Владимир Добряков - Приключения послушного Владика Страница 29

Очередную румяную палочку Витька лишь надвое разломил — с хмурым и обиженным видом снова положил на стол. За что бьет? А откуда он знает? Невзлюбил просто рыжего Кролика. За что? Что мимо дома ходит. Что в Егоркиной компании. Что в одном с Наташкой классе учится. Но отцу ведь не скажешь этого, смешно! Ишь, разошелся! С чего это?

— Нечего ответить? — Кирюшин в упор продолжал разглядывать сына. — Хорош! Герой! Эх-х! — тяжко вздохнул он. — Вырастил, называется! Мечтал: утеха и помощь будет, продолжатель. Работал, в дом нес, радовался. А чему радоваться? Зачем все это? — Василий Степанович ткнул пальцем в телевизор. — Мотоцикл собирался тебе покупать.

— А разве… — Витька закусил губу. — Ты же обещал. Говорил: как выручим за ягоду…

— Говорил да забыл! Мотоцикл ему! Соплив еще! И за что, спрашивается, за какие такие славные дела?.. Сказывали мне, будто мальчонку-то из-за галстука пионерского побил. Так было? Да не крути, смотри в глаза, отвечай!

— Ерунда это! — не моргнув, выпалил Витька. — Какое мое дело! Ходит в галстуке, пусть ходит.

— Ну, гляди, — Василий Степанович с угрозой постучал костяшкой согнутого пальца по столу. — Голову сниму. Еще какие-то там щиты поломали. Опять на тебя показывают. Виктор, это что же такое?

— Все — на меня! — с дрожью и слезой в голосе сказал Витька. — Я и знать ничего об этих щитах не знаю. Умники! Природу охраняют! Только из-за бутылок и ходят! А взъелись на меня. Придумывают ерунду всякую.

— Но придумывают отчего-то.

— От зависти. От зависти все. Что у нас дом лучше всех, машина, цветной телевизор.

Кирюшин насупился, с минуту смотрел перед собой.

— Верно, от зависти много зла. А ведь все, все — этими вот руками. — Он положил на стол свои большие, с растопыренными пальцами руки. — Все ими. Каждая доска, каждый гвоздь.

Витька, довольный, что отец, кажется, оставил его в покое, взял сладкую соломку и осторожно, без хруста, откусил маленький кусочек. Ничего, пошумит отец, перестанет. А мотоцикл все равно купит, куда ему деньги девать!

Но рано Витька обрадовался. На другое утро, еще до работы, Кирюшин зашел в сарай, чтобы подобрать подлинней жердь: одна из веток под тяжестью налившихся груш того и гляди обломится. Начал Василий Степанович перекладывать жерди и тут под стенкой в углу заметил фанерные листы. Три листа, кажется. Откуда такие? Кирюшин не поленился, пролез в угол. Повернул к себе лист и прочитал: «Человек! Ты — сын природы. Будь добрым к матери-природе. Храни ее дивную красу и здоровье».

Помрачнел Кирюшин. Лицо сделалось будто грозовая туча. Крепкими зубами прикусил губу. Из сарая он прошел в дом, по рыжей ковровой дорожке, не сняв ботинок, шагнул в комнату сына. Витька еще спал. Губастый, темнобровый, разомлевший, из-под смоляных, длинных кудрей розовая мочка уха виднеется.

Вот это розовое ухо Василий Степанович и ухватил толстыми пальцами. Витька скривился, ойкнул, в страхе раскрыл глаза.

— Бо-о-ольно!

— Вставай! — И отец еще больнее сделал: потянул за ухо вверх, — поднимайся, мол.

Даже слезы у Витьки выкатились. Опустил на пол ноги.

И так, ничего не говоря, не отпуская горевшего огнем уха, Кирюшин и вывел лохматого, босого Витьку во двор. А там и до сарая — недолгий путь.

— Читать умеешь? — сказал Василий Степанович и несильным подзатыльником втолкнул сына в распахнутую дверь сарая.

А вечером, придя с работы, Василий Степанович вновь увидел согнувшуюся под тяжестью груш ветку дерева. Собрался было пойти в сарай — поискать жердь, но не пошел: «Да черт с ней, пусть ломится».

Телеграмма

Не зря Владик опасался — все-таки пришла телеграмма. Правда, из нее пока ясно было лишь то, что Нина Михайловна на следующий день, к 20.00, должна явиться на телефонный переговорный пункт.

Владик немного повеселел: может, и не придется уезжать сейчас, может, погостит до начала учебы? Если, конечно, поездка к морю сорвалась. Но почему сорвалась? Не из-за того ли, что сестра не поступила в институт? Жалко. Хоть и боится она крови, но ведь — институт!

Владик сразу решил, что пойдет с тетей Ниной на переговорный пункт. Но, оказалось, туда собрались идти и Наташа с Егоркой. А потом за компанию к ним охотно присоединились и Сережка, и Толик. В общем, снова весь отряд.

— Отряд неразлучных! — пошутила Нина Михайловна. — Как будете расставаться-то, когда Владик уедет?

— Да пусть едет! — сказал Егорка. — Плакать не станем. Сестрица, может, слезу горючую прольет.

Наташа посмотрела на Егорку, повела плечом:

— И пролью! Это вы такие бесчувственные. Бегемоты толстокожие!

Владик слушал ребят и улыбался. Вот они какие — настоящие друзья! А что Егорка так говорит — это слушай, да разумей иначе. Никто же не просил его идти на переговорный пункт — сам захотел.

На почте у двух кабин, на стекле которых красными буквами значилось: «Междугородний телефон», ждали недолго.

Нина Михайловна в тесную кабинку вошла вместе с Владиком. Туда же втиснулась и Наташа.

Этому никто и не удивился: как же без нее, раз слезу собирается пролить!

В кабине было жарко, просто дышать нечем. Это только Наташа могла добровольно пойти на такое мучение. К тому же на линии что-то не ладилось. В трубке слышался треск, голос несколько раз пропадал. За пять минут разговора и минуты как следует не говорили. Нина Михайловна то и дело кричала в трубку: «Что? Алло! Повтори! Не слышу!..» Все же главное Владик понял: его требуют домой. И поедет он послезавтра. Нина Михайловна, обливаясь потом, трижды объяснила маме, что через два дня главный инженер завода собирается ехать тем же поездом. «С ним Владик и приедет. Слышишь меня, Зина? С ним и приедет. Номер вагона в телеграмме укажу. Встречай. Поняла?.. Владику даю трубку!»

Он только и услышал: «Владик, сынок, я очень…» — снова что-то затрещало, пискнуло, и тишина наступила, будто провод оборвался.

— Ну и поговорили! — вытирая платочком красное лицо, покачала головой Нина Михайловна. — Будто с Марсом. На днях из Хабаровска звонили — ну что в соседней комнате, так хорошо было слышно, а тут… И о Тане ничего не спросила… Вот так, Владик: придется отправлять тебя.

— Ничего, на следующее лето приедет, — мужественно сказал Егорка.

На другой день ходили на озеро, купались, играли в футбол. Егорка с Владиком на картофельном рядке осторожно подрыли два самых больших куста — смотрели, как сгруппированы в земле клубни.

День прошел, как и другие дни, — шумно и весело, и тем не менее Владик все время помнил: завтра уезжать.

А утром, тихонько скрипнув дверью, в горенку заглянула Наташа. Увидев, что Владик лежит, устремив печальный взгляд в потолок, она вошла — свежая, румяная, в знакомом Владику нарядном фартуке.

— Не спишь? — Она присела на кровать, понимающе улыбнулась: — Не хочется уезжать?

— Не хочется, — признался Владик. И, подумав, сказал: — Я, когда ехал сюда, так радовался! Не потому даже, что к вам еду. Я же тогда не знал вас. И тебя не знал, и Егорку совсем не помнил… Просто получилось так. Из-за ребят. Всякие во дворе ребята. И плохие. Особенно Васята. Ух, противный!.. Противный, а я почему-то сдружился с ним. Ну, и с другими… Знаешь, Наташ, — сказал Владик шепотом, — я даже курил с теми ребятами. И вино пил.

— Ты?! — не поверила Наташа.

— Ага. А потом так захотелось куда-нибудь уехать! Не хотел больше с ними… А здесь вот очень привык к вам. Привык, что даже уезжать не хочу. Прямо до слез.

— И я привыкла, — печально сказала Наташа. — Ой, что это мы! Правда, заплачем… Владик, мне твоя помощь нужна. Приходи на кухню.

— Воды принести?

— Орехи будешь молоть. Колбаски делаю. Учти: сама делаю. Таню угостишь. Папу с мамой. Только бы вышли хорошо…

Егорка целое утро изводил сестру:

— И попробовать не дашь? Все Владька увезет? Я тебе это припомню!

Но в обед одна из двух толстеньких шоколадных колбасок лежала на тарелке, и Егорка смог лично оценить кулинарные способности сестры. Досталось по кусочку и Толику с Сережкой. Толик понюхал, откусил и, поглядев на Владика, спросил Наташу:

— Он орехи крутил?

— Тебя же не было, — качнула косами Наташа. — Спишь долго. Зарядку сегодня делал?..

Вот и третий час. Как время бежит! Скоро тетя Нина придет. Обещала пораньше прийти. Владик посмотрел на свою большую дорожную сумку, стоявшую на полу. Собрана сумка. Даже ремешок застегнут. Егорка застегивал. А в кармашек зеленую повязку положил.

— На память. А приедешь другим летом к нам — возьми ее. Опять патрулировать будем.

Эх, был бы у Владика в городе такой друг!

— Егор, — сказал Владик, — если я какие-нибудь части к велосипеду достану, то в посылке пришлю.

— Теперь уж, наверно, не успеешь. Мы же сегодня в город собирались. Завтра с Сережкой поедем. На автобусе.