Т.Поликарпова - Две березы на холме Страница 29

Нас не надо было уговаривать. Мы устроились на бывшей бабушкиной кровати с чувством, будто совершаем некий обряд, приятный ей, а более, мы знали, тете Ене. Великую силу имеют слова человеческие. Да и не слова были сказаны - дала нам увидеть иную жизнь наша квартирная хозяйка.

Долго не могла я уснуть. Вспоминала, как ласково всегда разговаривала бабушка: «Донюшка, Енюшка, Дашенька, Англеюшко…» Подумала, что тетя Еня, напротив, никогда почти не употребляла ласкательных слов. Только разве вот «девоньки». И то редко. И поняла я теперь еще одну муку самой бабушки, о которой как-то сначала не думала: ведь она могла ответить дочери на все ее заботы только ласковыми словами. Да молитвами - припомнила я ее четки. Вот ужас-то!

- Енюшка, доня моя, - попробовала я выговорить и зажала себе рот обеими руками.

- Ты что? - зашептала мне Зульфия со своего конца кровати - мы лежали «валетом».

- Я про тетю Еню…

- Это был ее долг, - прошептала Зульфия. Она всегда все любила называть точно.

Но оттого, что теперь подружка моя тихонько шептала, получилось, будто она открывает мне страшную тайну. А я с удивлением думала, что мы все это поняли только после бабушкиной смерти. А знали же всегда про пятьдесят лет бабушкиного лежания.

Мы жили под одной крышей с тетей Еней и бабушкой, они с нами говорили, пили-ели за одним столом, а на самом деле - словно на двух разных планетах. Тетя Еня приоткрыла перед нами темный занавес - и такая открылась глубина! А ведь это только намек на то, что пережила и переборола в себе тетя Еня… А бабушка… И подумала я о своих. Я люблю их. И знаю многое из их жизни. И в то же время ну ничего не знаю! Даже не знаю, как папа и мама полюбили друг друга. Ведь и они сначала не были знакомы. Ну, знаю, что вместе учились в институте, а что чувствовал папа, когда увидел маму? Что она? Каким он ей показался? Что она подумала? Сейчас невозможно себе представить, как это папа и мама были разными людьми.

И мы все живем и ничего не знаем друг о друге. Вот и Зульфия сейчас со мной, я чувствую ее тепло. А она ведь не знает, что мучает меня. Не знает про Никонова. И я тоже не знаю - может, и у Зульфии есть свои тайны. Но я, например, ни за что не рассказала бы ей про свои.

«Ойся да ойся!»

У нас началась подготовка к Октябрьским праздникам. Вот интересно: в прошлом году, когда мы учились в пятом классе, ничего у нас не было. А в шестом все здорово переменилось.

Обеды теперь варили из хорошей картошки, а суп даже луком заправляли! И хворост возить на себе не было нужды - дров школе заготовили и завезли вволю.

А вот и о концерте, о самодеятельности заговорили!

Мария Степановна попросила всех подумать, кто что умеет делать, кто что предлагает в программу. И предупредила, что лучшие номера пойдут в сводный концерт - то есть вместе с седьмым классом - и, может быть, мы поедем на смотр в районный центр.

Это само по себе здорово - смотр! От Пеньков до центра тридцать километров. Ехать на лошадях, ночевать там!

Мария Степановна особо нас предупредила, чтобы мы выбирали стихи, и песни, и сценки не только на военную тему - хорошо бы что-то из жизни наших национальных республик, из русского фольклора.

Не знаю, кому как, а мне в самодеятельности больше всего нравится подготовка. С самого-самого начала, когда ищешь, выбираешь, пробуешь, что предложить в концерт. А потом начнутся поиски костюмов, шитье-перешивание, потом декорации придумывать, оформление, музыку искать… Все ужасно интересно, больше ни о чем не думаешь. А потом репетиции! Но это уж совсем потом!

Особенно здорово было, что мы живем вдвоем с Зульфией. Все время вместе!

Сначала мы с ней дома сели и записали, что можно спеть. Много же мы, оказалось, знали песен - все в дороге пели, от Лены я узнала немало. Конечно, прежде всего «Вьется в тесной печурке огонь…». Мы ее еще в совхозной школе пели, в четвертом классе. Потом, «Офицерский вальс»: «Ночь коротка, спят облака…». Очень кстати вспомнили и «Васю-Василька». Песня весело и дружно получается из-за громкого припева: «Эй, дружок!» - если только грянуть, особенно мальчишескими голосами: «Эй, Вася-Василек!» И зачастить-зачастить с издевочкой:

Не к лицу бойцу кручина,

Места горю не давай.

Если даже есть причина,

Никогда не унывай!…

И потом опять врастяжку:

Места горю не дава-ай…

И снова резко, весело:

Никогда не унывай!

И повторяли:

Не унывай!

Это обязательно надо! Эх, хорошо бы спеть то, что по радио не поют, а мы поем по дороге:

Вдыхая розы аромат…

Или:

Эх, бирюзовые, золоты колечки…

Или:

Эх, загулял, загулял, загулял

Парень молодой!…

Одним словом, все на «Эх!». Но мы понимали, что эти песни не для школы. Хотя взять песню «Ехали цыгане», где «парень молодой»… Она, пожалуй, и годится. Тем более что имеет национальные черты: про цыган.

Зульфия со мной согласилась и предложила вспомнить еще и про Шамиля.

- Можно б и «Хас-Булат удалой», тоже национальная, - задумчиво сказала Зульфия, - но там есть слова еще не для нас… Помнишь ведь?

Я кивнула.

- А так она хорошо у нас получается…- продолжала Зульфия. Мы с ней немного помурлыкали мелодию - хорошо! Широкая, раздольная! Ну, да что время зря терять, ясно, что ее нельзя.

И мы стали вспоминать Шамиля. Ведь Шамиль - национальный герой, вождь восставших. Это будет кстати.

Но мы вспомнили только два куплета и припев. Это все знают:

На горе стоит Шамиль,

Молится он богу…

Хм, богу… Не очень-то хорошо, конечно… Но все-таки понятно. Ведь в то время восставшие мусульмане верили в своего бога и как раз объединялись на борьбу с царем на почве религии и своего бога.

Потом шло в песне так:

Вынимает свой кинжал,

Кладет на дорогу…

И тут меня осенило!

- Зульфия! - заорала я. - Это же можно все разыграть! Ктонибудь будет Шамилем и все, что поется, станет выполнять на сцене! Во, гляди!

Я встала в горделивую позу, выставив ногу вперед, и хмуро посмотрела вдаль. А потом медленно опустилась на колени и провела ладонями, сложив их в лодочку, по лицу, ото лба к подбородку. Затем настала очередь кинжала. Медленно подведя правую руку к поясу слева, я еще медленнее вытащила «кинжал», придерживая «ножны» левой, и, склонившись, положила его на дорогу.

Я вскочила.

И потом Зульфия:

«Ойся да ойся!

Ты меня не бойся!

Я тебя не укушу,

Ты не беспокойся!»

Это мы уж с ней вместе проорали, выкидывая друг перед другом руки то вправо, то влево и высоко вскидывая колени. Лезгинку мы с ней изобразили.

- И знаешь, когда пойдет «Ойся!», пусть он кинжал возьмет в зубы, вот так! - оскалилась яростно Зульфия, и ее черные глаза сверкнули страшно.

- Зульфия-а! Да ты знаешь, что ты готовый Шамиль! Посмотрись-ка в зеркало, вот так! - И я оскалила зубы.

Зульфия посмотрелась, но долго не могла удержать свирепую гримасу - расхохоталась.

Потом мы быстро записали второй, всем известный куплет. Это когда к Шамилю приходит его невеста (очевидно, туда же на гору) и нежно его упрекает:

«Ах, зачем ты не пришел,

Когда я велела,

До двенадцати часов

Лампочка горела!

И дальше снова яростный танец «Ойся!». Теперь уже вместе с невестой. Как танцуют горские невесты, мы не знали, и на всякий случай, пока, она танцевала, как Шамиль.

Тут мы решили, что для невесты я не гожусь, потому что почти на голову выше «Шамиля», и согласились: отличная невеста выйдет из Верки Матвеевой.

Но больше ничего мы не знали из «Шамиля», только две строки из самого конца, где он грозно говорит своей невесте:

«А затем я не пришел,

Чтоб тебя зарезать!» -

и закалывает ее кинжалом.

- И это непонятно, - вздохнула Зульфия. - Он не пришел, чтоб ее зарезать!

- Нет, понятно, - возразила я. - Это он так иронизирует. Дескать, вчера бы пришел, так вчера бы зарезал. А так сегодня сама, мол, напросилась.

Но тут я замолкла, так как все равно было неясно: за что Шамиль должен резать невесту?! Тем более будучи вождем восставшего народа, хоть пока и несознательным? Ответ подсказал Хас-Булат: там-то были все куплеты известны. Мы вспомнили Хас-Булата и догадались, за что: за измену!

Теперь оставалось лишь сочинить куплеты, чтоб и всем стало ясно. Естественно было начать ответ издалека, повторяя невестин же вопрос:

«Ах, затем я не пришел…»

Конечно, он к ней обращается: «Моя дорогая!» Итак:

«Ах, затем я не пришел,

Моя дорогая…» -

написала я, проговаривая вслух, и Зульфия легко докончила одним духом: