Евгений Чарушин - Тюпа, Томка и сорока Страница 3

А Томка, конечно, ничего не отвечает, только хвостиком виляет — не умеет говорить.

— Ложитесь, молодой человек, — говорит доктор Никита, — я вас выслушаю.

Доктор повернул Томку кверху пузом, приставил к животу дудочку и слушает. А Томка хвать его за ухо!

— Ты что кусаешься! — закричал Никита. — Ведь я же доктор!

Рассердился доктор. Ухватил Томку за лапу и сунул под мышку градусник-карандаш.

А Томка не хочет измерять температуру. Барахтается. Тогда доктор говорит больному:

— Теперь вы откройте рот и скажите: а-а-а. И высуньте язык.

Хотел язык посмотреть. А Томка визжит и язык не высовывает.

— Я пропишу вам лекарство, — говорит доктор Никита, — и научу чистить зубы. Я вижу, что вы, молодой человек, неряха, не любите зубы чистить.

Взял Никита свою зубную щётку и стал чистить у Томки зубы.

А Томка как схватит щетку зубами! Вырвался у доктора из рук, утащил щётку и разгрыз её на мелкие кусочки.

— Ты глупый, Томка! — кричит Никита. — Ведь совсем не так играют!

Так и не научился Томка играть в больного.

МИШКИ

Принесли охотники из лесу двух медвежат. Несли в шапке-ушанке. Мишки-то были маленькие: не то кутёнки, не то щенки.

Отдали Ивановне — её муж отыскал берлогу.

Принесли медвежат в избу, сунули под лавку, на тулуп. Тут им тепло и не дует.

Ивановна сама сделала соски. Взяла две бутылки, тёплого молочка налила и тряпками заткнула.

Вот и лежат мишки с бутылками. Спят, посасывают молоко, причмокивают и растут понемногу.

Сначала с тулупа не слезали, а потом и по избе стали ползать, ковылять, кататься — всё подальше да подальше.

Благополучно растут мишки, ничего себе.

Только раз медвежонок один чуть не помер с перепугу — кур принесли в избу. Мороз был на дворе такой, что вороны на лету замерзали; вот кур и принесли, чтоб от холода упрятать. А медвежиш-ко выкатился из-под лавки на них посмотреть. Тут петух на него и наскочил. И давай трепать. Да как трепал! И клювом бил, и шпорами.

Медвежишко орёт, не знает, что ему и делать, как спасаться. Лапами, как человек, глаза закрывает и орёт. Еле его спасли. Чуть от петуха отняли. На руки взяли, а петух кверху прыгает, как собака какая. Ещё долбануть хочет. Три дня после того не сходил с тулупа мишка. Думали, уж не подох ли. Да ничего, сошло.

К весне подросли, окрепли мишки. А летом уж куда больше кошки выросли — с маленькую собаку. Такие озорники! То горшки опрокинут, то ухват спрячут, то из подушки перо выпустят. И под ногами всё вертятся, вертятся, мешают хозяйке Ивановне.

Начала она их гнать из избы.

Играйте, мол, на улице. Озоруйте там, сколько влезет. На улице большой беды вам не натворить, а от собак лапами отмашетесь или куда залезете.

Живут медвежата целый день на воле. В лес бежать и не думают.

Им Прасковья Ивановна стала как мать-медведица, а изба берлогой. Если обидит или напугает их кто-нибудь, они сейчас в избу — и прямо к себе под лавку, на тулуп.

Хозяйка спрашивает:

— Вы что там, озорники, опять наделали?

А они молчат, конечно, сказать не умеют, только друг за друга прячутся да глазами коричневыми хитро посматривают.

Шлёпнет их хорошенько Прасковья Ивановна, знает уж: что-нибудь да натворили. И верно.

Часа не пройдёт — стучатся в окно соседи, жалуются:

— Твои, мол, Ивановна, звери всех цыплят у меня разогнали, по всей деревне собирай их теперь.

— А моя бурёнка не доится! Молоко у неё пропало. Это твои звери-охальники её напугали.

— А у меня овечки в хлев не идут, боятся…

Или ещё что другое.

Взмолится хозяйка:

— Да скоро ли их от меня кто возьмёт! Нету у меня с ними терпенья.

Пришёл я как-то в ту деревню охотиться. Сказали мне, что мишки тут есть. Я и пошёл их поглядеть.

Спрашиваю хозяйку Ивановну:

— Где твои мишки?

— Да на воле, — говорит, — балуются. Выхожу на двор, смотрю во все углы — нет никого.

И вдруг — ох ты! — у меня перед самым носом кирпич летит. Бац! С крыши свалился.

Отскочил я, гляжу на крышу. Ага! Вон где они сидят!

Сидят два медвежонка, делом заняты: разбирают трубу по кирпичику — отвалят кирпич и спустят его по наклону, по тесовой крыше. Ползёт кирпич вниз и шуршит. А медвежата голову набок наклонят и слушают, как шуршит. Нравится им это. Один медвежонок даже язык высунул от такого удовольствия.

Прогнала их с крыши Прасковья Ивановна и нашлёпала хорошенько.

А в тот же день вечером пришли к ней соседи и тоже жалуются: мишки у трёх домов трубы разобрали, да мало что разобрали, а ещё и в трубы кирпичей навалили. Стали хозяйки днём печи топить, а дым не идёт куда надо, назад в избу валом валит.

Вот они какие — мишки.

ЗАХОЧЕШЬ ЕСТЬ — ГОВОРИТЬ НАУЧИШЬСЯ

Аня художник и очень любит пичужек. Все это знают и несут к ней разную живность: то галчонка, то сорочонка. Принесли как-то и скворку.

А скворец ещё не настоящий. Он и летать не может, и есть не научился. Крылышки у него растопырки-коротышки. Клюв жёлтый. Он клюв разевает, крылышками разводит и покрикивает — просит положить в клюв еду. А проглотить-то он сам проглотит.

Аня его кормит и приговаривает:

— Кушать! Кушать! Накормит и пойдёт работать.

Только начнёт — слышит, скворка опять кричит — зовёт. Снова есть хочет.

— Ты злодей, — говорит Аня. — Ты мне работать не даёшь. Мне некогда. Обжора ты! Злодей!

Кормила так Аня скворку, то ласково приговаривала: «Кушать, кушать», то сердилась: «Злодей ты, скворка!»

И скворка научился говорить.

Подошла как-то Аня к нему с кормом.

А скворка сказал:

— Кушать! Кушать!

Вот Аня удивилась!

И с тех пор он по-скворчиному перестал кричать, а как захочет есть — говорит:

— Кушать! Кушать!

И если долго еду не дают, сердится и кричит:

— Злодей! Злодей!

Аня работает у окна, а скворка вертится около. Смотрит, что она делает, то краску клюнет, то карандаш у Ани хочет отобрать — мешает.

Аня открыла окно и говорит:

— Иди погуляй.

Скворка на двор и вылетел.

Аня работает, а сама поглядывает, что он там будет делать.

На дворе много интересного.

Услыхал скворка, кто-то чирикает. Это воробьиха воробьишку кормит. И он тоже захотел есть.

Прилетел к воробьихе. Крылья растопырил, клюв открыл и говорит:

— Кушать! Кушать!

А воробьиха его клюнула и улетела.

Видит скворец: соседский кот Валерка идёт. Он к нему.

Скачет перед ним, требует:

— Кушать! Кушать!

А этого Валерку недавно побили за то, что он гонялся за цыплятами. Он сейчас на птиц и смотреть не хочет.

Тогда подскочил скворка к собаке.

Спит пёс, похрапывает.

Перед ним плошка с едой, а по плошке мухи ходят.

А скворка мух ловить ещё не научился, и еда собачья тоже не годится.

Уселся он у самого собачьего носа и говорит:

— Кушать! Кушать!

Долго пёс не просыпался, а как проснулся — залаял.

Испугался скворка. Летит от него и кричит:

— Злодей! Злодей!

К Ане приходили соседи, приносили скворке корм.

Удивлялись, что птица говорит.

Вот приходит к ней как-то соседка.

— Где, — говорит, — ваш скворец, я ему вкусненького принесла.

Аня зовет:

— Ты где? Кушать! Кушать!

Скворца нигде нет.

Начали искать — не нашли.

А было вот как.

Пошёл дождь. Из-под тучки ветер налетел. Скворка в это время ходил по двору. Закрутились щепки да пыль около него. Скворка испугался и полетел. Не домой, не к соседям, не в лес, а сам не знает куда. Опустился он на какую-то тропинку. И, наверно, он совсем бы потерялся, если бы его не нашёл чужой человек.

Шёл по тропинке прохожий. Видит: сидит скворец на дороге и не боится. Совсем близко подпускает.

Прохожий думает: «Словлю его, принесу домой, посажу в клетку, пусть поёт».

А скворец взлетел и к нему на шляпу сел. Прохожий — хвать его рукой и держит.

А скворец-то у него вдруг закричал:

— Ты злодей! Ты злодей!

Испугался прохожий, разжал руку, отпустил скворку.

Пришёл домой, всем рассказывает: вот какие чудеса — птица говорит.

А соседи это услыхали, сказали Ане.

И вместе с ней пошли птицу искать.

Скворка, как увидел Аню, прилетел к ней и закричал:

— Ты злодей! Ты злодей!

— Да не «злодей» надо говорить, — сказала Аня, — а «кушать»!

Notes