Никул Эркай - Новая родня Страница 3

Вот и сейчас она шла довольная собой, пританцовывая на своих длинных ногах, как журавлиха.

Столкнувшись с ребятами, которые спешили на поезд, Светлана равнодушно пропустила Юку с мешком, не закричала: «А я знаю», а Мику вдруг остановила повелительным жестом:

— Учайкин, пляши!

Мика хотел дать ей тычка, чтоб не важничала, но заметил в её руке заветный фронтовой треугольничек.

«От отца», — толкнуло его в сердце, и, не раздумывая, Мика пустился в пляс.

— Ах, ти-ли-ти-ли, быстрей, весточка, лети! — приговаривала ему в лад Светлана.

Это была радостная весточка из действующей армии: значит, пославший её жив, действует!

И Мика, выкинув несколько коленец вприсядку, ловко схватил письмо.

Светлана, стукнув его по шапке — была у неё такая противная привычка — походя нахлобучивать шапки на глаза мальчишкам, которые ниже её ростом, — направилась к обозу, даже не спросив, куда это поспешают ребята. Ей было не до них, она была полна письмами. И какими: ни одной похоронки, всё треугольнички от живых! >

Светлана зашагала, торопясь принести людям счастье, и даже не оглянулась на мальчишек, которым принесла беду. Пока Мика плясал, паровоз пыхнул паром, дал гудок и тронулся.

И не успели мальчишки добежать, как состав уже замелькал мимо них.

А, была не была, какие же они разведчики, если на ходу не вскочат? И мальчишки побежали рядом с поездом, прицеливаясь, на какую бы площадку вскочить.

Мика подпрыгнул, схватившись за поручни, а Юка никак не влезет — мешок оттягивал. И тут, откуда ни возьмись, Кудлай. Взвизгнул радостно и —,цап Юку сзади. Это была его излюбленная игра — мальчишек с заборов за штаны стаскивать.

И покатились они оба под откос! Чуть-чуть не под колёса. Пришлось и Мике спрыгнуть. Не бросать же товарища!

Встрёпанные, вывалянные в грязном снегу, стояли они в канаве, проклиная Кудлая. А он так и взвивался перед ними, стараясь лизнуть за доставленное удовольствие.

Досаднее всего, что поезд, с которого Кудлай стащил Юку, был явно воинский и спешил именно на фронт.

— Ну вот, дотанцевался? Всё из-за тебя… Не мог вырвать письмо — так просто! — злился Юка.

— А не из-за тебя? Не мог отбить собаку ногой— так просто!

— Эх, как уж не повезёт, так не повезёт…

— Дурак ты, Кудлай, а ещё умной собакой слывёшь!

— Ладно, чего же теперь делать, давай хоть глянем, что отец пишет…

И ребята, усевшись на мешок с дорожными харчами, углубились в письмо.

Многочисленные поклоны родным и близким они, как всегда, пропустили и быстро дошли до главного.

«Какие вы все счастливые, курмышские ребята, — писал отец Мике, — живёте не под бомбами, не под снарядами. А мы вот тут недавно не только фашистов отбили — малых ребят спасли. Налетели стервятники на эшелон Красного Креста, в котором везли больных, голодных детей из Ленинграда, и разбомбили. Детишки все погибли бы, если бы мы, солдаты, не вынесли их из горевшего поезда… Сердце кровью обливается, как вспомню одного мальчонку с отбитыми ногами. Я его несу, а он кричит: «Дядя, предайте смерти, зачем я нужен такой!» Хорошенький паренёк — глаза как вишни… Имя его Панас, а фамилии по-нашему и не выговорить… Завернул я его в свой солдатский ватник, сунул сухарей на дорогу и велел ему жить, чтобы ещё раз увидеться. А вдруг да и встретимся? Ах, до чего же мне его жалко, а не знаю, чем помочь, как пособить!»

— Отомстим за него, Юка?

— Отомстим! Вот дай только до фронта добраться, мы им, фашистам, покажем.

— Доберёмся, Юка, не с этим поездом, так с другим, разве их мало на фронт катит?

— Конечно.

— Не всегда же нам будет так не везти…

ЖИВАЯ ВЕСТОЧКА

Но и хорошо, что не повезло. И отлично, что с этим эшелоном не уехали ребята. Слушайте, что случилось дальше. Не успели друзья огорчиться, как раздались крики:

— Микул! Юка! Где вы запропастились, кучера лихие? Ехать пора. Дети захолодают совсем!

Какие такие дети? Переглянулись ребята и пошли на призывы хватившихся их колхозниц.

Всё уже было готово к отъезду, на всех подводах лежали и сидели раненые, укрытые тулупами, свитами и шубами, захваченными из колхоза. А на санях, запряжённых быком, вроде никого не было. Странно. Плетёная кошёлка в них была положена, соломы много, даже овчинное одеяло было…

Но, подойдя поближе Мика увидел, что в санях кто-то есть. Со дна саней на него смотрело множество глаз. Тёмные, светлые, голубые, карие, серые, зеленоватые. Разные-разные… И все глаза моргают ресницами: хлоп-хлоп-хлоп.

Мика вздрогнул, увидев, что одни глаза закрыты. Он нагнулся, дохнул теплом. И сквозь синеватые веки было заметно, как глаза чуть задвигались.

— Жив ты, что ли? — крикнул он, присматриваясь, есть ли парок от дыхания.

— Чуть жив, поезжай скорей, а то все замёрзнем, — сердито ответил кто-то из глубины саней.

Мика задёргал вожжами, бык начал раскачиваться, приноравливаясь, как лучше стронуть прихваченные морозом полозья. Мика упёрся, стараясь помочь, и, наконец, сани тронулись и заскрипели по твёрдому насту.

Пока он возился, Юка на своём сивом мерине обогнал его рогатого Коня. И на ходу бросил ему облегчённый мешок с харчами.

— Покорми своих, я там оставил!

Значит, и у него в санях были дети.

Мика ловко поймал мешок и, усевшись на головку саней, стал угощать своих пассажиров, по-видимому, сильно отощавших. Никто из них не только не пытался попрыгать или поскакать в санях — где там! — руками не шевелили. Только парок от дыхания, поднимавшийся над бледными, синеватыми губами, показывал, что они дышат, что они живы.

Впервые видя ребят в таком бедственном положении, Мика чуть не заплакал, но сдержался.

Сухари, давно насушенные Юкой, были жёстки и для слабых ребят непосильны. Достав заветный отцовский нож из обломка косы, Мика стал резать на кусочки припасённое приятелем сало и, вкладывая в приоткрытые рты, приговаривал:

— Жуй, ребята, потихоньку, сразу не глотай, посасывай. Сало, оно силу придаёт. Мы, охотники, сроду так делаем. И нас ни мороз, ни устаток не берёт… Оно с кабана надрано. А в кабане, знаете, какая сила… Вот она в нас и переходит.

Ребята молча пожёвывали, чмокали, посасывали сало, как сахар. Наверное, жевать И есть по-настоящему совсем разучились.

От жалости сердце Мики заболело, но он не подавал виду, всё резал сало, кормил ребят и старался пошучивать:

— С нашего сала вы тут здоровей здоровых станете! У нас харчи ничего. Видали, у нас бык и тот резвей коня скачет! — И он, стегнув прутом рогатого Коня, заставил его сделать несколько прыжков.

Но ребята молчали.

Видно, и смех им уже был непосилен. «До чего же довели людей гитлеры! Ну постойте! Мне бы только до фронта добраться… Я этим фашистам покажу, почём лихо! Вместе с отцом мы там живо поуправимся… как, бывало, с покосом. Отец косит, а я сено сгребаю… Отец будет фашистов одолевать, а я руки вязать! Заберём всех в плен и скажем: а ну отвечайте за свои подлые дела!»

С такими мыслями и подъехал Мика к своей деревне. До госпиталя было ещё полпути. А ребята, по-видимому, захолодали.

— Вы руками, и ногами пошевеливайте, не ленитесь, а то замёрзнете, — настаивал Мика встревоженно. И, вглядываясь в лица, заметил, что тот, с закрытыми глазами, сало не проглотил и даже не прожевал. Как вложил Мика ему кусочек в рот, так сало там и торчит…

Это было так страшно, что Мика, поравнявшись со своей избой, закричал:

— Мама! Мама! Скорей! Ой, скорее!

Все жители села и без того высыпали из домов кто с чем: кто с горячей картошкой, кто с топлёным тёплым молоком.

Задержали обоз, обступили подводы, стали кормить-поить раненых прямо на улице. Медсёстры не разрешали вносить их в дома, лишний раз тревожить. И смеются и плачут бабы, своих Вспоминают. Где они там? Кто их напоил-накормил? Есть ли там, вблизи войны, добрые люди?

Все спрашивают: моего не видали ли да моего не встречали ли?

Марфа, бросившись к саням, так и упала на них, обнимает, гладит ребят по щекам, словно у неё сто рук откуда-то взялось, вдруг выросло. Во все рты тёплого молока льёт, мягкого хлебушка суёт… А этот, с закрытыми глазами, ни хлеба не берёт, ни молока не пьёт.

— Ой ты, родненький мой, зазяб, закоченел совсем! Ой, горюшко моё! Неужто помирать задумал?

И, выхватив из саней, внесла заплошавшего в дом вместе с охапкой соломы. И сразу на тёплую, добрую ко всем людям деревенскую печку. Сбросила с несчастного чей-то солдатский ватник, инеем покрытый, и, как остался малыш в лёгком полосатом бельишке, так и уложила на груду проса, которое на печке сушилось для блинов.

Тепло на нём и мягко. Прилегла рядом и стала греть своим дыханием. Руки, ноги растирать.

И ничего она вокруг не видела. Ни того, что испуганный Сандрик плачет, ни того, что встревоженный Мика тянет её за полу.