Борис Минаев - Детство Лёвы Страница 3

Потом дверь открылась и из кабинета вышла здоровенная тётя, с очень довольным видом придерживая густо накрашенную щёку.

— Будь здорова, Клавочка! — приветливо сказала ей маленькая тщедушная врачиха в белом халате и обернувшись ко мне, сухо добавила: — Заходи, мальчик!

Мы с мамой медленно поднялись со стульев.

— А вы, мамаша, посидите, — сказала врачиха и привычным жестом подтолкнула меня в плечо.

Я в последний раз оглянулся на маму. Она слабо улыбнулась и сказала:

— Не бойся. Видишь, какая тётя весёлая вышла?

Я вошёл в кабинет.

— Залезай, — сказала врачиха деловито.

Я сполз на самое дно этого бездонного кресла, обитого коричневой кожей.

— Ноги клади, — скомандовала врачиха и подошла совсем близко.

Я положил ноги на подставку и закрыл глаза.

— Глаза можешь не закрывать, — усмехнулась врачиха. — Рот лучше открой.

И едва я чуть-чуть приоткрыл рот, как она тут же впилась холодной острой железкой в самое больное место.

— Уй-уй-уй! — мычал я, вцепившись во врачихину руку и дёргая головой.

Она вынула железку, раздражённо бросила её в лоток и крикнула:

— Лена! Какие у нас есть игрушки?

Из другой комнаты, тяжело ступая, вышла большая пожилая женщина, неся в руках задрипанного резинового зайца. Заяц жрал морковку. Белая краска давно облупилась, и зубы у него теперь стали зелёные.

— Видишь? — фальшиво улыбнулась врачиха и показала пальчиком на зайца, спрятав в другой руке за спиной новую железку. — Сейчас потрогаем тебе зубик и будешь ходить как зайчик, грызть морковку. Или хочешь с гнилыми зубками ходить, как старичок? А?

Пожилая Лена сунула мне зайца, погладила по голове и пошла назад, шаркая домашними тапочками.

Врачиха быстро наступила мне коленкой на лодыжки и открыла рот сухими пальцами. Я сжался от ужаса.

И вдруг скользкий заяц в моих руках жалобно пискнул.

Врачиха вынула железку от неожиданности, а я, благодарно посмотрев на зелёное чудовище, быстро буркнул:

— Не хочу зайца!

— Лена! — с отвращением крикнула врачиха, в сердцах швырнув в лоток инструмент. — Принеси этого… Буратину!

Появился Буратино, так же медленно, под шарканье домашних тапочек, но и он был ничем не лучше. Пластмассовый нос у него был целый, но опять же подвели зубы — вместо ослепительной доброй улыбки получился какой-то страшный оскал.

— Не надо! — заорал я, вцепившись в безжалостную врачихину руку.

Женщина вытерла пот со лба и попыталась успокоиться.

— Ну что мне тебя, связать, что ли? — жалобно спросила она. — Чем больше орешь, тем больше страха. Потерпел бы чуток, давно бы уж домой пошёл. А то смотри — у нас есть такая распорка, мы её вставим в рот, ты и пикнуть не сможешь. Правда, Лена? — крикнула она в другую комнату.

— Конечно, правда, — глухо пробасила оттуда Лена.

Слова были мягкие, но голос тщедушной врачихи звучал твёрдо. Её маленькое скуластое лицо и продолговатые глаза с большими веками заворожили меня. Я опять закрыл глаза, а проклятая железка ковырялась там, в том глубоком неведомом месте, откуда начиналась боль.

— Ну вот видишь, — весело шептала мне врачиха, почти не больно, почти не больно, почти не бо…

Тут снова стало больно, я опять сжал в руках резинового зайца, он опять отвратительно пискнул.

— Лена! — заорала врачиха. — Убери зайца!

Но было поздно. Я захлопнул рот и решил его больше не открывать. Мне надоело это издевательство.

— Ты что? — испуганно спросила врачиха, увидев какую-то перемену на моём лице. — Не хочешь рот открывать?

Я молча кивнул.

— Так! — разозлилась она и закричала, повернувшись к двери: «Мамаша! Войдите!»

Тут же в кабинет влетела мама.

— Что случилось? — испуганно спросила она.

— Я не могу тратить столько времени на вашего мальчика! — звонко произнесла врачиха, приняв величественную позу. — Или он сейчас же отроет рот или я отправляю вас на наркоз!

Мама подошла ко мне.

— Послушай, — тихо прошептала она, — чего ты хочешь? Ты хочешь, чтобы я сошла в могилу?

Я медленно, не открывая рта, покачал головой.

— Сгорела со стыда?

Я опять покачал головой.

— А если бы ты был партизаном? — спросила мама. — Что же, ты бы сразу во всём признался, не выдержав пыток?

Но я снова отрицательно покачал головой, начисто отвергая такие нелепые предположения.

— Хорошо, — угрожающе сказала она. — Сейчас мы уйдём отсюда. И пойдём в милицию оформлять документы. Такой сын мне не нужен.

Я заплакал. Страх перед оформлением неведомых документов оказался сильнее страха перед врачихой и бормашиной. Сложившись вместе, оба этих страха вызвали тёплую волну слёз, она шла из горла, с равномерными истошными всхлипами.

— Ну вы уж совсем, мамаша, — недовольно сказала врачиха. — Так тоже нельзя.

— Лена! — закричала врачиха, и пожилая Лена снова зашаркала ко мне.

— Ты чего расхныкался? — спросила она. — Скажи, чего хочешь, мамка тебе то и купит.

… Я никогда не забуду этот момент. Голоса женщин кружились, перекликались, и я уже ничего не понимая, не соображая — сказал навстречу мелькнувшему впереди светлому лучу:

— ХОЧУ ЗАЙЦА! ДРУГОГО ЗАЙЦА!

Ладони мои разжались и несчастный зелёный зверь покатился на пол.

— Хорошо, — сказала мама. — Я куплю его тебе сегодня.

И быстро вышла.

…Мне быстро вынули зуб.

На улице дул прохладный осенний ветерок, но было солнечно.

Мы зашли в большой универмаг и мама, вытряхнув из кошелька почти все деньги, купила мягкого большого зайца с чёрными блестящими пуговками глаз, и нежно-розовыми атласными вкладышами в серых мохнатых ушах.

Я прижал его к лицу и так шёл до самого дома.

…С тех пор я много раз бывал у зубных врачей. Наверное, у них у всех есть какая-то телепатическая связь, потому что каждый врач обязательно смотрит на меня с подозрением и говорит, чтобы я вёл себя нормально, не вздыхал и не вздрагивал. Теперь мне некому купить зайца.

Но странное дело, когда мне приходится терпеть боль, не зубную, а всякую, я всегда жду его. Жду, хотя и знаю, что надежда напрасна.

Ты слышишь, заяц?

ПЛЮШЕВАЯ ВОЙНА

Зайца назвали Стёпкой. Он вечно косил куда-то в сторону чёрным пластмассовым глазом, как будто хотел сказать: «А где морковка?»

Совсем другой характер был у трёх медведей, которые появились вскоре за ним. Одного принесли гости, другого я выбрал в магазине сам, третий… уже не помню, откуда он взялся.

Медведи были совершенно разные и представляли собой настоящую семью. Суровый облезлый Миша с твёрдой головой, набитой опилками, был высоколоб и слегка сплюснут, зато в его глазах различалось вполне осмысленное внимательное выражение. Глаза большой чёрной Машки прятались в густой шерсти, к ней было приятно привалиться головой, а потом задремать, уткнувшись в тёплое пыльное пузо. Маленький Мишуня выглядел немножко несчастным и испуганным, я всегда жалел его и сажал на самое лучшее место.

Мама была не очень довольна таким количеством мягких игрушек.

— Пылища-то какая! — сокрушалась она, вытряхивая на балконе медведей и зайца. Звери стукались друг о друга головой, а Миша издавал низкий, хрипловатый звук — у-у-у — так он всегда выражался, если его переворачивали.

Потом появился слон Яша. Если смотреть на Яшу сбоку, было видно, как он улыбается счастливой глуповатой улыбкой. Мама сдалась. Она связала Яше кофту, а облезлому Мише сшила трусы. Но самое главное было ещё впереди. В магазине мама присмотрела для меня двух роскошных экзотических зверей: огромную мохнатую обезьяну и высокого нежного жирафа.

Звери были дорогие, и мама предложила взять одного: на выбор.

Выбрать я не мог.

И обезьяна, и жираф просто убивали меня своим великолепием. Их яркий заграничный мех плохо представлялся мне рядом с пыльной свалявшейся шерстью моих зверюшек.

— Ну, выбрал? — восторженно прошептала мама и подтолкнула меня ближе к прилавку, где целая куча детей тоже не могла отвести глаз от этих красавцев, галдела и показывала на них пальцами.

— Выбрал, — тихо сказал я. — Кошку.

Рыжую кошачью голову с торчащими во все стороны усами из рыболовной лески я еле разглядел между жирафом и обезьяной.

Мама была поражена. Мы вышли на улицу и встали возле дверей магазина, чтобы выяснить отношения.

Маме страшно понравились жираф и обезьяна. Она твёрдо решила купить одного из них, чтобы поставить игрушку на видном месте. А может, ей самой очень хотелось потрогать её, помять, поиграть немножко.

…Но самое главное: маме хотелось, чтобы я обрадовался, забил в ладоши, закричал от удовольствия.

И вдруг я выбрал кошку.

«Зачем тебе эта кошка? — горячо говорила мама. — У неё и лапы не гнутся. А обезьяна может и ходить, и стоять, и сидеть!»