Халина Снопкевич - 2x2=мечта Страница 3

С тех пор Людка выросла и получила некоторое представление о том, что такое земля. И она полюбила глобус. Она заботливо покрыла его поверхность лаком, чтобы не слезала краска, потому что в старом доме у них было сыро и глобус начал лысеть, от него отвалился кусочек Канады и вспучилась Южная Америка. Людка обратила внимание, что слово «земля» часто пишут с маленькой буквы. Даже если речь идет не о той земле, что в цветочных горшках, а о земле — планете, частице космоса, где по велению судьбы живут, думают, набираются опыта люди. А какой-нибудь Марс или Венера, Юпитер или Сатурн, о которых мы и знаем-то мало — кое-что про атмосферу и про количество спутников, вот, пожалуй, и все, — пишутся с большой. И Людка решила в знак протеста всегда писать слово «Земля» с большой буквы, дабы выразить ей свое уважение.

Было их у родителей четверо, а осталась одна Людка. Стефан — «довоенный», самый любимый, самый старший, самый умный, самый лучший… О боже, почему он так поступил!..

Тереса — год рождения сорок второй, оккупация… «Родиться в такое время — подумать страшно». Говорят, в тот самый момент, когда Тереса появилась на свет, рядом с домом разорвалась бомба. Мама испугалась, что дочка вырастет глухой, но, к счастью, все обошлось, и Тереса окончило музыкальную школу.

Барбара «едва родилась, сразу было видно — не жилец, такая красоточка, и правда, пожила бедняжка два часа и умерла». Но тем не менее о ней вспоминали несколько раз в году — на рождество и в другие праздники. В таких случаях все, из уважения к маме и ее заплаканным глазам, старались говорить шепотом и представляли себе Барбару чудом ума и красоты, а мама прикидывала, сколько бы сейчас Басе было лет и чем бы она занималась.

И Людка. Нежданная, нежеланная. «И зачем людям ребенок под старость — да, видно, уж так суждено». Тысяча девятьсот пятьдесят третьего года рождения. Мама рассказывала своей приятельнице, что и думать не думала о ребенке и что для нее самой это была неожиданность. Причем это говорилось, когда Людку уже нельзя было обмануть сказками про капусту и аистов. Ну, а в результате — Людка, поначалу вроде бы и ненужная, вроде неведомо откуда взявшаяся, а теперь горячо всеми любимая, «единственная отрада на старости лет», преспокойно жила на свете и училась в девятом классе.

Тереса, закончив музыкальную школу, сразу же после прощального концерта (Людка сидела в первом ряду и сияла) укатила в Советский Союз в молодежный лагерь. Все семейство по этому случаю пришло в неслыханное волнение, потому что до сих пор они никаких дел с заграницей не имели, если не считать служебных командировок Стефана. Мама очень боялась отпускать такую молоденькую девушку на каникулы так далеко. И не зря боялась! Осматривая Ленинград, Тереса познакомилась с молодым латышом Алексом и через год, после бесконечных бурных переговоров с мамой, вышла за него замуж. «Ну, теперь начнутся концерты на кастрюлях и стиральной машине», — сокрушался отец, мечтавший видеть дочь великой пианисткой. Однако его мрачные предсказания не оправдались. Тереса поселилась с мужем в Риге и поступила в консерваторию. Вот у них-то и гостила Людка. Тереса и Непоседа (так в их семье прозвали ее мужа, который был специалистом по электронным машинам и вечно куда-то ездил) пригласили всех на месяц к себе. Каждый день они ездили в Дзинтари — это такая курортная местность на берегу моря, полчаса электричкой от Тересиной рижской квартиры. Это был незабываемый месяц. Людка осматривала старую Ригу и рижский порт, побывала в Филармонии, опере, оперетте и в театре (не поняла ни слова, но от этого пришла в еще большее восхищение). Непоседа подарил ей толстый альбом марок с флорой. Он явно к ней подлизывался — хотя тесть и теща давно уже сменили гнев на милость, Непоседа по-прежнему делал все, чтобы завоевать расположение заграничных родственников. Он доставал билеты в театр, пытался говорить по-польски, готовил на ужин национальные латышские блюда. Людка не могла понять, как он только выдерживает — да еще с неизменной улыбкой — семейные выезды на пляж, увесистые сумки с одеялами и вечный мамин страх перед дождем. Непоседа был сиротой; вырос в детском доме, отец его погиб на воине, в мать умерла. Говорил он о своем детстве редко, но стоило ему коснуться этой темы, как у Людки тут же навертывались на глаза слезы, да и мама с подозрительной торопливостью отправлялась на кухню заваривать чай. В конце концов все отлично поняли то, о чем Тересе было известно с самого начала и что она терпеливо втолковывала маме: Алекс счастлив, что у него появилась семья и что теперь он может о ком-то заботиться и кто-то заботится о нем. Все это Людка рассказывала Ядзе по меньшей мере раз десять, и еще она рассказывала, как они с Непоседой танцевали чарльстон в шикарном ресторане у самого моря (жаль только, что море было то же самое, что и у нас. Балтийское, а не какое-нибудь другое) и как она была в пионерлагере, и пионеры, узнав о приезде иностранного гостя, просто засыпали ее сувенирами, а она для них ничего не приготовила и ужасно неловко себя чувствовала… Правда, Непоседа на следующий день дал ей свой альбом с видами Варшавы и двух куколок в польских национальных костюмах и отвез в лагерь на машине… Когда она отдала альбом, пионеры попросили ее сделать надпись, и она впервые в жизни пожалела, что не слишком усердно занималась русским, но, к счастью, оказалось, что им хочется получить автограф на иностранном языке, так что можно было писать по-польски, и она, войдя в роль, написала: «От представителя 9 класса «А» Варшавской общеобразовательной школы Людмилы Бальвик», что, в общем-то, было мелким жульничеством — она тогда только перешла в девятый класс… Но, во всяком случае, благодаря ей их класс попал в альбом и в Книгу почетных гостей лагеря.

Самое же главное произошло на кладбище. Было это накануне отъезда, когда наконец-то сбылся мамин прогноз — шел дождь. Родители с Непоседой пошли на техническую выставку, чтобы полюбоваться машиной, сконструированной по проекту их зятя. Отец пошел, потому что ему было интересно, а мама — из вежливости. Людка там уже побывала на днях, когда они с Тересой возвращались из похода по магазинам, — она тогда долго стояла перед машиной и приличия ради одобрительно качала головой над этим чудовищем.

— Людик, — сказала Тереса, — а хочу съездить с тобой на кладбище. Родителей я уже туда водила, когда вы с Алексом были в кино.

— На кладбище? Ты что, спятила? Кто у меня там, на этом кладбище?

— Не в том дело, Людик! Мы не будем зажигать свечки, у них это не принято, ты только посмотришь, какое это удивительное кладбище, только посмотришь. Кто не был там, не был в Риге.

— А далеко оно? Если из-за какого-то кладбища будет считаться, что я не была в Риге, я согласна, — без особого восторга ответила Людка, потому что по телевизору как раз показывали польский фильм.

— Довольно далеко, но поехать стоит, — сказала Тереса.

— Неужели это так уж необходимо?.. — сделала Людка последнюю попытку уклониться от экскурсии.

— Совершенно необходимо. Это необыкновенное кладбище. Одевайся, копуша.

Пришлось подчиниться. Характер у Тересы был железный, никогда еще никому не удалось ее переспорить. Когда Людка вспоминала, как Тереса в самую жару часами просиживала за пианино в комнате с закрытыми окнами — чтобы не посходили с ума соседи, — она не знала, чего сестра заслуживает в большей степени: восхищения или сочувствия.

— И кто ж похоронен на этом кладбище? — спросила Людка в автобусе.

Ей вообще нравилось громко говорить по-польски на людях, тогда она чувствовала себя иностранкой, заграничной туристкой, все ей улыбались, а и автобусах и трамваях уступали место возле окна, чтобы она могла получше увидеть город.

— Их национальные герои и Райнис.

Фамилия Райнис привлекла внимание сразу нескольких человек, и они стали что-то говорить Тересе по-русски и по-латышски, вперемежку. Тереса отвечала, кивала головой, видимо благодарила.

— Видишь, — сказала она Людке, — здесь это кладбище все знают. Мне объясняли, как туда добраться.

— А кто такой Райнис?

— Великий латышский поэт. Вылезай, приехали.

— На польский его переводили?

— Представь себе, я не знаю; кажется, не переводили. Я читала по-латышски.

— Очень тебе было трудно?

— Как на всяком чужом языке поначалу. Ну, вот и кладбище.

— Это кладбище?!

— Вот именно. Видала ты когда-нибудь что-нибудь подобное?

Людка с Тересой вошли в ворота. За воротами начинался великолепный парк.

Вдоль длинной, обсаженной деревьями аллеи пестрели яркие клумбы. Если бы не надписи на мраморе, их ни за что нельзя было бы отличить от обычных цветочных клумб. Людка и в самом деле никогда не видела такого кладбища-парка.

Они остановились в конце аллеи, где росли две березы. У одной из них ветки были опущены книзу, а у другой — к большому Людкиному удивлению — все листья были обращены вверх.