Гектор Мало - Без семьи Страница 3

На нем была красная блуза, обшитая золотым галуном, но ноги и руки его были голые. Да, настоящие руки, а не лапки! Только они были совсем черные. Голова, тоже черная, была величиною с мой кулак, нос короткий и вздернутый, губы желтые, глаза, необыкновенно подвижные и блестящие, были очень близко посажены один от другого.

— Ах, какая отвратительная обезьяна! — воскликнул Барберен.

Его слова вывели меня из оцепенения. Хотя я никогда и не видал обезьян, но слыхал о них. Значит, это был не черный ребенок, а обезьяна?

— Вот первый артист моей труппы, — сказал Витали. — Это гражданин Проказник. Поклонись почтенной публике, мой милый!

Обезьяна приложила руку к губам и послала нам воздушный поцелуй.

— Вот это, — продолжал Витали, показывая на белого пуделя, — синьор Капи. Он будет иметь честь представить своих товарищей.

Белый пудель тотчас же вскочил, встал на задние лапы, а передние скрестил на груди и поклонился своему хозяину так низко, что коснулся фуражкой пола. Потом он обернулся к товарищам и, продолжая держать одну лапу на груди, махнул другою. Собаки, не спускавшие глаз с Капи, тоже встали на задние лапы и, взяв друг друга за передние, сделали шесть шагов вперед, затем три назад и поклонились.

— Синьор Капи или Капитан, — продолжал Витали, — начальник и командир моих артистов. Он самый умный из них и всегда передает им мои приказания.

«Положим, воспитанники синьора Витали забавны и путешествовать с ними очень весело, — раздумывал я, — но мне придется расстаться с матушкой Барберен». Я стоял молча, со слезами на глазах, не зная, на что решиться. Синьор Витали тихонько дотронулся пальцем до моей щеки.

— Ну, теперь я вижу, что мальчик умен. Он понимает дело и не плачет.

Но тут его прервал Капи. Он вдруг с громким лаем бросился к столу, на котором сидел Проказник. Воспользовавшись тем, что все смотрели на Меня, обезьяна взяла стакан хозяина и собиралась выпить вино. Капи, внимательно следивший за всем, заметил это и помешал ей.

«Вот первый артист моей труппы»…

— Вы — лакомка и плут, гражданин Проказник, — строго сказал Витали, — Станьте в угол носом. Зербино, постерегите его и, если он вздумает тронуться с места, шлепните его хорошенько. А вы, Капи, — славная собака! Протяните мне вашу лапу, и я пожму ее!

Обезьяна, жалобно пища, отправилась в угол, а Капи подал хозяину лапу.

— Ну-с, а теперь вернемся к делу, — сказал Витали. — Вот двадцать франков, вы желаете получить их?

После того, как они поладили, старик обратился ко мне и сказал:

— Ну, Рене, пойдем со мной! Тебе будет хорошо у меня. Я не обижаю детей, а мои собаки забавны и тебе будет весело с ними.

Я беспомощно огляделся вокруг, не зная на что мне решиться. Барберен обнял меня и тихо сказал:

— Иди, мой мальчик! Тебе будет лучше со стариком, нежели с нищим-калекой, каким теперь стал я.

Старик взял меня за руку, и мы направились к выходу.

— Счастливого пути! — крикнул Барберен.

Я шел рядом со стариком, который шагал медленно. Дорога, по которой мы шли, извивалась вдоль горы. При каждом повороте я издали видел внизу дом матушки Барберен. Он становился все меньше и меньше. Вот мы и на вершине горы.

Витали крепко держал меня за руку.

— Позвольте мне немножко отдохнуть, — сказал я.

— Отдыхай, мальчик.

Он выпустил мою руку, но в то же время глазами дал знать Капи. Собака поняла приказ хозяина и стала позади меня настороже. Если бы я задумал бежать. Капи, наверное, сбил бы меня с ног. Я сел на траву, а Капи рядом со мной. Глаза мои наполнились слезами. Я смотрел на дом матушки Барберен. Перед нами расстилалась долина, пересеченная лугами и перелесками, а там внизу, между деревьями, возвышался одинокий домик моей матушки.

Вдруг на дороге, ведущей из деревни к дому, я увидел белый чепец. Он то появлялся, то скрывался за деревьями, подобно весенней бабочке с белыми крылышками.

«Вот мы и на вершине горы».

Бывают минуты, когда сердце видит лучше самых зорких глаз: я узнал матушку Барберен; я был в этом уверен, я чувствовал, что это она…

— Ну, что же? — сказал Витали, — отдохнули, не пора ли итти вперед?

Но я не отвечал и продолжал смотреть.

Я вскочил на ноги, забыв об окружающем и не сводил глаз с домика.

Матушка Барберен недолго оставалась в доме. Она быстро вышла оттуда и начала бегать взад и вперед по двору.

Я наклонился вперед и закричал изо всех сил:

— Матушка, матушка!

Витали, догадавшись, в чем дело, посмотрел по направлению моих глаз.

Он, Очевидно, увидел также белый чепец и сказал вполголоса:

— Бедняжка…

Потом взял меня за руку и сказал:

— Отдохнул, пора и в путь, дружок!

— Капи! — крикнул он, — Зербино!

Обе собаки подбежали ко мне — Капи сзади, Зербино спереди.

Приходилось покориться.

Через несколько минут я опять оглянулся. Мы сошли с вершины горы. Не видно было больше ни нашей долины, ни нашего дома…

ГЛАВА 4

Первые шаги на новом пути

Старик Витали был не злым человеком. Мне скоро пришлось в этом убедиться.

Мы долго спускались с горы, откуда я бросил последний взгляд на дом, где провел детство. Перед нами раскинулась широкая равнина, пустынная и дикая. Я смотрел на эту печальную картину и тяжело вздыхал.

— Тебе тяжело? — сказал Витали. — Слезы облегчат тебя. Но не думай, что я желаю тебе зла. Ты должен понять свое положение. Люди, воспитавшие тебя, не родители твои. Эти люди теперь впали в нищету. Барберен стал несчастным калекой и не имеет средств к жизни. Они отдали тебя не потому, что они злы и желают тебе причинить горе, а потому, что не имеют больше возможности воспитывать тебя. Ты должен понять, что жизнь — борьба, и часто приходится себе отказывать во многом.

Этот высокий старик с длинной белой бородой так приветливо смотрел на меня и говорил так ласково, что я начал понемногу успокоиваться.

Мы шли долго без всякого отдыха по скучной и однообразной равнине. Мой хозяин шел быстрым и ровным шагом. Проказник сидел на его плече, а собаки бежали рядом. Витали ласково разговаривал с ними, то по-французски, то на каком-то другом, неизвестном мне языке. Ни он, ни его артисты, по-видимому, не чувствовали никакой усталости. Но я тяжело волочил ноги и с трудом поспевал за своим хозяином. Однако, пожаловаться на свою усталость я не посмел.

Все же Витали заметил мою усталость и сказал:

— Тебя утомляют твои деревянные башмаки. В Усселе я куплю тебе кожаные.

Его слова меня очень обрадовали. Я давно мечтал о башмаках. У нас в деревне мэр и трактирщик всегда ходили в сапогах. По воскресеньям, входя в церковь, они плавно и тихо выступали в своих мягких башмаках, тогда как мы, крестьяне, немилосердно стучали нашею деревянного обувью.

— А как далеко до Усселя? — спросил я.

— Так, значит, тебе очень хочется иметь башмаки? — сказал Витали, смеясь. — Ладно, я куплю тебе башмаки с пряжками, бархатные штаны, куртку и шляпу. Надеюсь, что ты перестанешь плакать и пройдешь шесть миль до Усселя.

Башмаки с пряжками! Какая роскошь! Я забыл все свои огорчения. Нет, хозяин мой, по-видимому, не злой человек, иначе он не обратил бы внимания на то, что деревянные башмаки неудобны для путешествия.

Какое несчастье что до Усселя еще так далеко? Мне казалось, что я никогда не дойду до него. К счастью, сама погода сжалилась надо мною. Небо покрылось серыми тучами, и вскоре закапал мелкий частый дождик. Овечья шкура служила хорошей защитой для Витали и его обезьяны, которая укрылась под ней при первой капле дождя. Но собаки и я промокли до костей. Скоро показалась деревушка, и мы решили укрыться здесь от дождя.

Но в деревне никто не пускал нас на ночлег. Нищий с мальчиком и тремя собаками, все одинаково грязные, не внушали доверия. С ужасом думал я о том, что нам придется или ночевать в поле, или тащиться до Усселя еще добрых четыре мили. Ночь спускалась на землю, дождь мочил нас, а ноги мои совсем закоченели от холода. Наконец, какой-то крестьянин сжалился над нами и предложил нам переночевать в сарае. Мы обрадовались возможности укрыться от дождя и расположились на гумне.

«Наконец, какой-то крестьянин сжалился над нами».

Витали вытащил из мешка, привязанного к плечам, большую краюху хлеба и разделил ее на четыре части.

Тут я в первый раз увидел, в каком повиновении держал Витали свою труппу.

В то время, как мы переходили из дома в дом, прося ночлега, Зербино быстро вбежал в один из них и возвратился оттуда с коркой в зубах. Витали сказал ему:

— До вечера, Зербино.

Я вспомнил об этом воровстве лишь теперь, когда увидел Зербино сидевшим с виноватым видом против хозяина, который держал краюху.