Любовь Воронкова - Алтайская повесть Страница 29

– Значит, ты, бабушка, очень счастливая была?

Бабушка Тарынчак вздохнула и не ответила.

– Нет, ты, бабушка, все-таки скажи: значит, ты очень счастливая была?

Но бабушка только отмахнулась от нее:

– Иди, иди! Вот Чоо-Чой тебе польет.

Вода из родника была чистая и холодная. Чечек умывалась, брызгалась, смеялась. Чоо-Чой плеснула Чечек последний раз в пригоршни, а остаток воды вылила ей на голову. Тогда Чечек мокрыми руками умыла Чоо-Чой. Чоо-Чой вырвалась, побежала. Чечек погналась за ней. Крики, смех поднялись на луговине.

– Подожди, подожди! – кричала Чечек. – Вот я сейчас вытрусь да поймаю тебя!..

– Вытрись сначала! – отвечала Чоо-Чой.

– И ты вытрись.

А пока бегали – обе высохли. От холодной воды, от свежего утра, от беготни и смеха Чечек жарко разрумянилась.

И бабушка Тарынчак сказала про себя, поглядывая на нее: «Цветок! Цветочек! Мы, бывало, в старину боялись умываться, боялись счастье смыть. А где оно было, счастье? Его не было…»

И может, вспомнилась в эту минуту бабушке Тарынчак ее молодость. Что такое была она? Разве человек? Как вышла замуж, как надела чегедек, так ни на один день и не сняла его… Работа, нужда, голод… Муж – у бая пастух, байские стада пас и всегда был в долгу у бая… А когда же было счастье?..

И снова повторила про себя: «Не было его… не было…»

После завтрака Чечек убежала с ребятишками на покос.

Много трав расцвело в июльских долинах. Распушила розовые шапочки душица. Пижма – полевая рябина – подставила солнцу свои желтые плоские цветы-пуговицы. Буковица высоко подняла четырехгранный шерстистый стебель с розовым колосом наверху. Неистовой синевой светились дельфиниумы. И чемерица, жесткая, неласковая трава, красовалась нынче белыми звездочками, собранными в густую кисть.

Щедрая роса лежала на травах по утрам. И тогда выходили в долину косилки, и травы ложились ровными рядами по отлогим склонам. Сначала свежие, зеленые, тяжелые, а потом светлеющие под жарким солнцем, они золотились, становились легкими и ломкими.

Такие вот золотисто-зеленые ряды увидела Чечек, когда прибежала в долину. Эти ряды поднимались высоко-высоко по склонам, они разлиновали все окрестные горы до самого подножия тайги, растущей на вершинах.

Все люди, жившие в стане, пришли на покос. Зашелестели под граблями длинные подсыхающие травы. Женщины и ребятишки уходили все выше и выше, разбивая скощенные ряды.

Старый рабочий Устин готовил место для стога – под крутым увалом, под густыми лиственницами.

Солнце пригревало. Июль вдруг взялся за силу и словно хотел наверстать упущенное: и землю прогреть, и хлеба подрастить, и сено высушить. Чечек давно уже сняла свою шапочку с малиновой кисточкой и повесила на мохнатую лапу лиственницы. Лоб и без шапки был мокрый, и гладкие волосы стали влажными на висках.

Ардинэ, старшая сестра Чоо-Чой, давняя подружка Чечек – они вместе учились в начальной школе, – шла рядом с ней. Они ворошили сено, а разговор у них не умолкал – столько надо было рассказать друг другу!

Ардинэ спрашивала про школу – про ту школу, что стоит на берегу Катуни:

– Чечек, а там все русские?

– Почему же все русские? Нет, не все. И русские и алтайцы!

– А может, они смеются над алтайцами, что мы плохо по-русски говорим?..

Чечек усмехнулась:

– Ой, что ты, Ардинэ! Никогда не смеются! Что, Кенскин будет смеяться надо мной?..

Голубоглазое спокойное и немножко суровое лицо старшего друга возникло перед ней и улыбнулось ей краешком рта… И Чечек словно услышала его голос: «Эх ты, бурундук!»

– И кто еще будет смеяться? Мая?.. Она хоть и белая, как кок-чечек,[11] да ведь алтайка тоже. Лида Королькова, подруга моя?.. Что ты! Даже Алешка Репейников, хоть и вредный, а разве будет смеяться? Что ты! Что ты, Ардинэ! Да ведь мы же пионеры – и мы и русские, – все пионеры! Что ты, Ардинэ, что ты!

– Тебе хорошо, – задумчиво сказала Ардинэ, – а у нас маленькие ребятишки дома… Мать мало трудодней заработает, если я уйду…

Чечек даже остановилась с граблями в руках:

– О Ардинэ! А детский сад на что? Что ты! Пускай мать сходит к директору. У нас же детский сад есть.

– Попрошу, – согласилась Ардинэ, – к нашей учительнице схожу. Ты помнишь нашу Аллу Всеволодовну?

– А как же! Алла Всеволодовна добрая.

– К ней схожу – пусть с моей матерью поговорит… А осенью я с тобой на Катунь поеду.

– Ай, было бы хорошо! – закричала Чечек. – Ай, весело было бы! Вместе стали бы яблони выращивать, прививать научились бы и в сортах разбираться… А сажать я уже умею – я уже сажала! Ой, как-то, как-то они там, мои милые яблоньки, мои дорогие, мои тоненькие?..

И Чечек вдруг всеми силами души захотелось очутиться на берегу Катуни, вбежать в школьный сад и посмотреть на свои яблоньки – целы ли? Не сломал ли кто? Не напала ли на них тля? И сколько на них новых листиков распустилось?..

– Их там берегут наши ребята, которые в том колхозе живут, – сказала она. – Они обязательно их берегут… – И, вспомнив «тот колхоз», добавила: – А знаешь, Ардинэ, там все в избах живут. Там все в деревянных избах живут: и русские и алтайцы. А наших аилов даже не строят совсем.

– У нас в бригаде тоже будут избы строить, – сказала Ардинэ, – лес возят… Баню уже построили. А что, Чечек, в избе хорошо жить?

– Никогда не буду в избе жить! – вдруг крикнула Чоо-Чой. – Там пол мыть надо!

– Э, поживешь немножко, так обратно в аил не пойдешь, – ответила Чечек. – И ты, ленивая Чоо-Чойка, березовая чашечка,[12] тоже вымоешь пол да скажешь: «Вот как в моем чистом доме хорошо!»

Вольные запахи шли по долинам – пахло сеном, пахло разогретой хвоей, и с соседнего поля вместе с гулом трактора доносился запах бензина и свежевспаханной земли.

Чечек слышала, как соседки спрашивали бабушку Тарынчак:

– Гостья у тебя? Внучка?

– Внучка, – отвечала бабушка, – бедовая внучка! В русской школе учится. Книги читает – какую хочешь русскую книгу прочтет!.. А песни какие знает, послушайте-ка! Да еще хочет по всему нашему Алтаю садовые яблони сажать.

– Какие садовые яблони?

– Не знаю… Говорит, большие яблоки на них растут.

– Ишь ты! Вот бедовая внучка!..

Тихие, знойные, медленные протекали часы. Говор постепенно примолк. Чечек уже набила мозоль на ладони, а смуглая Ардинэ то и дело останавливалась, сдвигала свою шапочку на макушку и вытирала лоб.

– Да сними, сними ты ее! – сказала Чечек. – Что ты, бабушка Тарынчак, что ли? Это она привыкла, а тебе зачем привыкать?..

Ардинэ сняла свою шапочку и тоже повесила на ветку.

Колька Манеев, который не боялся подставлять солнцу свою белую вихрастую голову, остановился передохнуть, поглядел вниз с верхнего уступа и увидел шапки.

– Эй, Чот, Чот, гляди, какие птицы на ветках сидят! Вот одна недалеко, а другая – внизу, с малиновым хвостом. А ну-ка, пойди поймай!

Но маленький Чот, собиравший в кустах ягоды, посмотрел на «птиц» и небрежно усмехнулся:

– Сам поймай. А я пойду лошадей ловить – надо волокушу тянуть… – И закричал куда-то в тайгу: – Эй, Василь! За лошадьми пора!..

Из лесу выбежал маленький, крепкий и загорелый, как кедровый орех, Василь.

– Эй! – отозвался он. – Иду!

И они оба, ловко соскочив с зеленого уступа горы, побежали вниз по долине.

– Куда вы? – закричала Чечек. – Вас лошади затопчут.

Мальчишки даже не оглянулись, а Ардинэ засмеялась:

– «Затопчут»! Да их все лошади знают! У нас ребятишки как сядут на лошадь, так будто прилипнут!

– У нас тоже, – согласилась Чечек, – все мальчишки… тоже как прилипнут!

– Да и я тоже – как прилипну! – крикнула Чоо-Чой.

– Чечек, а ты, может, разучилась?

– О! – ответила Чечек и слегка вспыхнула. – Я-то? Ну вот еще! Я же на конном заводе выросла. Э, что ты говоришь, Ардинэ?

– А помнишь, как падала?

– Конечно, падала… только не очень. Озорные кони бывают… Теперь-то уж меня никакой озорной конь не сбросит. Что ты! Вот еще! Да ведь я-то уж большая, а эти мальчишки… как горошинки!

Ардинэ засмеялась:

– А попробуй-ка их сбрось!

– У меня мозоль болит на ладони, – созналась Чечек, – водяная надулась.

– А у меня две надулись, – сказала Чоо-Чой.

– Не умеете грабли держать, – ответила им Ардинэ. – Ну ничего, потерпите. Немного осталось!

Чечек поглядела вперед: сено маленькими делянками лежало среди лиственниц, а дальше тесно стояли деревья, сомкнув хвойные кроны, и солнечные лучи, словно золотые стрелы, пронизывали то тут, то там зеленый таежный сумрак.

– Ну, вот и все! – с облегчением вздохнула смуглая Ардинэ.

– Как – все? – сказала Чечек. – А на той горе что?

– А на той горе ворошить не надо, там уже высохло!

– Ах, высохло? Ну ладно. А то можно было бы и поворошить, – сказала Чечек, – я и не устала. Ничуть!

Так сказала, а в душе была очень рада, что на той горе сено уже высохло. Она все-таки очень устала!