилуй, Бог, угадала. Она славная такая.

— Баян, как ты смеешь разговаривать с проходящими мужчинами? — словно из-под земли выросла перед нею Скифка.

— Это совсем не мужчины, фрейлейн, а мой брат Володя, — оправдывалась девушка, в то время, как карие глазки все еще горели радостью встречи с любимым братом.

— Это неприлично. А это кто? Зачем он так смотрит на тебя, Чернова? — накинулась Августа Христиановна на черненькую Алеко, имевшую несчастье привлечь на себя взоры высокого статного кадета, с насмешливо задорными глазами и подвижным лицом.