Клара Ярункова - Единственная Страница 3

— Мама, что с Йожо?

— Не знаю, девочка. Дядя Андрей поднял на ноги милицию, его разыскивают целую ночь. Уже два часа ночи.

— Ну и что же? — я хотела утешить маму. — Если Йожо не захочет, его и милиция не найдет. Сам вернется, когда проголодается.

— Приснился мне плохой сон, — вбежала в комнату бабушка. — И за что такие страдания моей Яне!

— Может, он переплыл Дунай, — успокаивала я маму, — и давно уже в Венгрии или в Австрии.

— Не каркай, девочка! — воскликнула бабушка, а мама побледнела.

— А что ему там делать, скажи пожалуйста? — вошел в комнату папа. Ему уже надоело ждать на улице.

— Что? Да мало ли что… Писал бы романы, рисовал бы иллюстрации. А то торговать бы стал. Он умеет! Зарабатывал бы и жил припеваючи.

Бабушка заплакала, за ней мама. Папа, к счастью, ничего не сказал. А насчет писания чистая правда. Когда Йожо было девять лет, он написал книгу «Большое путешествие маленькой щепочки. Первый роман в нашей семье. Автор — Йозеф Богунский». И было довольно занимательно: как маленький мальчик бросил в Дунай щепку, и как она плыла, и что она видела. По-моему, вполне удачный сюжет. А цветы он продавал у Михальской башни, когда ему было только четыре года. Наломал дома сирени и продавал по четыре кроны. Мне еще тогда это нравилось, и я ему ужасно завидовала. Но помню, как наши пришли в ужас: отец Йожо — врач, мама — судья (это тетя Яна), а сын попрошайничает на улице! Но ведь он не попрошайничал! Он честно зарабатывал, как все, кто продает цветы. Жалко, что Йожо не родной мой брат. Я бы с ним когда-нибудь убежала. А одна я боюсь.

— И вообще, — закричал на меня папа, когда тетя Яна уже звонила в двери, — ты-то что здесь делаешь? Марш в постель! Детям полагается ночью спать!

Пришлось уйти. Они тихо сидели в другой комнате, и папа то и дело звонил к Богунским и в детскую комнату милиции, где держат разысканных детей. До чего мне хотелось попасть в эту комнату! Ночью… Но меня бы туда не направили, ведь мне уже больше четырнадцати. А Йожо двенадцать, ему туда легко попасть.

Не знаю, как это могло случиться, что я проспала главное. Наверное, у меня действительно слабые нервы (так говорит мама). Я чуть не лопнула от злости, когда проснулась и увидела, что уже утро.

Я вскочила, побежала в кухню на разведку к бабушке. И что же я увидела? За столом сидит его благородие Йожо! И не только сидит, но и жрет картофельные оладьи! Мне утром ни за какие коврижки не дали бы оладий: они-де тяжелы для желудка. Яичко всмятку и какао. Фу! А бабушка скачет перед Йожо, словно он принц какой. Каждую оладушку прямо со сковородки кладет ему на тарелку, салфеткой вытирает его сальные руки — и (держите меня) ротик! Того и гляди в пеленочки его завернет. А Йожо знай себе жует и жует.

— Привет, — говорю и сажусь напротив. — Добро пожаловать к нам!

У Йожо был набит рот, он только кивнул мне и мизинцем показал на кружку — это чтоб бабушка налила ему еще чаю. Конечно же, не чай ему нужен, а нужно ему не смотреть на меня.

Бабушка мне подмигнула (а подмигивает она — со смеху лопнешь! — даже слон заметит!) и завела песенку о том, какое она мне готовит прекрасное какао. Очень трогательно! Что же, так и будем играть в глухонемых? Да еще это какао! К счастью, бабушка заметила, что я расстроена: у нее на это чутье. Взяла тарелку и положила мне одну оладью.

— Но если это тебе повредит, — промолвила она, — я не в ответе.

— И ладно, — рассердилась я, — но тогда давай больше.

Тоже мне хороша — мастер унизить человека. «Повредит»! Потом мы ели, но мухи дохли со скуки. Бабушка все время болтала, а Йожо — ни звука. Я порой взглядывала на него, но по нему ничего не было видно. В Дунае он явно не плавал, одежда на нем сухая. Ногти чистые — бабушка, поди, его уже отмыла, и ботинки каши не просят, хотя он шлялся где-то целую ночь. Волосы влажные и причесаны набок. Постричься бы ему не мешало. Голова у него как груша, наверху широкая, книзу сужается. Но глаза красивые. Карие, большие, с такими золотыми черточками. Немножко как у совы в зоопарке, когда она не спит. Любопытство меня так и распирает. А бабка все мелет свое.

— Сколько ты уже съел? — спросила я громко, чтобы заглушить бабку.

— Не знаю, — пожал он плечами. — Мало. Штук пятнадцать.

Боже, ну и оголодал!

— Бабушка, ты ему еще испеки, — сказала я.

— Да нет, — встал Йожо из-за стола. — Хватит. Позвонил телефон, бабушка пошла к нему. Это мать Йожо проверяла, у нас ли он еще. Через некоторое время позвонил проверить его отец.

«Если будут так надоедать, он снова убежит», — испуганно подумала я. Но Йожо вел себя так, словно это его и не касалось. Рано утром его привели к нам, под присмотр бабушки. Он даже в школу не пошел. Только вечером его заберут.

— Теперь, детки, идите в комнату, — стала бабушка убирать со стола, — а я вам сварю вкусный обедик. Чего тебе хочется, Йожинька?

— Все равно, — пробормотал он.

— Жареный шницелек? И говядина у нас есть для жаркого. Или пойти поискать курочку?

— Ладно, — сказал Йожо. — Если нет маку к лапше, то уж свари что тебе легче.

— Ах, — воскликнула бабушка, — голова моя садовая! Ну конечно же, лапшу с маком и суп с яичком.

Мы ушли в комнату, и сначала было очень скучно. Я не знала, о чем говорить с Йожо, раз его интересуют только приключения. Они и меня интересуют, только я не умею говорить о них.

— Хорошо еще, что ты больная, — сказал Йожо, — а то тут совсем подохнешь.

Ох, убил! А он с девчонками иначе и не разговаривает. В этом он хуже других мальчишек.

— Когда ты пришел домой? — спросила я просто так, вовсе не сгорая от любопытства.

— Около трех, — ответил он, роясь в моем столике. — Только не сам. Мильтоны засекли меня у театра. И доставили к отцу через бюро находок.

— И ты дал себя засечь? Мог бы знать, что за тобой следят.

— Не следили. Случайно встретили.

— Ты что, маленький? «Случайно»! Ты, верно, и не подозреваешь, что ваши ночью весь город на ноги подняли.

— Может быть. Но меня-то поймали случайно. Видела бы ты их рожи, когда они меня застукали — а я стоял, читал список вин у дверей «Савойи». Вокруг ни души, и я один глубокой ночью, на площади Гвездослава. Я думал, что лопну от смеха.

— А все-таки хоть немножко-то да екнуло у тебя сердечко, — сказала я. Не люблю, когда уж слишком-то хвастаются.

— Как раз! — ухмыльнулся Йожо. — Прямо упал от страха. Если хочешь знать, я сунул руки в карманы, а когда они направились ко мне, начал насвистывать «Витаминовый чарльстон».

— Вот это да! — пришлось мне признать его геройство.

— Вот так. — Йожо сунул руки в карманы и зашагал ко мне, будто я милиционер. Он раскачивался из стороны в сторону, подгибал колени и свистел «Витаминовый чарльстон».

Я откинула угол ковра и протанцевала несколько па; локти в стороны, пятки повыше… Я не виновата, но как услышу танцевальную музыку, так срываюсь с места, юля, по выражению бабушки.

Я видела, что Йожо нравится, как я танцую, но он вдруг перестал свистеть и сказал:

— Меня такие глупости не интересуют.

Не интересуют потому, что не умеет! Что двугорбый верблюд, что он — одно и то же. Ну да ладно!

— Послушай, — спросила я напрямик, — а не кажется тебе, что ты уж слишком загадочную личность из себя строишь? Мне-то твои тайны ни к чему, оставь их при себе, но я видела, в каком состоянии была ночью твоя мать!

Он моментально сник.

— Что я тебе сделал? — спросил он глупо.

— Мне-то ничего, а вот бабушка говорит, что ты маму в гроб сведешь. Думаешь, им это пустяк — целые ночи не спать от страху? Они тебя хоть выпороли?

— Еще чего, — двинул он плечом.

— Так вот что я тебе скажу: другие бы тебе всыпали так, что на тебе живого местечка не осталось бы!

Зазвонил телефон. Йожо выскочил в прихожую, но трубку передал бабушке. Это его отец звонил. Йожо вернулся в комнату и закрыл за собой дверь.

— Так где же ты шатался? — спросила я.

— Где, где. Сначала по городу, а потом по Петржалке[1].

— Вплавь?

— Зачем вплавь? По мосту.

— И что дальше?

— Ничего. Шел, смотрел…

— Не завирайся: темно было.

— Ну и что? Думаешь, в темноте нельзя видеть?

— Куда же ты дошел?

— До пограничников в Овсище. Они меня уже знают, я к ним захаживаю. Они целую ночь не спят, и мы разговариваем.

— Вот врет! Ты еще скажи, что тебя поймали при переходе через границу.

— И нет! Я же тебе говорю, что шел прямо к ним.

— А если они тебя знают, то как же они не позвонили родителям, не спросили, не волнуются ли они, что ты пропал ночью? А?

— Да не кричи так, Оля, — струсил Йожо.

Ага! Наконец-то я его поймала.

— Я не кричу, — сказала я шепотом. — Так как же было дело?

Господи, чего я тут только не узнала! Милый Йожинька и не думал называть пограничникам свою настоящую фамилию. Наплел им, что отца у него нет, а мама работает кондуктором на ночном автобусе, что одному ему дома скучно, что он даже и не ужинает, и т. д. и т. д. Конечно же, они его не передавали в милицию и никуда не звонили, да и куда? А в двенадцать они его всегда отвозили на машине к одному дому в Петржалке — вроде он там живет, а мама приходит с работы в час ночи. Он прощался с пограничниками и — вот хитрюга! — даже в парадное входил. Там он ждал, пока они уедут, а потом пешком шлепал к Братиславе. В полночь один! У него сильно болели ноги, он-де прислонялся к дереву и немного дремал. Чертов мальчишка! И вот сегодня около театра, уже почти у самого дома, его и засекли.