Стефан Каста - Притворяясь мертвым Страница 3

Манни дожидается удобного случая и идет на кухню. Он открывает холодильник и инспектирует полки. Достает миску бифштексов с зеленью и устраивает перекус. Пия-Мария застает его в тот момент, когда он кладет в мойку пустую миску.

— Это же был наш ужин! — восклицает она.

— Ой, вот черт, — говорит Манни. — Могла бы предупредить.

— А ты мог бы спросить!

— Да ладно вам, — говорит Филип. — Пусть Туве сгоняет в магазин и купит что-нибудь.

— Ни за что.

Я молчу. Я почти ничего не говорю. Не знаю, что я делаю в этой компании. Я здесь только из-за Туве.

— Мы уходим, — решает Филип.

На лестнице мы встречаем маму Пии-Марии. Она несет большой пакет с продуктами, поддерживая его на бедре.

— Здравствуйте, — говорит она.

— Здравствуйте, — отзываемся мы.

Она здоровается еще раз со мной. Под глазами у нее темные круги. Наверное, она очень устала.

— Ты уходишь, Пия? Я думала, мы будем ужинать.

— Я еще не проголодалась, — отвечает Пия-Мария.

Эль-Абадель

Кристин стоит на кухне и смотрит в окно. За окном — один из тех дней, когда зима вроде бы кончилась, но до настоящей весны еще бесконечно далеко. Песок, которым зимой посыпали улицы, кружится маленькими резвыми вихрями.

В кухне тихо бормочет радио. «Утреннее эхо» сообщает о резне в Алжире. Исламские фундаменталисты перерезали горло более чем сотне человек в деревне Эль-Абадель. Детям, женщинам и старикам.

Кристин быстро заваривает себе кофе. Торопливо листает газету. Затем заводит разговор о пасхальных выходных. Она хочет съездить в «Икею» и посмотреть садовую мебель. Ей понравился комплект под красное дерево в рекламе.

— Наша старая мебель не протянет еще одно лето, — говорит она и поспешно встает из-за стола. — А еще нам нужна новая лампа во двор. Старая просто ужасна.

Джим кивает. Он берет поджаренный тост и мажет его арахисовым маслом.

Кристин кричит «пока!» и выходит. За дверью она останавливается и прикуривает. Садится в машину, и тут звонит мобильный. Она отвечает на звонок и одновременно трогается с места. Я стою и смотрю ей вслед, песчаные вихри поднимаются и снова тихо ложатся на дорогу.

— Ты готов?

Я киваю Джиму.

Мы идем по Астраканвэген, я слышу звонкий, словно крик ребенка, голос синицы, отскакивающий от стен домов, — тит-ут, тит-ут, тит-ут.

Мы продолжаем идти молча. Я думаю о деревне Эль-Абадель. Коричневый кожаный портфель Джима качается в такт его размашистой походке. Мне приходится шагать шире, чтобы не отставать.

Мы подходим к школе. Я вижу, как Манни вылезает из черного BMW и подбегает к Филипу. Тот запирает ключом замок на цепи велосипеда. У Филипа сырые волосы и сонный вид. Мани шутливо боксирует ему в спину. Филип оборачивается и, увидев Манни, смеется. Затем наклоняется и поднимает упавший на землю ключ. Шурша шипованными шинами, BMW отца Манни медленно отъезжает.

Я ищу в школьном дворе взгляд раскосых глаз Туве и убеждаюсь, что ее нигде нет. Не понимаю, почему она редко приходит?

«Везет тебе, у тебя есть собака»

Я вижу Туве у аптеки. Она стоит в компании Криз и Пии-Марии. У ног Криз лежит крупная овчарка. Увидев меня, девчонки начинают светиться от радости. Криз достает из кармана джинсов измятую пачку «Кэмэл» и протягивает ее мне.

Я качаю головой. Смотрю на овчарку.

Собака неторопливо поднимается, и я вижу, что она ростом доходит до талии Криз. Я делаю шаг назад.

— Она не укусит. Место, Рони! — говорит Пия-Мария.

— Это твоя собака? — удивленно спрашиваю я у Пии-Марии.

Та медленно гладит собаку по спине и качает головой.

— К сожалению, нет. Место, Рони!

Овчарка снова ложится и поворачивает голову в сторону потока прохожих.

— Ты заболела? — спрашиваю я Туве и киваю на пакет из аптеки у нее в руках.

— Голова болит.

— Плохо дело, — говорю я, поскольку мне кажется, что она бледнее, чем обычно. Глаза усталые.

— Сейчас уже лучше.

Пия-Мария присаживается на корточки около Рони и обнимает ее. Затем смотрит на Криз.

— Везет тебе, у тебя есть собака, — говорит она.

Когда я проснулся, мой костер почти потух. Все тихо и спокойно. Так же, как минуту назад.

Сколько времени уже прошло? Я не знаю.

Силы покидают меня, хотя я стараюсь двигаться как можно меньше. Я отдыхаю, сплю, неподвижно лежу.

Скоро рассвет. Тьма приобрела серый оттенок. Почти как дым, словно кто-то курит в темноте.

Я вижу, как бархатная темнота ночи растворяется в серости, в серой слякоти.

Насколько красиво может быть в сумерках, настолько же неприглядным бывает рассвет. Ни красок, ни красоты, ни любви, одна лишь серость. Только серая гамма, все остальные цвета отсутствуют.

Может, земле нужно некоторое время, чтобы проснуться, поскольку все живое — птицы, светила, звезды и боги — тоже спали? Может, когда роса испарится, тогда краски высохнут, и вернут свои оттенки, и дадут жизнь новому дню?

А есть ли краски? На мгновение я вспоминаю, что кто-то мне об этом рассказывал. О красках.

Однажды вечером я сидел на вершине горы, солнце расплавило краски земли и неба, смешало голубое и красное, желтое и зеленое, пока все не перетекло в мягкую, синеющую темноту.

На этом все заканчивается. Больше ничего не помню.

Мне бы хотелось, чтобы этот серый день стал лучше. Я сжимаю руки и молюсь об этом. Я молюсь новым богам вместо прежних, покинувших меня и оставивших на этой горе.

Книжный червь

Я стою у книжного магазина, смотрю на витрину и вдруг вижу их. Хотя они идут по тротуару на другой стороне улицы, их отражения занимают всю поверхность стекла. Похоже на фильм в открытом кинотеатре. Они идут прямо у меня перед носом: Филип, Манни, Криз, Туве и следом Пия-Мария с овчаркой. Я мог бы протянуть руку и дотронуться до них, провести пальцем по щеке Туве.

«Надеюсь, они меня не видят. Не сейчас. Не здесь», — думаю я. И в это самое время я слышу голос Филипа:

— Привет, Ким!

Я медленно оборачиваюсь. Киваю им.

— Книжки покупаешь? — удивленно кричит Манни. Я качаю головой. Довольно глупо с моей стороны.

Я не осмеливаюсь сказать, что пришел за книгами. Я не решаюсь сказать правду.

— Да зачем они мне? — кричу я.

Пия-Мария смеется.

— Пошли с нами! — говорит она.

— Куда?

Они переходят улицу и останавливаются рядом со мной. Манни внимательно исследует витрину, словно ищет то, что могло бы выдать мой интерес. Затем снова смотрит на меня. Его взгляд словно приклеивается к моему лицу. Глаза смотрят слегка насмешливо, но вполне дружелюбно. Вот только этот дружелюбный взгляд не вяжется с общим выражением лица со стиснутыми челюстями.

— Мы идем домой к Пии-Марии, — говорит Манни и кивает на Пию. В руке у него два видеофильма.

— Я тороплюсь, — вру я.

Джим, Джим, Джим и Ким

Мы с Джимом шагаем по Кунгсгатан. Сегодня воскресенье — Sunday — и действительно, в небе то солнце, то снег. Апрельская погода. «И такое случается, — говорит Джим. — Апрель непредсказуем. То снег, то солнце».

Мне приходит в голову, что наши поездки похожи на апрельскую погоду. Иногда мне приходится несладко.

Со всего города идут люди в ту же сторону, что и мы. Некоторые поодиночке, другие — парами, как мы с Джимом.

Мы добираемся до Южного сектора, и я читаю текст на табло над входом: «Домашний матч с „AIK“ 13:30!» Желто-голубые флаги хлопают на ветру.

И снова, как в детстве, меня переполняют знакомые чувства. Шагая с Джимом по Кунгсгатан, я всегда испытывал приятное ожидание. Нечто торжественное. Это чувство было особенно сильно в начале игрового сезона, после долгого зимнего перерыва, и в конце сентября, когда финальные сражения ужесточались и по дороге на стадион в воздухе начинало витать что-то почти религиозное.

Когда я был маленьким, мне было интересно, смогу ли я идти один, как взрослый. Джим всегда держал меня за руку (наверное, потому что ходил размашистыми шагами и боялся, что я отстану), я вытаскивал свою ладошку из его пятерни и шел самостоятельно. Затем, осознав, что это не так просто, я тайком совал руку в ладонь Джима, позволяя ему снова тащить себя как на буксире.

Внезапно я вспоминаю песенку, простенькую рифмовку, которую придумал сам и напевал про себя: «Вот идут Джим и Ким; Джим, Джим, Джим и Ким! Вот идут Джим и Ким; Джим, Джим, Джим и Ким!»

Тогда мне казалось, что в этой песенке скрыт тайный смысл: наши имена похожи, и это доказывает, что мы похожи друг на друга. Затем я заметил, что это не так, что едва ли есть два настолько непохожих человека, как мы с Джимом. Он большой, словно медведь, а я — тонкий, как спаржа. Но мы мыслим похоже. А это, по-моему, было гораздо важнее.