Эсфирь Цюрупа - Жил-был Пышта Страница 28

— Не пылите, дети! Дайте пройти, дети!

По тротуару на острых каблучках, как иголка швейной машины, простучала женщина. У неё такая высокая, круглая голова, словно голову эту накачали велосипедным насосом. А в ушах висят, сверкают огоньками стеклянные серьги — ну, точно как люстры в кино.

— Супруга… — шепчет Пышта.

— Воображала, а не супруга. Полдня свою причёску начёсывает. Я тоже могу такую сделать, только не хочу.

— Нет, не можешь, — спорит Пышта. — Пышто у тебя волосы торчками.

— Мне один мальчик из шестого класса объяснил: у меня во лбу электричество отрицательное, а в волосах положительное, они отталкиваются друг от друга, потому торчат. А их можно перезарядить… А ей на голову один раз курица села!

— Как… села? — Пышта фыркнул.

— Она стала своих кур ловить, синей краской красить. А они раскудахтались, одна взлетела на забор, а с забора ей на голову. Сколько крику было, даже милиционер свистел!

— А зачем… зачем ей синие куры? — давясь смехом, пытался выяснить Пышта.

— Чтоб с соседскими не перепутались. А соседские лиловыми чернилами помечены. Вон, гляди, ходят. Это Шнырины всех научили.

Улицу переходил рыжий петух, а за ним белые куры с огромными чернильными кляксами на спинах. А за одной курицей бежали взъерошенные ветром цыплята, уже не жёлтенькие, а тоже белые, и нежные их пёрышки были заляпаны лиловым.

— Бедные, — пожалел их Пышта. — Шныринская бабка ещё вреднее, чем Супруга. А Шнырин самый вредный.

— А ты почём знаешь?.. Что замолчал? А ну, рассказывай!

Разве от неё утаишь? Пышта рассказал. Всё. И про гостинец, что оставил Шнырин в вагончике. И про птицу «Вить-вить!». И про то, как плохо и трудно было трактористу и ему, Пыште, тоже.

Они вернулись в Анютину комнату. Со стены над маминой кроватью глядела на них маленькая фотография. Пышта сразу узнал: улыбается сержант Непейвода, — военная гимнастёрка, на груди орден Славы. Анюта вздохнула. Вышли на балкон.

— Два, три, пять, шесть, — сосчитала Анюта. — Вон, гляди, седьмой дом отсюда — шныринский.

Пышта пригляделся, увидал знакомый садик, крышу под железом, чердачное окно и пожарную лестницу.

— Хорошо бы вон тот столб от ветра повалился, — сказал Пышта, — и упал бы на их дом. Крыша провалилась бы и пусть бы расколотила графин и проткнула дурацкую софу, на ней сидеть спокойно нельзя. «Не вертись, не порти!»

Анюта молчала. И Пышта замолчал. Они вместе думали, как бы так сделать, чтоб хорошим людям было хорошо, а плохим плохо. И как сделать неприятное этому Шнырину. Если спросить взрослых, они скажут: «Не суйтесь не в свои дела!» Взрослые правы, а Анюта с Пыштой нет. Но всё равно они думали сейчас про это…

Анюта скомандовала:

— Пошли. Одевайся! — и пересчитала монеты в кармане своего пальто.

— А куда?

— Увидишь.

Мимо продовольственного магазина, мимо клуба, мимо столовой, мимо всех мест, где, по мнению Пышты, можно истратить деньги. Когда шли мимо ларька, где продают мороженое, Пышта замедлил шаг. Нет, они шли дальше. Остановились возле писчебумажного магазина и купили три пузырька лиловых чернил.

— А зачем? — удивился Пышта.

— Потом узнаешь! А теперь — домой, домой!

— А до какого часа мне ждать? — спросил Пышта.

— Сейчас скажу точно, до какого. — Анюта подошла к щиту, на котором висела газета. — Вот, — сказала она, задержав палец на нужной строчке. — Видишь? Художественный фильм начнётся ровно в девять часов.

— Значит, мы пойдём в кино? — обрадовался Пышта.

— Ой, да нет, бестолковый!

Пышта терялся в догадках. Он еле дождался, пока наступил вечер, пока съели ужин. Впрочем, во время ужина он отвлёкся, потому что была картошка с копчёной колбасой, которая пахнет так призывно и так хрустит на зубах, что тут ни о чём другом думать невозможно. Пышта не удержался и последний кусочек с хвостиком тайком сунул себе в карман — на «потом».

Забежала домой Анютина мама, поглядела, хорошо ли они поели, положила на диван сложенные одеяла и простыни — Пышта будет спать на диване — и ушла дежурить до самой полуночи. Когда радио перестанет говорить, тогда и она домой придёт.

Анюта сунула в карман пальтишка бутылку с лиловыми чернилами и толстую кисть.

Радио сказало маминым голосом: «Московское время двадцать часов пятьдесят минут».

— Пора! — сказала Анюта.

На лестнице сидела соседская кошка, окутав себя пушистым хвостом. Она повернула вслед Пыште голову, встала и пошла за ним деловой походкой.

— И чего ей от тебя надо? — сказала Анюта.

«Колбасы», — подумал Пышта, однако промолчал.

На улице уже горели фонари. В домах светились окна.

Напротив клуба, возле перекопанной клумбы, Аня остановилась:

— Говори клятву, а то струсишь ещё!

— А как? — Пышта ещё никогда не произносил клятв.

— Повторяй за мной: клянусь бороться…

— Клянусь бороться… — повторил Пышта и поглядел вниз: об его ноги, громко мурлыкая и толкаясь, тёрлись две кошки. Одна старательно вылизывала ему сапог.

— Вот привязались! Не обращай на них внимания! Повторяй! — приказала Анюта. — «Клянусь всегда, до самой смерти ненавидеть всяких Шныриных…»

— …с Супругами, причёсками и бабками… — сказал Пышта.

— Про причёску совсем не надо, я, может, сама себе тоже буду делать! Говори: «Всяких Шныриных и всех на них похожих, которые заставляют людей пить вино…»

— …и скупают яйца дёшево, а людям продают дорого, — сказал Пышта. — И которые нацепляют на заборы железные колючки, чтоб люди рвали штаны… — ещё прибавил Пышта.

— …и которые красят кур, чтобы они не могли дружить с другими курами, и даже совсем маленьких цыплят, — говорила Аня, — и со своих грядок продают клубнику на рынке втридорога, а детям не дают ни одной ягоды… Клянусь бороться до смерти или победы…

— Победа или смерть! — сказал Пышта.

— Теперь ешь землю, — приказала Анюта.

— Зачем её есть?

— Я читала: если не съешь — клятва недействительная.

С клумбы Пышта наскоблил землю. Кошки мешали ему. Выгибая спины, они пролезали под его локтем и, мурлыкая, обнюхивали карман.

Пышта сказал им «брысь!» и стал уныло жевать землю.

— Уж ладно, не глотай, выплюнь! — разрешила Анюта. Она рассудила: книжка была про старинное время. Раньте, при царе, может, обязательно было землю глотать. А теперь, когда даже школьники видят в микроскоп, сколько вредных микробов в одной пылинке, наверно, можно не глотать.

Пышта выплюнул.

— Пошли.

Сквозь тюлевые занавески в шныринских окнах виднелось таинственное голубое сияние. Сквозь стёкла доносились крики, вопли, стрельба.

— Всё правильно, — сказала Анюта. — Смотрят художественный фильм. И сам, и сама, и бабка.

Они обошли дом по узенькому проулку. Туда выходила белая оштукатуренная стена шныринского сарая. Под крышей — маленькое оконце. Под оконцем — тачка.

— Мы пролезем в это оконце, — зашептала Анюта. — Мы уже лазали, когда там яблоки хранили. Теперь там живут куры. Те самые, синие. Мы влезем и всех их переметим лиловыми чернилами, и пусть завтра они перепутаются с соседскими. Лезь первый!

Они поставили тачку стоймя. Пышта вскарабкался, сунув голову в оконце. В сарае было тепло, темно, сладко пахло запаренным зерном. Во сне гортанно и лениво поскрипывали глотками невидимые куры. Пышта просунул руку, пошарил…

— Там дрова. Поленница до самого окна! — шепнул он.

— Лезь! — получил приказ. — Только тихо. А я за тобой!

Она и правда вслед за ним ловко проскользнула в оконце. В темноте, сидя на поленнице, они огляделись. Сквозь оконце проникал свет фонаря. Куры неподвижно белели на длинной жерди, как гипсовые скульптуры с отбитыми головами. Они спали, сунув головы под крыло или выставив из распушённого воротника только клюв.

— А фонариком можно посветить? — шепнул Пышта.

— Свети.

Он зажёг фонарь — подарок Фёдора. Куры, у которых носы торчали наружу, вздрогнули, сказали «ко-ко» и замолкли.

Анюта достала бутылку с чернилами. Стали слезать с поленницы, Пышта обронил полено.

«Ко-ко-ко-ко-о!» — гортанно выкрикнул петух сверху, с потолочной балки, и, вытянув шею вниз, застыл, охваченный внезапным сном.

«Кх… кгх… к-к-к…» — Куры тревожно проскрипели все согласные буквы, какие знали. И стало тихо. Так тихо и спокойно, что Пышта расхрабрился.

— Я сам хочу мазать! — заявил он решительным шёпотом. — Я буду хватать их за хвосты и мазать.

— Никаких хвостов! — зашипела на него Анюта. — Они разорутся. Мазать надо лёгкой рукой. Нежно! И не спорь.

«Ко-ко-ко…» — напомнил об опасности петух.

Пышта сдался. Он держал бутылку и следил за Анютой. У неё была лёгкая рука, она проводила кистью по пёрышкам сверху вниз, и куры даже не догадывались, что они уже перемеченные.